— Однако, — сказал Дмитрий Кротов грузчикам, — время идет, а конца работы не видно. Вы, голубчики, не при советской власти живете. Не воображайте, что я стану вам платить за лишнее время. Вы должны были закончить к пяти. А как там у вас получилось, это ваши личные проблемы. За простой денег не даю. Бегом надо, бегом. Знаешь, как на Западе люди работают? Там не забалуешь — мигом на улице окажешься. Это только у нас дармоедов терпят. Гранитную столешницу принесли? Что-то не вижу. Смотри, если треснула!

Мокрый от пота носильщик смотрел на парламентария и не говорил ни слова.

— И не надо, не надо на меня так смотреть. Сам виноват. Следовало рассчитать время. А то уже полшестого, у меня в восемь гости, а посуду не распаковали. Одного — на кухню, посуду распаковывать. И смотри, кухарке там не мешай. Двоих — столешницу таскать. А ты щетку возьми и быстренько подмети.

— На эту столешницу четверых мало. Она же тонну весит. Ты, хозяин, сам попробуй поднять.

— Не надо демагогии. Берите — и несите. Это ваша профессия, вы должны уметь с ней справляться. Я же вас не прошу за меня законы писать!

И Дима пристроился за письменным столом в новом кабинете, помечая кое-что в блокноте. Писал он сейчас, однако, не законы российские, но просматривал в последний раз список гостей — всех ли вспомнил? Не забыл ли нужных? Он ставил птички возле людей несомненно значимых и крестики подле тех фамилий, что обойти не мог, но чье отсутствие пережил бы легко. Не ошибся ли он, вычеркнув Кузина из списка? Нет, то было единственно верное решение. Понятно, что Кузины исходят завистью — и к этой квартире, и к общественному положению ее хозяина. Людям мнится, что взятое другим — непременно отнято у них. Словно квартира эта (помещение статусное, положенное государственному мужу) могла бы стать кузинской. Словно сумел бы Кузин вести парламентские прения, лоббировать законопроект. Сумел бы он, например, протолкнуть автозаправочные станции по Калужскому шоссе? Ведь именно голос демократов оказался решающим. Работа, ежедневная работа — а люди смотрят со стороны и не понимают, как тяжело рулить государством. Зависть не знает логики. Стремительный взлет Кротова усложнил отношения с былыми коллегами. Так ли необходимо приглашать гостя, что кислым видом своим испортит праздник? Виктора Чирикова, бессменного редактора «Европейского вестника», звать ли к общему столу? Сумеет ли Чириков адекватно оценить ситуацию, понять, что перед ним уже не юноша, которого он из милости взял в редакцию, но деятель мирового уровня? Впрочем, в случае с Чириковым можно положиться на обстановку — обстановка убеждает. Вот что значит — настоящий дом! В иные дома заходишь и не чувствуешь величия хозяина, а здесь, на Патриарших прудах, — непременно почувствуешь. Пройдет гость мимо консьержа, минует охрану, рассыпанную по лестничной клетке, услышит, как дежурный передает по рации: «Первый, первый, я второй, встречай гостя, как понял, прием» — и осознает значение места. Заглянет за малахитовую колонну — а там человек с автоматом, поднимет глаза к расписному плафону — а там видеокамеры. Сюда кого попало не пустят, это вам не редакция «Европейского вестника». И посмотрит гость на мраморную лестничную волну, на чугунную ковку перил, на грифонов и лебедей — и объяснений не потребуется. Пусть Чириков приходит, пусть посмотрит. И встречать его надо просто, не акцентируя своего значения. Мол, проходи, Витя, присаживайся. Ботинки снимать не надо, прислуга подотрет. Сейчас позвоню, и тебе выпить принесут. Кто у нас там старший в охране сегодня? Юрочка? Юрочка, сходи в гостиную, выбери чего покрепче. Тебе, Витя, со льдом? Орешков хочешь? Юрочка, прихвати там орешков. Вот так, мягко, тихо — обстановка сама скажет гостю остальное. Карельская береза, стиль модерн, зеркало с павлинами. Кротов скосил глаза, посмотрел в зеркало как бы невзначай, сбоку — интересно, видно плешь? Как будто и не видно, если сбоку смотреть.

