— Получилось, что у Гамлета-отца сразу две тени: призрак и Клавдий. Если тень в принципе лжива, как можно верить одной из двух?

— Это случается сплошь и рядом, — сказал мальчик, который знал жизнь, — двум теням при одном министре не ужиться. Вот доносы и пишут.

— Вопрос метафизический. Одна тень просит убить другую тень — а месть при этом должна быть явной.

— Гамлет медлит потому, что не понимает, как явное может быть следствием тени. Посидел бы в парламенте — привык бы. По отчетности все сошлось, денег нет, все истрачены на пенсионеров. А в реальности — особняк отгрохали.

— Если Гамлет-отец — подлинный, значит, все прочее — мнимость. Тогда все устроено согласно Платону: реальность есть тень идеи. Вопрос вот в чем: поступок принадлежит к миру идей или остается внутри данной реальности, то есть принадлежит теням?

II

Мальчики гуляли вокруг пруда, и закатное солнце слепило им глаза, и они глядели себе под ноги. Потом они переходили в тень под липами, поднимали взгляд и смотрели друг на друга. Они были уже и не мальчики вовсе, эти давние собеседники. Один стал студентом, другой — журналистом, и оба давно чувствовали себя взрослыми. Если что в них и оставалось от мальчиков, то желание рассуждать, как это они делали в детстве, часами гуляя вокруг пруда. Взрослые люди обсуждают взрослые дела: проценты, вклады, зарплату — а мальчикам позволено болтать о пустяках. Так болтали они и сегодня.

— Честолюбие, — процитировал один, — лишь тень тени.

— Подтверждаю и могу проиллюстрировать примером. Одному прохвосту пожаловали пост министра энергетики, и это назначение — только тень, поскольку его снимут с должности и посадят; впрочем, тенью является и сама энергетика. Света нет в половине населенных пунктов нашей Родины — и это указывает на то, что энергетика есть не что иное, как зыбкая тень. Следовательно, честолюбие министра — лишь тень тени.

— Следовательно, нищие, у которых нет света, — это тела, а герои, ответственные за освещение, — лишь тени теней.

— Однако героизм остается явным образцом в истории. Может быть, сам герой и тень, но его деяния — светлая реальность. И у принца очевидных примеров перед глазами — не счесть. Подобное случалось в истории. Сын мстит за отца — не буду приводить примеры из жизни банкиров, про это Эсхил написал пьесу.

— И Орест, и банкиры, видимо, свидетельствуют об одном и том же.

— Ветхозаветный принцип. Так образуется череда убийств под названием «история». Прервать убийства — значит прервать историю.

— Если человек изменит обычай и подставит другую щеку — история прервется?

— Гамлет щек не подставляет.

— Гамлет, если разобраться, даже и не мстит. Он сперва дает себя убить.

— Верно, закалывает Клавдия из последних сил, умирая. Вот как бывает, если долго ждешь. Сегодня этот метод не популярен. У нас сначала пристрелят, а потом приказ выпишут о задержании. Но все-таки принц успевает отомстить.

— Непонятно, за что именно. То ли мстит он за отца, то ли за себя, то ли за мать, или он убивает врага в бою. А возможно, происходит еще что-то. Он убивает — уже будучи убитым. Это — его рукой, но не он сам.

— По стопам отца пошел. Как говорится, не из родни, а в родню — сам стал призраком. С тем, что это не месть, я согласен. Он же без счета народу убил. Наши банкиры тоже, конечно, не миндальничают, но меру знают. Ну одного, ну двух конкурентов. Но не десять же. Колебался и приглядывался к теням! За каждый день отсрочки — по трупу. Еще год подождать, он бы всю Данию к нулю свел. Чем хорош метод «око за око» — так это милосердием к окружающим.

— Все беды от исторической логики. Он не хотел убивать. И не считал свидетельство призрака доказательством. Логика истории подвела. Гамлет захотел перестроить историю — всю разом.

— Политику в белых перчатках не делают, ты хочешь сказать. Если бы Володя Ульянов просто пальнул в царя, погиб бы только царь. А подготовить революцию, перерезать помещиков, построить лагеря для врагов народа, развалить империю, — вот это, понимаю, дело. Ответ, таким образом, дан: принц ждет, потому что готовит революцию. Хорош гуманист.

— А ты бы как поступил? Если тебе сделали бы зло, ты бы как ответил?

— Мне никто не делал зла.

— А если сделают? Не тебе, а тем, кого любишь? Ты бы стерпел?

