— Давно замечено, — говорил Оскар, — что квадрат не буквально черный. Использована вся гамма оттенков — от холодного черного к черному теплому, от бархатного лилового до глухой сажи.

— Что вы хотите — мастер колорита! — восхищались зрители.

— А тональные переходы!

— А свобода исполнения! Глядите, закрашено небрежно.

— Как будто бы небрежно, — поправляли знатоки, — такая небрежность дается нелегко.

— Свет, свет! Нужен дневной свет, так живопись заиграет!

Отдернули шторы — и словно заново увидели полотно. Многие даже отшатнулись — произведение ослепляло.

— Дар русского банкира Щукина, — пояснял Оскар тем, кто еще не знал новость. — Банкир Щукин вошел в правление музея Гугенхайма, пожертвовал шестьсот миллионов на развитие.

Мало кого из присутствующих цифра могла впечатлить. Ну, дал шестьсот миллионов, подумаешь. Приятно, конечно, но и цели ясны: хочет на вернисажах шампанское пить с Рокфеллером и алюминиевые акции пристроить. Однако сопутствующий дар — волновал. Теперь музей Гугенхайма по праву мог считаться самым значительным музеем мира — в нем и без того были представлены полоски Сэма Френсиса, дырки в холстах Ива Кляйна, объекты Лe Жикизду, не хватало лишь черного квадрата — но вот и он, черный квадрат! Свершилось! Директор музея, высокий дородный американец, любитель экстремальной езды на мотоциклах и глубоководного нырянья, был фанатиком русской культуры. Бабушка его родилась в Одессе, сам он дружил с ныне покойным поэтом Бродским, пил водку в ресторане «Самовар» и при слове «ГУЛАГ» делал скорбные жесты. Директору музея казалось, что он чувствует и понимает русскую культуру, поскольку ему нравились квадратики, нарисованные хуторянином польского происхождения Казимиром Малевичем, и загогулины, выполненные диким пролетарием Родченко. В разговоре с друзьями директор часто подчеркивал свои русские корни — и рассказ порой не уступал по занимательности описанию вояжа на Маврикий. Сегодня директор был взволнован, и слезы стояли в его глазах.

III

В отличие от директора американского музея, министр российской культуры не плакал — но был, безусловно, близок к истерике. Лишь многолетняя практика вранья и профессиональное самообладание удержали его от того, чтобы броситься вон из кабинета, смешаться с толпой, сесть на поезд, идущий к белорусской границе. Игра не проиграна, пока карты еще на столе, — вот первая заповедь всякого достойного министра культуры.

— Ни за что не поверю, — сказал Аркадий Владленович Ситный, и легкая дрожь прошла по лиловым щекам, словно рябь по морской глади.

— Здесь в Москве находится преступная сеть по производству фальшивого авангарда — коррумпированные чиновники!

— Известны их имена? — спросил Ситный, прикидывая, как далеко мог зайти Потрошилов.

— Доподлинно известны!

— Вы их назовете, надеюсь?

— Во главе этой сети стоит Михаил Дупель!

— Кто бы мог подумать! — воскликнул Ситный, ожидавший услышать другое имя.

— Мало ему, что ли? — сетовал барон, неприязненно глядя на равносторонний квадрат. — У него и нефть, и алмазы!

— Но вы знаете наверное, барон?

— Господин Потрошилов предъявил веские доказательства. Дупель организовал продажных искусствоведов, экспертов, директоров музеев. Подлинники они крадут, а подделки продают. Я сам, — сказал барон, страдая, — кормил их обедом.

— Подумайте, — ахнул Ситный, — они не отказались от обеда?

— Отказались? — Мука отразилась в чертах барона. — Бекасы по-флорентийски! Сент-Эстев восемьдесят второго года! Шесть бутылок!

— Какой цинизм! Дупель выпил шесть бутылок?

— Он хитер! Сам не пьет! Сидит в офисе — и дергает за ниточки! — сказал барон фон Майзель, которому претила мысль о том, что кто-то помимо него мог дергать за ниточки. — Дергает за ниточки, а подлые марионетки обманывают клиентов, пьют дорогое вино. Шесть бутылок, заметьте.

— Возглавляет мошенников он? — Комбинация Потрошилова ускользала от понимания министра; ясно было одно: игра идет крупная. — Но зачем ему?

