Я взглянул на корзину, и верно: Пуська пыталась сорвать лапками платок, которым бабушка прикрыла дорожную квартиру нашей кошки. Тогда мне стало так жалко Ромчика, что я, не оглядываясь, стремглав побежал к пристани.

Но вот раздался первый протяжный гудок, и пассажиры дружно двинулись по мосткам на пароход.

Наша бабушка боялась, что её столкнут в воду, и поэтому папа решил немножко подождать. Когда мы взошли на мостки, раздался второй гудок.

Вот и третий гудок. Матросы стали убирать мостки.

— Куда! Куда! П-шёл! П-шёл! В-вон отсюда-а-а! — закричали матросы.

Я оглянулся: на кого это они так грозно покрикивают. И остолбенел: по мосткам стрелой летел Роман Полканыч! Не успели матросы я глазом моргнуть, как Ромчик очутился на пароходе. Он юркнул под ноги пассажиров и исчез — ищи его! Я не выдержал и закричал:

— Ура! Ура! Ура! Ромчик с нами едет! Тут папа наклонился ко мне и спросил:

— Что ты сказал? Какой Ромчик? Ты что, Грибок?

— Ромчик прибежал! — ликовал я и бросился искать своего друга. Но поди-ка найди его в такой густой толпе! Я уж начал подумывать: не обознался ли я? Может, это был не Ромчик?

Мы — папа, мама, бабушка и я, — удобно устроились возле багажа и раскрыли корзинку с едой, чтобы закусить после всех хлопот и огорчений, как вдруг увидели Романа Полканыча, самого настоящего Романа Полканыча! Он медленно полз к нам на животе, жалобно скуля. Глазки его моргали, он плакал от радости, что нашёл нас. Я крикнул на весь пароход:

— Ромчик! Сюда! Сюда!

Роман Полканыч метнулся ко мне на колени. Дрожа всем телом, он спрятал свой мокрый холодный нос мне под мышку и поскуливал точно маленький щенок.

А папа даже в затылке почесал:

— Ну я пёс, ну и пёс, чудо, а не пёс! Как же это он вырвался от Петра Петровича? Ума не приложу! Делать нечего — пусть едет!

Папа потрепал Ромчика за уши и сказал маме:

— Пойди в кассу и купи билет. Хоть Роман Полканыч и пёс, а без билета ему ехать не положено.

Ромчик точно понял, что его простили и решили взять с собой в Оханск. Он вырвался от меня и стал волчком крутиться около багажа, стараясь поймать свой короткий хвост. В порыве буйного восторга он отказался даже от куска белого хлеба, брошенного ему сердобольной бабушкой.

По правде сказать, прибытию на пароход Ромчика были рады все: и папа, и мама, и бабушка, и даже многие пассажиры. Они громко смеялись, наблюдая за проказами Ромки. А один старик, с белой как лён бородой, сказал:

— Несчётное число лет на белом свете живу, а егозливей этого пса ни разу не видывал!

Обрадованная бабушка кинула моему другу большой кусок колбасы.

— Ай, ай, ай, какое расточительство, Ольсен! — рассмеялся отец, погрозив бабушке пальцем. Он всегда, когда был в хорошем настроении, называл мою бабушку, Ольгу Алексеевну, свою маму, коротким именем «Ольсен».

— А ты не сердись, Саня, — сказала папе бабушка, — ведь и я люблю Ромчика не меньше, чем Гриня…

Потом мы узнали, как Ромчик удрал от Петра Петровича. Он, оказывается, вскочил на открытое окно, опрокинул горшки с цветами и спрыгнул со второго этажа.

Ранним утром наш пароход подошёл к пристани Оханск.

Когда мы приехали в город, мой друг, как настоящий хозяин, бегал по новой квартире и обнюхивал каждый угол: всё ли в порядке. Видимо, решив, что опасности нет никакой, Роман Полканыч мирно улёгся у двери и, свернувшись калачиком, уснул чутким собачьим сном.

…Прошло лето, прошла зима, прошла весна, и снова наступило лето. Ещё зимой мы с папой мечтали отправиться на несколько дней за город — отдохнуть, порыбачить, побродить по лесам… Пришло, наконец, время папиного отпуска. Мы оставили бабушку домовничать и, взвалив на плечи рюкзаки с едой, отправились в путь. Ромчик, конечно, дома не остался. Он, склонив голову на бок и тщательно обнюхивая землю, с деловитым видом бежал впереди нас. Порой он останавливался, дожидаясь нас, а дождавшись, снова устремлялся дальше.

