И Юленьку отлично знал. Ее мужа Маркина я сам в тюрьму и сажал, а она в зал суда ходила. Она тогда жила с красавцем Голенищевым, на процесс ходила и возмущалась произволом — искренняя, страстная натура. Только я видел, как она к прокурору, молодому парню, в машину садится. Тайком от мужа — к Маркину на процесс, а вечером к прокурору в постель. Потом она женой Маркина стала, из лагеря его ждала. И прокурор ей ждать помогал. Ей хотелось больше переживаний, она была так хороша, что одной заурядной судьбы ей было мало, ей три жизни хотелось прожить зараз. Вот я уже и знал, чем Мерцалову заинтересовать: дать ей пищу для сердца, пусть насытит биографию. Голодное сердце — отличный материал.
И про Тушинского я все знал. Интеллигентный юноша, признания хочет, а образования нет. Признания без знания, кто ж не захочет? Это сколько учиться надо, чтобы профессором стать — а время перемен ученье вроде как отменяет. И сколько же у нас, в нищей нашей стране, было амбициозных мальчуганов с неполным высшим и умеренным средним — это и был наш средний класс, надежда демократии. На них и возложили надежды — пробивная, я вам скажу, сила. Социологи, культурологи — даже и спросить неловко: что вы, голубчики, изучали? Так, социологию. А что же это такое, голубчики? Какими знаниями вы овладели? А ведь именно этих знаний и оказалось достаточно на роль маленького вождя. И я помог ему, подтолкнул. А почему же не помочь, если и он мне подыграет, где надо?
И Дупеля я тоже, представьте, знал отлично. Как же мне не знать его, героя, если я сам ему рекомендацию в партию писал. Из молодых выдвиженцев, активный, яркий. Сибирские стройки, комсомольские деньги, первые кооперативы. Горячий честолюбивый человек. И ему надо было знать, что он не прогадал. Знаете, есть такая порода везучих людей, которые обижаются на судьбу, если соседу везет чуть больше. Он очень хотел увериться, что действительно всех перехитрил, выбрал самую лучшую карту. Опасное тщеславие. Приведу сходный пример: моя соседка по даче, жадная тетка, продавала свой участок. И не продешевила, по максимуму взяла. Но через неделю после продажи цены взлетели вдвое. И это ее убило. Она поняла, что прогадала. Не выдержало сердце — инфаркт.
В отношении Дупеля было совсем просто — немного помочь его фортуне, когда надо — осторожно подменить судьбу. У него и так голова кружилась от везения, и моя задача в том состояла, чтобы голова не останавливалась.
Это очень удобно — что у людей есть желания. Удобно для управления. Надо понять, что кому надо — и дать. Не сразу и не все, но дать. Нужна земля крестьянам — надо дать им немного земли, пусть возьмут. Много им все равно ни к чему. А немного — почему не дать? Свобода самовыражения нужна интеллигентам? Ну, дать им свободу самовыражения, разве жалко? Чуть-чуть, им больше-то и не проглотить.
Дал каждому по чуть-чуть — и всем хорошо. Они все сделают, как ты велишь, и разыграют твою партию как по нотам — надо только бедняжкам внимание оказать. Удобно устроено свободное общество: у каждого гражданина свое маленькое желание. Вот если бы все сразу захотели одного, чего-нибудь, оборони Создатель, величественного — тогда с ними управиться было бы трудно.
Три старика сидели в гостиной на Малой Бронной улице, и Луговой рассказывал, а Рихтер и Герилья слушали. Наступил вечер, страсти улеглись, порядок и покой воцарились в барской квартире. Старики пили чай, и Луговой говорил так:
— Неудобно с теми — у кого личных интересов нет. Есть такие категории людей — без интересов. И ухватить их не за что, неудобны они для созидательной работы. Таких неудобных я делю на две категории: таран истории и тормоз истории. Начну с первой.
Неудобно с революционерами и евреями, скверный материал. Дела с ними не сделаешь. Нет у них привязанности к земле, к теплому месту, к урожаю, к дому. Березу не сажали, водку на смородине не настаивали, елку с детьми не наряжали — как с ними жить? Им идея интересна, а жизнь — нет. Они не умеют радоваться — только страдать со значением. И других упрекают в том, что те недостаточно страдают. Приходит такой урод в компанию, к людям, которым весело, и пугает их мрачной рожей — мол, не живете вы для истории, недостаточно страдаете! Из таких вот бесполезных в жизни людей передовые отряды делают. Ущербные люди — таран истории. Им что ни дай — все будет плохо: ни жене, ни супу, ни отпуску на море — они не рады. Нищие, рваные, злые революционеры — ты их накормишь, а еда впрок не пойдет: вкус чувствовать не умеют. И других отучить хотят. А евреи? Страну они не любят, благодарности за приют не чувствуют, близкого прошлого у них нет, других людей не уважают — им ничего не жалко.
