Что бы ни бормотали наши противники, во всяком случае очевидно, что здесь они противоречат древним учителям, авторитет которых нередко осмеливаются выставлять вопреки авторитету самого Бога. Так называемое «пресуществление» (transsubstantiatio) - изобретение недавнего времени. Оно не было известно не только в эпоху, когда ещё сохранялась чистота учения, но и позднее, когда эту чистоту уже запятнало множество извращений. Во всяком случае не было ни одного древнего отца, который не исповедовал бы прямо и открыто, что хлеб и вино суть знаки Тела и Крови Иисуса Христа (хотя порой отцы дают им другие имена с целью возвеличить таинство).
Что же касается утверждения древних о том, что через освящение хлеба совершается тайное превращение (conversio), так что возникает уже нечто иное, нежели хлеб и вино, то это не означает, как было сказано, что хлеб и вино исчезают. Это означает лишь то, что их надлежит отличать от обычной пищи, предназначенной исключительно для насыщения чрева, ибо эти хлеб и вино суть пища духовная, призванная питать наши души.
Таким образом, мы признаём истинным учение древних отцов. А на эти новоявленные утверждения о пресуществлении, то есть уничтожении хлеба и замене его телом Иисуса Христа, я отвечу так. Верно, что хлеб становится иным, чем был прежде. Но если наши противники надеются найти в этом обоснование своим измышлениям, я спрошу: а какое изменение, по их мнению, совершается в ходе крещения? Ибо древние признают, что здесь тоже имеет место чудесное превращение: тленный элемент становится духовным омовением. И однако никто не отрицает, что вода сохраняет свою субстанцию! Наши противники в ответ заявляют, что о Крещении нет такого свидетельства, как о Вечере: «Сие есть тело Моё». Но сейчас речь идёт не об этих словах, а только о слове «превращение», значение которого в обоих случаях одинаково. Так что пусть они остерегутся подобных легковесных возражений, обнаруживающих полную безосновательность их точки зрения.
В самом деле: значение может существовать только тогда, когда представленная в нём истина находит живой образ во внешнем знаке. Иисус Христос пожелал сделать для нас очевидным, что его Плоть есть пища. Но если бы Он предложил нам одну лишь пустую видимость хлеба, лишённую субстанции, в чем заключалось бы то сходство, которое должно привести нас от видимой вещи к представленному в ней невидимому благу? Если верить нашим противникам, придётся признать, что мы питаемся только пустой видимостью Плоти Христовой.
То же самое относится и к крещению; если бы перед нами был лишь призрачный образ воды, он не был бы надёжным залогом нашего очищения. Более того, подобное обманчивое зрелище могло бы стать для нас причиной сомнений. Короче говоря, природа таинства извращается, если земной знак не соответствует небесной реальности и перестаёт означать то, что должно быть познано через него. И потому истина Вечери упраздняется, коль скоро в ней отсутствует подлинный хлеб, представляющий подлинное Тело Иисуса Христа. Повторю ещё раз: Вечеря - не что иное, как видимое подтверждение сказанного в шестой главе Евангелия от Иоанна: Иисус Христос есть хлеб жизни, сшедший с Небес. Поэтому совершенно необходимо, чтобы в этой жизни для изображения духовной реальности предлагался материальный, видимый хлеб. В противном случае средство, посылаемое нам Богом для укрепления нас вопреки нашей немощи, пропадёт без пользы. Кроме того, каким образом св. Павел мог бы заключить, что все мы, причащающиеся от одного хлеба, - один хлеб и одно тело (1 Кор 10:17), если бы перед нами был только призрак хлеба, а не его подлинная субстанция?
15. И в самом деле, наши противники никогда не попались бы так глупо на уловки Сатаны, если бы не были ослеплены тем заблуждением, что тело Христово, будучи заключено в образе хлеба, может быть взято в рот и отправлено во чрево. Причиной такого глупейшего заблуждения стало слово «освящение», воспринятое ими как некое колдовское заклинание. При этом от них остался скрытым тот факт, что хлеб является таинством только для людей, к которым обращено Слово Божье (как и вода крещения сама по себе не меняется, но становится тем, чем не была прежде, только тогда, когда соединяется с обетованием).
