— Это аргумент. И потом, я надеюсь, размер холста на масштаб высказывания не влияет?

V

Пока художники кроили холст, Баринов постарался представить, как раскроить десятимиллионный бюджет.

— Где это видано уложиться в полмиллиона на кольца? — сказал Баринов. — Я девочке одной колечко за две штуки купил, так, на память от Васи Баринова, пусть знает, кому дала. А назавтра гляжу — у нее газета в руках, моя газета! — а там в спортивной хронике фото: футболист Бекхэм покупает жене кольцо за два миллиона. Просто. А он — не глава издательского дома, он мяч гоняет. Вот она и смотрит: на газету и на меня. И в глазах у нее, Миша, вопрос. А НьюЙорк ты в своем плане посчитал? Дорогой город, между прочим. Или Лондон. У тебя, случайно, квартирки в Лондоне нет?

— У меня и в Париже нет, Вася. Мне — зачем?

— Да я знаю, что у тебя квартиры нет, я так только сказал, — Баринов действительно знал, что у Дупеля нет квартиры в Париже, и в Лондоне нет тоже. В Лондоне Дупель купил улицу из восьми огромных домов недалеко от Итонсквер. Это ведь он про себя рассказывал, думал Баринов, когда английские гектары описывал. Скупил пол-Лондона, а в гости его не зовут. Натолкал имущества, как хомяк за щеку, а прока нет — все равно он британцам неинтересен. Он себе отходы готовит, думает там осесть, только кому он там нужен. Ишь, как он Шприца ругает. Верный признак, что сам чемодан пакует.

— Деньги, — внушительно сказал Дупель, — они как солдаты. Вот чего ты понять не хочешь и чего Шприц не догонял. Деньги не просто работать — они служить должны. Работает знаешь кто? Инженер работает — от девяти до пяти с перерывом на обед, а солдат, он родине служит, днем и ночью. Тебе же не понравится, если деньги на тебя будут работать с девяти до пяти? Ты хочешь, чтобы они днем и ночью вкалывали — как солдаты? Правда? Чтобы они тебе не изменяли, верно? Они и есть солдаты. А солдаты — они без армии и без генерала не бывают. Хочешь быть миллиардером — тогда надо быть миллиардером в какой-то системе, — а не на своей делянке на Каймановых островах.

— Разве? — спросил Баринов. — А я думал: деньги делают свободным. Хочешь — служишь, а хочешь — на пляже лежишь. Для того и работаем.

— Это три рубля свободным делают. А миллиарды делают военнообязанным. Солдат без армии, знаешь, кто получается? Бандит. Его и ловить станут как бандита. Хочешь быть солдатом, так решай, под какой флаг пойдешь — к белым или красным. А наши орлы офшоров пооткрывали, золотых цепей на брюхо понавешали, мы, дескать, сами по себе, без командира. Ну их и ловят понемножку — регулярные части ловят, и наши и чужие. И давят их по одному, как бандитов.

— И в какую ты армию пошел?

— В какую призвали, Вася. В нашу, в русскую, — сказал Михаил Зиновьевич Дупель.

— Нравится?

— Служу, Вася. И тебя призываю. Время такое, что надо послужить.

— И как же мне служить? — спросил Баринов. Впрочем, цель разговора стала ему понятна. — Штатский я человек, Миша. Не армейский. Знаю, что выборы на носу. Понимаю, демократов надо двигать, чтобы концессии западные подписать. Понимаю и по мере сил помогаю.

— Демократы, — сказал Дупель презрительно, — разные бывают. Как вино лакать — все демократы. Воровать — все либералы. Меня интересуют те демократы, которые будут работать и не красть. Тогда и без кредитов обойдемся. Кредиты президентским нянькам нужны — на летние коттеджи.

— Крепкой власти захотел? Агитацию вести не стану.

— А я просить тебя пришел.

— Ты купи у меня газету, выкупи все акции — и делай что хочешь. А пока она моя, газета. И делать я буду то, что считаю нужным.

— Правду будешь говорить? — улыбнулся Дупель. — Правду — про бутики и презентации?

— И зажигать искры истины, — вернул улыбку Баринов.

— Что есть истина? — поинтересовался Дупель, не ведая о хрестоматийности этого вопроса.

— Истина, — не задержался с ответом владелец «Бизнесмена», — в том, что жизнь одна, и нужна мне самому. Не стану служить под флагом. И мой читатель служить не пойдет! Дай читателю самому выбрать: что существенно, а что нет. Я понимаю, что именно тебя не устраивает. Ты хочешь фильтровать новости — на важные и неважные. У тебя (по старой советской привычке) на первом месте политика, на втором — экономика, на третьем — наука. А я новости уравнял. Девиз нашей газеты: новости не выбирают! Я их по ранжиру не ставлю, тенденции мне не нужны — этим я психологию читателя изменил. И читателя я приучил, что открытие ресторана на бульваре так же важно, как смена министра финансов.

— Но это неправда, ты обманул читателя.

— Нет, — горячо сказал Баринов, — именно это правда! Я читателя научил не бояться! Плевать мне на министра финансов! Его завтра посадят за воровство!

— Посадят, — подтвердил Дупель, — наверняка. И даже сегодня посадят. Но ресторан закроют еще раньше. И это связанные вещи.

— Наплевать! Зачем читателя грузить этой чепухой? Ты бы еще читателя на стрелки с бандитами звал. Я освободил читателя от вечного страха! Я спросил читателя: ты чем интересуешься? Политикой или спортом? Политикой? Вот тебе немного политики. Спортом — вот тебе спорт. Ничем не интересуешься? Молодец! Вот тебе кроссворд — посиди с карандашиком. Я спросил его: ты чем хорош — тем ли, что новое общество строишь, или тем, что пиво с раками кушаешь? Не стесняйся, скажи. И читатель задумался. Вот я и тебя спрошу, Миша. Чем ты, Миша Дупель, хорош? Тем ли, что министр топлива? Или тем, что правительство хочешь подсидеть?