А когда еврей и революционер соединяются в одном лице — жди беды. Тогда появляется на свет Маркс, или другой фанатик, и он столько, подлец, напортит — потом поколения нужны, чтобы исправить. Но с ними в принципе можно работать, они — двигательная сила. Важно их подправить, скорректировать. И дело пойдет.
Хуже другая категория: бедные люди, которым ничего не надо, потому что им и так хорошо. Ну, что у вас хорошего, несчастные вы погорельцы? А все у нас хорошо, говорят. Чем их приманить? Они от жизни подачек не ждут. Сидят в дырявых носках в малогабаритной квартире — и счастливы. Обещаешь им достаток, сулишь прибыль, путешествия, хоромы — а им и так хорошо. Вот сидят они на помойке — а им уютно. Набились всемером в комнату — и улыбаются. Вот это счастье бедняка — самая большая помеха истории, я считаю. Эта неискоренимая радость нищего — я бы ее запретил, уничтожил! Так нет же, опять прорастает. Вот такие наши русские люди, это наш русский многострадальный народ. Отвратительный, неудобный в работе материал. Какой-то болван сказал, что с русскими легко работать, мол, одурачить их просто: наврал про светлое завтра — и вперед. А, чепуха все это! Чтоб их расшевелить, гением быть надо. Это ж сколько евреев и революционеров старалось, чтобы их раскачать! А они покачались, покачались, да опять к своему разбитому корыту потянулись — на покой. Кажется, все у них отнимешь, налог такой поставишь, что на спички не хватит, свет отключишь, воду перекроешь, крышу у дома снесешь — а им неплохо. Муж спивается, сын в тюрьме, продуктов в сельпо нет. А, ничего, говорят, обойдется. И верно, выпустят сына, муж из больницы выйдет, они и посидят на кухне, чайку попьют — и счастливы. Говорю вам ответственно: тормоз истории — это счастье бедняка.
Вот, представьте, в такой ситуации приходится работать. Ведь кому-то все-таки работать надо, не так ли? Одно хорошо — интеллигенция у нас есть, продвинутые граждане с желаниями. Я на них сделал ставку.
Нет, не надо меня хвалить — я заранее знал, во что играю, комбинации изучил, фигуры на доске были известны. Я, можно сказать, сразу играл с обеих сторон доски — и за белых, и за черных. Расставил их, как хотел, и заранее знал — кем пожертвую, кого в ферзи проведу, кого на кого разменяю. И знал, когда и кому ставить мат, — все знал. И фигуры мне охотно подыгрывали. Я только чуть-чуть Розу Кранц подтолкнул, так, едва перспективы ей наметил. А барышня уж по своей воле вперед понеслась, я еле успевал. Я только намек подал: авангардом историю толкать — а они, голубчики, расстарались, не остановишь! Впрочем, я знал, где они остановятся. Я — хороший шахматист.
Васю Баринова я не обыгрывал: ждал, когда сам сдастся. Ему в голову пришла остроумная комбинация в два хода — создать свободную прессу, чтобы ее подороже продать, в этот самый момент он уже и проиграл. И все они — крикуны, горлопаны, демагоги, — все в эту игру сыграли, комбинаторы. Им всем стратегия привиделась: мы, дескать, создаем объективную либеральную прессу, и она поднимается в рыночной цене. Красивая двухходовочка, а? И хоть бы кто подсказал тогда: не продается свобода — она в тот же самый момент перестает быть свободой. Это, голубчики, закон. Но разве законами интересовались? Интересовались, как их обходить.
История постоянно играет в большие шахматы — сама с собой. Игра она в страны и народы, в людей простых и в героев, это длинные и интересные партии — играет история сразу за обе стороны, так удобнее. Причем иногда проигрывает, это самое интересное. Проигрывает она, когда фигуры сходят с ума — например, евреи или революционеры. Тогда фигуры начинают двигаться как попало: им, дуракам, кажется, что они сами творят историю — и они мечутся по доске без плана. Или выдумывают какой-то нелепый план действий, называют его парадигмальным проектом, суетятся, падают. И бывает, история сама себе ставит мат — в такой неразберихе. Изредка, но случаются такие партии.
