И всё задевало, царапало, проникало вглубь. Солнце прожигало насквозь, дождь и снег шли сквозь кожу, как сквозь незаконченную крышу, только что прочитанная книга содержала окончательную мудрость, а девочка, оставшаяся ждать другого трамвая, была так хороша, что следовало день за днем после этого, неделю, месяц, выходить в то же время, топтаться на остановке, пропуская свой пятый и надеясь, что вот сейчас она прибежит к ее тринадцатому, и дождаться… Всё продирало по живому.
Потом зажило, заросло, мелкие шрамы огрубели, и внутрь уже ничто не проникает. Некоторые, отчаявшись, испытывают прочность нажитой брони пулей, но это уже зря: если больше ничего не берет, то незачем трудиться, процесс и так уже закончен.
Лучше попробовать по-другому. Например, найти в сиреневой охапке пятерочку и медленно, бессмысленно глядя перед собой, съесть ее. Пока вы будете жевать, время остановится. От резкого торможения его колеса прыснут искрами, а потом закрутятся назад, медленно, быстрее, еще быстрее… Твердая заслонка души с едва слышным звоном распахнется… Жизнь прорвется в вас, заполнит целиком, как бывало…
Сирень-5 – качество, проверенное временем. Целый лепесток бесплатно.
Однажды уже написал: жизнь длинная, а проходит быстро, – теперь сформулирую наоборот: жизнь короткая, а тянется долго. И это тоже справедливо, и этому тоже есть масса подтверждений.
Самые очевидные из них – опять же изменения в материальном мире, которые укладываются в одну, даже еще не совсем завершенную биографию. Например, мою.
Когда я пришел на преддипломную практику в ракетное КБ, основным техническим орудием инженера была счетная машинка «Рейнметалл». В зале нашего отдела стоял непрерывный грохот их носящихся взад-вперед кареток, но некоторые консерваторы, мой начальник сектора к примеру, еще предпочитали логарифмические линейки, торчащие из нагрудных карманов. Линейки были в основном гэдээровского производства… Электронно-вычислительная машина М-20 занимала несколько объединенных комнат, дело с ней имели специалисты, обычные же конструкторы программирование осваивали опасливо и с трудом. Колоды перфокарт – с мелкими прямоугольными дырочками и срезанными углами – на просвет (так определяли асы правильность набивки программ) были похожи на светящиеся ночными окнами кварталы пятиэтажек…
Тут бы надо вспомнить нынешнего знакомого, пятилетнего мальчика, еще плохо выговаривающего «л», но управляющегося с семейным «макинтошем» лучше отца, некогда кандидата физмат наук, а нынче небольшого банковского служащего, – но что об этом говорить…
Где те «рейнметаллы» и перфокарты? Этот мальчик никогда их не увидит, и я никогда их не увижу – молодость свою…
Да бог с ними. А где «москвичи» с деревянными кузовами-фургончиками для развозки мороженого?.. Где само то мороженое в картонных стаканчиках с воткнутой закругленной щепкой?.. Где жестяные подстаканники с выдавленными высотками и собачьими профилями?.. Брючные черные пуговицы и подтяжки для носков?.. Янтарные мундштуки и фетровые заготовки-колпаки для дамских шляп?.. Керогазы с бьющимся в слюдяном окошке розовым пламенем и приемники «Звезда» из красной пластмассы под перламутр, с динамиками, скрытыми за узорчатой рогожкой?.. Кожимитовые подметки и книги – я их уж вспоминал – с вынесенными на отдельные листы цветными иллюстрациями под папиросной бумагой?.. Калоши с рваной сзади от вбивания ботинок красной байковой подкладкой и цветные сеточки, прикрывавшие колеса велосипедов?.. Ткани «метро», «ударник», ратин, креп-жоржет, креп-сатин?.. Оркестры в фойе кинотеатров?.. Дачный волейбол через сетку на мягкой старой сосновой хвое и отправление поезда под «всё гляжу, всё гляжу я в окошко вагонное, наглядеться никак не могу»?.. А обувь, сшитая на заказ?.. Впрочем, обо всем этом можно писать отдельно.
Среда меняется всё быстрее, окружение исчезает все бесследнее. Возможно, поэтому всё сильнее ностальгия. Бешеный век летит к концу, разбрасывая вещи и обычаи. Мы ежедневно просыпаемся среди незнакомых предметов.