— Хороший пес, если разобраться, — смеясь сказал папа, глядя на Ромчика. — На самом деле, друзья мои, Роман Полканыч за последнее время забросил все свои проказы, а что до его собачьей верности, — то она просто удивительна. Ведь твой пёс, Гринька, предан тебе, что называется, и душой, и телом.

Через час мы подошли к быстрой речушке и решили сделать привал. Чтобы избавиться от обжигающих лучей июльского солнца, папа натянул на колья свою фронтовую плащ-палатку. Мама занялась заготовкой сучьев для костра, а я побежал с чайником к речке за водой. Ромчик, тяжело дыша, мчался за мной по пятам. Подбежав к речушке, он стал жадно лакать прозрачную воду, виляя от удовольствия своим коротким хвостом.

— Гав! Гав! — лаял Ромчик и глядел на меня так умильно, словно хотел сказать: «Пей! Пей!»

— Хороша речная вода, Ромчик? — спросил я.

— Гав! Гав! Гав!

— Ну и я попробую! — сказал я и припал грудью к пологому берегу.

Весело потрескивал костёр, на котором посвистывал и тяжело вздыхал наш медный походный чайник. Папа, напившись чаю, тотчас же заснул богатырским сном. Потом уснула и мама. А мне спать совсем не хотелось. Я слушал стрекотание зелёных беспокойных кузнечиков, вдыхал сладкий запах мяты, разглядывал тихое, светлое небо, по которому медленно плыли облака. Роман Полканыч зорко следил за каждым моим движением, точно боялся, что я уйду куда-нибудь без него.

— Давай, Ромчик, побегаем по лугу немножечко, — предложил я и побежал к лесу. Мой друг не заставил себя дважды приглашать и кинулся за мной.

Не знаю, далеко ли мы убежали бы в тот час, если бы не появление большой чёрной змеи, на которую я наступил босой ногой (я снял башмаки у костра, чтобы легче было бежать). Холодная, как снег, и скользкая, как мыло, змея поднялась на своём коротком хвосте и впилась в меня зелёными немигающими глазами. Я точно прирос к земле. Куда прыть девалась!

— Погиб!.. — мелькнула мысль, но я молчал и, холодея, продолжал смотреть на своего врага.

Роман Полканыч, ощетинившись и грозно оскалив острые белые клыки, молнией метнулся к чёрной змее и стал рвать её, ожесточенно и яростно топтать сильными лапами. Змея, то извиваясь, то вытягиваясь во всю длину, бешено кусала собаку в грудь и в морду.

Я пришёл в себя и закричал: «Папа! Лапа! Пала!»

Подбежал отец и прикончил гадину своей дубовой тростью. Тогда я вспомнил о Ромчике. Его возле нас не было. Он лежал у тлеющего костра, жалобно повизгивая и зализывая раны от укусов змеи.

Мама только что проснулась и спрашивала:

— Что случилось? Что случилось?

— На Гришу напала гадюка, и Ромчик спас ему жизнь, — сказал пала и опустился на корточки перед моим верным другом.

— Спасибо тебе, пёс, спасибо, — бормотал отец.

Мама кинулась целовать и обнимать меня, а потом подбежала к собаке и стала её горячо ласкать.

Тут папа словно очнулся. Он бросился к костру, подбросил в него хворосту, и костёр ярко запылал. Потом пала схватил проволоку, на которой висел чайник, и сунул один конец в пламя, а другой конец обмотал мокрым полотенцем.

Я с удивлением следил за тем, что делал отец.

— Что ты делаешь, лапа?

— Увидишь. Держи Ромчика, чтобы не убежал. Будем его лечить, — ответил папа, покусывая губы, наверное, от волнения.

Но Ромчик и не собирался удирать: он, взвизгивая, катался по траве и потирал лапами мордочку, на которой выступили алые капельки крови.

— Потерпеть придется тебе, Романушка, — ласково приговаривал папа и, достав проволоку из огня, крикнул маме:

— Зажми пса коленями и держи крепче…

С силой сжав рукой челюсти Ромчика, отец выдавил пальцами немного крови из ранок и стал прижигать их раскалённой проволокой. Роман Полканыч яростно рвался, выл и рычал и даже пытался укусить.

Я плакал и уговаривал его немножечко потерпеть, если он хочеть жить на белом свете.

Когда операция закончилась, я привязал Ромчика, чтобы не убежал.

Печальное происшествие всех нас так огорчило, что мы решили немедленно двинуться в обратный путь.