Всё это легче объяснить на примере сходного таинства. Вода, истекающая из скалы в пустыне (Исх 17:6), послужила для евреев знаком и символом той же реальности, какую сегодня представляют для нас хлеб и вино Вечери. Ибо св. Павел говорит, что они (евреи) пили то же духовное питие (1 Кор 10:4). И однако той же самой водой поили скот! Отсюда нетрудно заключить, что когда земные элементы привлекаются верой для духовного употребления, они претерпевают превращение только с точки зрения людей - постольку, поскольку запечатлевают для нас Божьи обетования.
Далее, намерение Бога состоит в том (как я уже неоднократно повторял), чтобы приблизить нас к Себе теми способами, которые Он считает подходящими. Те же, кто, говоря о Христе, хочет заставить нас искать Его незримо таящимся в образе хлеба, совершают прямо противоположное. У них и речи нет о том, чтобы подняться ко Христу, ибо Он находится слишком высоко. Поэтому они пытаются исправить то, в чём им отказано природой, самым пагубным способом, а именно: оставаясь на земле, мы не испытываем никакой надобности приближаться к Небу для того, чтобы соединиться с Иисусом Христом. Вот тот мотив, который побуждает их говорить о превращении тела Христова.
Во времена св. Бернара, когда уже вошёл в употребление более грубый и упрощённый способ выражения, пресуществление ещё не было известно. А в предыдущие столетия считалось общепризнанным, что Тело и Кровь Иисуса Христа соединены в Вечере с хлебом и вином.
Когда нашим противникам указывают на тексты, где две части таинства прямо называются хлебом и вином, они пытаются отговориться следующим примером. Жезл Моисея (заявляют они) превратился в змея, однако по природе не перестал называться жезлом (Исх 4:3; 7:10). Отсюда они заключают, что нет ничего несообразного в том, чтобы претворившийся в другую субстанцию хлеб тем не менее по-прежнему именовался хлебом, поскольку сохраняет его внешний вид. Но что общего или близкого находят они между известным чудом Моисея и своим дьявольским обольщением, которое не может подтвердить ни один земной свидетель? Чародеи явили своё колдовское искусство для того, чтобы убедить египтян, будто они обладают божественной силой, способной изменять творения (Исх 7:11-12). Против них выступил Моисей и разоблачил их обман, доказав, что непобедимая сила Божья на его стороне: ведь именно она заставила Моисеев жезл поглотить все остальные жезлы. Но так как это превращение совершилось на виду у всех, оно не имеет отношения к тому предмету, о котором идёт речь. И опять же, вслед за тем жезл вновь обрёл свою первоначальную форму. Вдобавок неизвестно, действительно ли это внезапное превращение коснулось субстанции жезла. Следует также помнить, что Моисей противопоставил свой жезл жезлам чародеев и по этой причине сохранил за ним его природное имя, чтобы не создалось впечатления, будто он вслед за этими обманщиками признаёт мнимое превращение (ведь они просто ослепили невежд своими чарами). Что общего между этим примером и следующим изречением: «Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор 10:16) Или: «всякий раз, когда вы едите хлеб сей, ... смерть Господню возвещаете» (1 Кор 11:26)? Или: «Они ... пребывали ... в общении и преломлении хлеба» (Деян 2:42)?
Итак, очевидно, что чародеи своим колдовством просто обманывали зрение. Что касается Моисея, здесь не всё так просто. Во всяком случае, превратить его рукой жезл в змея, а затем обратно змея в жезл Богу было не труднее, чем облечь Ангелов плотскими телами, а затем совлечь эти тела. Если бы в Вечере происходило нечто подобное, наши достопочтенные противники имели бы некоторое основание для своих выводов. Но поскольку это не так, будем считать решённым следующее: у нас нет иных причин полагать, что в Вечере Плоть Иисуса Христа поистине становится пищей, кроме той, что этому соответствует подлинная субстанция внешнего знака.