VII

— Могу предложить вам выпить, — сказал Луговой, но Дупель только щекой дернул: какая выпивка.

— Новой империи требуется новый метод управления провинциями. Обратите внимание на события — империя структурирует мир, вразумляет окраины. Нравится, нет ли, но Россия — провинция, на ближайшие века ею останется. Новые власти используют демократию как средство управления, — но лучше не ругаться с центром — уши надерут.

— Провинция! — сказал Луговой. — Окраина! Верно сказано! Историческая роль страны интеллигенцию не устраивала — а теперь придется семечки на завалинке лузгать, осваивать провинциальные радости.

— Рад, что это понятно. Наместника в провинции избирают для управления регионом добычи — и только. А если у него фантазии появляются — его регион бомбят. Журналисты ищут идеологических причин для современной войны. У современной войны таких причин быть не может. Империя — машина, какие убеждения бывают у автомобиля — карбюратор, мотор? Враг демократии! Друг демократии! — Дупель рассмеялся. — Какая чушь! Обыкновенный системный подход. Шестеренка сломалась — выкинуть шестеренку. Наместник выходит из-под контроля центра (Милошевич, Хусейн, кто угодно), становится врагом империи — его уничтожают. А убеждения — левые, правые, гринписовские, панславянские — кому интересно?

— Действительно, — сказал Луговой, — кому?

— Никому. Можно поощрять любую аномалию — отсюда политкорректность. Негр, еврей, гомосексуалист, социалист, хоть марсианин — нефть качай, и будешь молодец.

— И надолго такая ситуация? — спросил Луговой.

— Навсегда, — убежденно сказал Дупель. — По-другому не будет. Социальная жизнь попала в резонанс с техническим прогрессом — сформировалась зависимость. Именно это имеют в виду современные мыслители, когда говорят о конце истории.

— Новые властители дум появились? Не обманули бы! — Луговой изобразил тревогу. Он не старался скрыть, что издевается над словом «мыслители».

— Ведущие мыслители современности, — повторил Дупель, — пришли к выводу, что история кончилась. Фукуяму читайте. А из отечественных рекомендую Труффальдино. В дискурсе свободы мы вошли в постсовременный отрезок времени.

— Вы меня терминами не путайте. Я чиновник, мне надо попроще. А вдруг схема разладится? Разве не бывало случаев? Строили Вавилонскую башню, а она упала. Мне, держиморде и политику, гарантии нужны. Теории не понимаю.

— Прекратите дурачиться. Отлично понимаете. Понимаете, что моя нефтяная труба — кормит русских дармоедов. Понимаете, что ваши кротовы и фиксовы не смогут воровать, если я в бюджет не дам деньги. Понимаете, что если я не протяну трубу в Китай, если остановлю добычу, то у вашего полковника завтра денег на бутерброд с колбасой не хватит. Если мировое сообщество от вас, чекистов, отвернется, вы завтра зарплату не получите. Придете к окошку, где получку выдают, — а там пусто. А послезавтра — с голоду околеете. Будете лежать у себя на даче с высунутым языком, как Сталин при смерти. Вы это отлично понимаете! И не подсылайте ко мне агентов, не ставьте у меня на даче жучки, не лезьте в мой компьютер! Для ваших интриг я неуязвим. Прекратите пугать журналистов, хватит закрывать газеты и телеканалы. Я вхожу в структуру мировых отношений, а вы — нет. Поссоритесь со мной, значит, поссоритесь со всей глобальной системой, для которой важнее я, чем вы.

— Я учту, — сказал Луговой. — Вы за этим ко мне пришли?

— Нет, — сказал Дупель и встал, — я пришел вас спросить: сколько?

— Это смотря чего, — осторожно ответил Луговой.

— Денег, — сказал Дупель, — сколько вам нужно денег? Ваш Фиксов вымогает у меня миллиард — я послал его к черту.

— А может быть, зря? — встревожился Луговой. — Может быть, напрасно вы Фиксова обидели? Знаете, как бывает: попросит человек денег, ему откажут, он и злость затаит.

— Сколько? — повторил вопрос Дупель. — Я предпочитаю говорить сразу с вами. Если я дам Фиксову миллиард, завтра за миллиардом придет Зяблов, а послезавтра Кротов. Предпочитаю знать сразу: сколько нужно, чтобы вопрос решить.