— Я бы старался помочь тем, кому сделали зло. Зло сделали нашей стране, — сказал другой мальчик серьезно, — что же теперь — всех убивать? Бандиты так и делают. Нет, обиду я не стану возводить в принцип истории.

— Гамлету не обидно. Ему странно. Ему дико. Он до разговора с призраком именно думал, что ему обидно: отец умер, а мать вышла за дядю. Он думал, что ему обидно, но вдруг узнал, что ему, оказывается, не обидно — ему бесповоротно. Ему сделалось странно оттого, что он обижался на бесповоротное. Он увидел, что весь мир разложился — до того, что мать спит с убийцей отца. А это уже не обида — это конец света. То, что с ним случилось, как подмена счета: думаешь, что играешь на фантики, а выставляют счет на миллион.

— Так наши дельцы и рассуждают: множат свою обиду на миллион — а страна должна платить. Недодали дяденьке при Советской власти зарплаты, так он сейчас от бюджета отрежет с процентами. Истории мстит. Сначала Гамлет мог рассчитаться мелочью: пойти и заколоть Клавдия. Потом подумал: вот, я отдельного гада убью. И что же, это закроет мои претензии человечеству? А Гертруда? А Офелия? А Полоний? А Лаэрт? Их там много. Озрик, например.

— Озрика он не убил.

— Руки не дошли. И зачем убивать: его Фортинбрас повесит. Разберется с бумагами, покрутит дело так и сяк, зевнет — и повесит. Спросит: ты клинки ядом мазал? Просто рядом стоял и хихикал? Вот тебе, скажет, от царских щедрот — три метра хорошей веревки.

— Не в Озрике дело. Все гнилое. Туда посмотришь — дрянь, сюда посмотришь — тоже дрянь. И в будущем ничего не светит, в прошлое заглянешь — одна мерзость. Дело не в революции, и не в мести, и не в том, чтобы претензии обществу предъявить. Дело в мировом устройстве. Потянешь за ниточку думаешь, размотаю я один клубок. А размотался весь шар земной. Дело в том, что все связано.

— Не тяни за ниточки!

— Проклятая аристотелевская логика — нет ничего отдельного. Обиделся на маму с дядей — а вышло, что на весь мир. И тогда потребовалось сойти с ума.

— Сумасшедшим он не притворялся. Зачем притворяться? Здесь я на стороне принца: знаю по газетному опыту. Если не хохочешь над любой прибауткой, уже ведешь себя подозрительно. Все на тебя смотрят и думают: парень явно не в себе, потому что в гости к Пупкиным не ходил, и искусство Пупкина ему не нравится. Если не хлещешь водку со всякой сволочью, не читаешь с ними одну и ту же макулатуру считай, помешанный. Социальная адаптация у принца на низком уровне — вроде как у меня. Я с Бариновым в газете не уживусь: прогонит. Но мир здесь ни при чем.

— Представь, что ты единственный зритель спектакля. Считается, что зрителей больше, чем актеров. А на самом деле наоборот: актеры — все, кроме одного. Сыграли пьесу только для того, чтобы посмеяться над ним — и над его отцом. Он и свихнулся.

— Ты хочешь сказать, что это декорация? — журналист посмотрел на московские дома, на окна, в которых зажигался свет, на женщин, катящих коляски по аллее. — Воров много, но то, что они крадут, — это настоящее. Страна гибнет, но она живая, моя страна.

— Это ведь никак не узнать. Человек определяет фальшивое по отношению к подлинному; ну, скажем, Россия — фальшивая страна, если Европа — настоящая страна. А как быть, если Европа — тоже фальшивая? История отсутствует в одном месте, потому что она присутствует в другом — помнишь наш давнишний разговор? Но как быть, если там, где она присутствует, ее тоже нет? Когда все общество симулирует жизнь, кем является тот, кто не участвует в симуляции? Вероятно симулянтом вдвойне.

— Россия не симулирует, — сказал журналист. — Некрасиво живет, но живет как умеет.

— А умеет много. И актеров научила преотлично. Ты про парламент рассказываешь. Много жулья, верно? Они долго учились — еще при Советской власти, еще в Дании. Симулируют мир, готовясь к войне, воруют и врут о благотворительности — научились. Симулируют законность, возвышая преступников — были б угодливы; так умеют тоже. Симулируют свободу слова, когда сказать нечего — и так умеют. Ты, журналист, должен это знать лучше других