Я хотел бы проголосовать за возрождение мирным путем манеры пожилых мужчин ходить с тростью. Но такого голосования не предвидится. А раз так – пусть всё идет как идет. Не оглядываясь. Вперед! Деваться-то некуда.
В кузове мы сидели спиной вперед на уложенных от борта к борту досках.
Собственно, это было необязательно, и если существовало «Наставление по перевозке личного состава на специально оборудованных досками грузовых автомобилях» (может, и существовало) – то ничего в нем не говорилось о расположении военнослужащих лицом к движению или наоборот.
Мы сидели наоборот. Потому что сзади был поднят брезентовый полог, и оттуда вместе с удушающей пылью поступало то, что приходилось считать воздухом. Я служил в Саратовской области, местные жители говорили: «За то, что мы здесь живем, положена медаль, а если еще и работаем – орден».
Впрочем, речь не об этом.
Речь о выбираемом многими путешественниками расположении: спиной к движению.
То есть лицом в прошлое.
Я снова и снова задаю себе вопрос – а возможно ли иное? Можно ли двигаться в будущее, обратясь к нему фасадом (или, если угодно, того же корня, фэйсом)? Справедливы ли упреки, которые так часто слышит старшее, всякими обидными кличками награждаемое поколение – мол, живете, повернув голову… И ведь действительно, так и живем. Одни по прошлому тоскуют и жаждут вернуть; другие проклинают его и неустанно с ним воюют – но и те и другие живут с минувшим. О, какой ужас! Это так несовременно, это обречено, «прошедшему совершённому» нет места в прекрасном новом мире, в виртуальной реальности, в упаковавшей мир паутине Интернета. В past perfect, наверное, ничего не записывается на CD-R…
Ну и черт с ним. Лучше жить в прошлом, чем умереть в будущем. Живое обращено в прошлое, в котором оно находит себе подтверждение и опору, и только умерев, немедленно попадаем в будущее, которое, наступив, уже не кончается никогда. Будущее – это и есть виртуальная реальность, тени и миражи, удаляющиеся по мере приближения, пока сам не станешь одним из них. Прошлое – это плоть, пристальное разглядывание которой лишь и дает уверенность в собственной материальности и безусловности окружающего.
Точнее, окружавшего.
И приходится ехать задом наперед, глотая пыль и видя только выкатывающуюся из-под колес времени, уже состоявшуюся, неизменную колею, застывшую в изломах весенней грязи.
Вот эта запись тоже – прошлое: повтор…
Впрочем, ефрейтор-водитель и комвзвода рядом с ним в кабине вынуждены были смотреть вперед, в мерцавшую и дрожавшую знойную степную перспективу. Кому-то приходится встречать будущее лицом. Тяжелая должность.
Почему-то очень обидно пользоваться взаимной нелюбовью.
Не любя советскую власть, мы очень обижались на то, что и она нас не любит. Не выпускает, например, за границу, давая укорот нашим желаниям через выездные комиссии райкомов. Проницательные персональные пенсионеры немедленно обнаруживали классовое чутье – а мы-то их считали старыми дураками!
Это мы были молодыми.
Но о власти позже.
Сразу после учебки меня сделали командиром отделения. Сыграли роль, видимо, дивные успехи в строевой (пригодился многолетний опыт твиста и рок-н-ролла), стрелковой (папа учил) и физической (здоровый был) подготовке, а также то, что идеально заправлял койку (любовь к прекрасному). Уже через три дня и всё отделение мое, включая бойца Витьку Яковенко, горе-старшины, идеально заправляло койки, с нечеловеческой силой затягивая простыни под матрацы и ровняя подушки по длинной суровой нитке, выкраденной у каптера; и ходить стали много лучше, и тот же проклятый Витька наконец научился выполнять команду «Круго… ом… марш!» на правой ноге, а не на левой, спотыкаясь об нее же и валя весь строй; и были определенные успехи у военнослужащих в сборке и разборке АК-47…
Тем не менее из командиров отделения меня поперли.
И справедливо.
Впоследствии, когда речь шла уже не об армейской, а о нормальной и, как казалось, на всю жизнь карьере, отец (чего-то мы с ним немного выпивали на кухне, кажется, за двадцатипятилетие Победы) сказал: «Ты никогда не продвинешься. С юмором начальники не бывают…»