— Я объясню вам, зачем, — сказал барон фон Майзель, — Общеизвестно, что он метит в президенты России. Ему мало бизнеса — решил привлечь на свою сторону культуру! Зарабатывает общественный авторитет, мошенник!

— Непонятно, как подделки ему помогут.

— Я давно замечал, — сказал фон Майзель. — что политические амбиции Дупеля — мыльный пузырь! Но чем надут этот пузырь? Что внутри пузыря, как по-вашему?

— Деньги? — Ответ был очевиден для Ситного.

— Нет, фальшивые идеалы! Михаил Дупель собрал вокруг себя группу так называемых идеологов — искусствоведы, философы, политики, так они себя называют.

— Время такое, что авантюристы плодятся.

— Совершенно согласен. Авантюрные проекты Тушинского, махинации некоей Кранц и некоей Стерн — вот что наполняет пузырь Дупеля. Эта Кранц, — с досадой сказал барон фон Майзель, — сумела вызвать у меня доверие. Как я ошибся! Не более чем пешка в руках опытного интригана! Создание фальшивого авангардного искусства лишь часть политической программы.

— Признаюсь, я не ждал такого.

— Господин министр, я много сделал для вашей страны, — сказал барон фон Майзель, вложивший в русский проект несколько сот миллионов и получивший взамен три миллиарда, — теперь я спрашиваю Россию: если ваше искусство — подделка, то чего стоят акции нефтяных концернов? После разговора с Потрошиловым я связался с друзьями у вас в правительстве — с господином Басмановым и господином Луговым. Худшие опасения подтвердились. Под прикрытием вашего ведомства происходит следующее: создается фальшивая история авангарда, и она, в свою очередь, способствует росту фальшивого политического авторитета.

— Жаль интеллигентов, втянутых в циничную акцию, — сказал министр. Как-никак, он отвечал за свое ведомство.

— Партия прорыва! На рынок рвутся, канальи, — сказал фон Майзель с горькой иронией.

— Русская интеллигенция, — сказал министр культуры с достоинством, — не исчерпывается Розой Кранц и Голдой Стерн.

— Я не утратил веры в интеллигенцию, господин министр. В бизнесе, скажу прямо — порой сталкиваешься с моральной нечистоплотностью. Попадая на территорию искусства, я очищаюсь. Смотрю на прекрасное, — барон воззрился на черный квадрат, откинув голову и прикрыв глаза, — и нравственно преображаюсь. — Тут барон вспомнил, что глядит на подделку, отвернулся от фальшивого квадрата и продолжал: — Разумеется, когда произведение подлинное.

— Как я вас понимаю, — и министр стал рассказывать о своей любви к искусству.

IV

В тот самый момент, когда министр Ситный уже полагал, что тема беседы исчерпана, виновники определены и будут наказаны, а злосчастный квадрат можно будет публично уничтожить, в другой части города — в Центральном Университете Современного Искусства и Мейнстримного Авангарда (ЦУСИМА) Леонид Голенищев предлагал посетителю маленькую картину с черным квадратом посередине.

— Работу кисти видите? — спрашивал Голенищев, а гость, склонив голову к плечу, придирчиво осматривал черное пятно на холсте.

— Настоящий? — интересовался гость и трогал квадрат рукой. — Недавно отправлял я депутатский запрос по поводу подделок. Есть у нас проходимцы.

— Не надо спрашивать. Все поймете сами. Отойдите, посмотрите издалека, дайте произведению подействовать. Сила авангардного искусства в том, что оно проникает глубоко в подсознание, захватывает вас целиком. Вы можете даже не смотреть на него, но влияние будет ощутимо. Чувствуете?

— Пожалуй, да, — говорил гость.

— Еще минуту. Дайте произведению впитаться в вашу нервную систему. Квадрат вибрирует, дышит. Это живое существо. Это — само искусство. Ну как, чувствуете?

— Теперь чувствую. — Волнение охватило гостя.

— Сегодня всякий, — сказал Голенищев, — может заявить: и я так могу! Но когда чувствуешь эманацию энергии — понимаешь, что повторить волшебство невозможно! Вслушайтесь в эту внутреннюю музыку! Здесь вся история моей страны, ее надежд, ее утопии!