— Я думаю, — заметил Дупель, — что я хорош прежде всего своим состоянием. Оно интересно и тебе, и моему начальству. Всему народу, если подумать. А нажил я состояние благодаря топливу. А газ и нефть находятся в русской земле, которая непонятно кому принадлежит. Все это трудно разделить.

— А я разделил! Я за десять лет работы выкинул из газеты всю пропаганду. Я все уравнял. Барышников прыгнул, Горбачев пернул, Солженицын крякнул, Дупель купил — приоритетов нету. Я ни за правых, ни за левых — я за газету.

— У меня акции этой газеты, Вася. Со мной советоваться положено.

— Разве мы не советуемся? — развел руками Баринов. — Постоянно! Только ты на собрания акционеров не ходишь. Советоваться с акционерами святое правило. Например, надо решить, как Уимблдонский турнир освещать. Посылать своего корреспондента или платить обозревателю, который уже от первого канала аккредитован. Как твое мнение?

— Не надо так со мной говорить, Вася. Я не рядовой акционер.

— Как можно! Я дело говорю. Нам конгресс уфологов в Лидсе как подать? Тут один деятель предложил серию репортажей дать с летающей тарелки. Тебе как?

— Про Косово ты написал мало. Про Ирак написал мало. И про то, что делается в стране, — не пишешь.

— А, ты хочешь давать советы по международной политике? Но для меня разницы нет — миротворцы в Косове или уфологи в Лидсе.

— Однако разница есть.

— Для сербов — может быть. Но я не для сербов пишу. Я не за них. Я не против них. Вот почему и стала газета такой желанной: потому что программно мы ни за кого. Только за информацию. Вот выборы президента подошли. Все встали на цыпочки. А мы — ноль внимания. И все ждут: куда же газета повернется? Налево? Направо? Кого поддержим? И акции наши растут, растут! А на чем они растут, Миша? На беспристрастности.

— У меня двадцать процентов этих акций.

— И что же теперь?

— Я против такого подхода. Ты повышаешь цену газеты — понятно. Но мы проиграем больше, чем газету.

— Не двадцать девять процентов даже. Даже блокирующего пакета у тебя нет. И не пятьдесят один процент тем более. А у меня, Миша, все-таки шестьдесят процентов акций. И закон, как говорится, на моей стороне.

VI

Кому как не министру энергетики, человеку, который стоял у истоков приватизации, который разбил на акции не одну сотню советских заводов и фабрик, который десять лет назад и внедрял эту бестолковую систему акционирования собственности, кому как не ему было знать правила. Он сам эти правила придумал. Взятые с Запада, создававшие видимость объективных и неотменимых законов, эти бумажки-акции становились аргументами для людей, которые в принципе никаких аргументов морали и закона не соблюдали. Но вот появился будто бы разумный принцип дележки пирога, и мир принял везде эти правила; выучились по ним играть и здесь. И сидящий напротив Дупеля молодой человек широкой улыбкой на довольном лице показывал: я неуязвим у меня накопилось столько бумажек, что они гарантируют мою неприкосновенность и защищают мое добро. А откуда же они взялись у тебя, эти бумажки? Дупель захотел перегнуться через стол, взять Баринова за шиворот, тряхнуть и сказать: плевал я на твои акции, подумаешь, бумажек настриг, что это в принципе меняет — ничего это не меняет. Ты не строил этот дом, паразит, ты брал под него кредит в обмен на эти настриженные бумажки — и настриг их предостаточно, чтобы расплачиваться, и расплачиваться воздухом — акциями и паями того, что не существует. А когда оно стало существовать, то бумажки уже оказались недействительными, потому что ты настриг дополнительных бумажек и обесценил первые. Ты ловкач, наперсточник, шулер. Это мы, мы выдумали играть в такие правила, а потом возьмем да отменим эти правила, это мы выдумали слишком поспешно. Поспешно потому, что выдумывалось это для людей с планами и амбициями глобального управления, а попало в руки таких вот щелкоперов — для разового употребления. И сказать так хотелось многим: обалдевшему от своей безнаказанности директору грузового терминала в Латвии, который скупил пятьдесят один процент бумажек своего порта; зарвавшемуся президенту нефтеперерабатывающего завода в Нефтеюганске, которому запуганные рабочие сдали свои никчемные ваучеры и превратили алкоголика и скандалиста в неуязвимого для закона царька; владельцу трех алюминиевых карьеров, который даже не скупал акции, а передушил десяток акционеров и заставил наследников отдать акции ему, он сам жил в Монако под охраной закона — скромный владелец бизнеса в заснеженной России. Но ничего этого Дупель не сказал, потому что внедренная система круговорота в природе лживых бумажек и была, собственно говоря, тем, что называется бизнесом. Отличался этот круговорот бумажек в России от западного круговорота тем, что в России бумажек было больше, а производства меньше. Странным образом получалось так, что чем более бумажек запускалось в российский круговорот бизнеса, тем меньше производства реально требовалось — бизнес теперь заключался в перераспределении бумажек, в замене их на другие бумажки, на билеты казначейства. И знал это Михаил Дупель лучше прочих, он сам этот круговорот устроил. Он не перегнулся через стол, не взял веселого Баринова за шиворот, а только прикрыл глаза и стал говорить мягко и тихо. Он так делал всегда, когда злился.