— Верно. Но тебя не поймут.

— Да уж…

Кэтрин старше меня, как можно предположить. Она вряд ли сможет иметь здесь ребёнка. Она довольна тем, что здесь я принадлежу ей. Мы могли бы вступить в официальный брак. Или в гражданский. Нам было бы хорошо. Здесь. На Земле, за стенами моей квартиры. Но это невозможно. Невозможно познать счастье для двоих на Земле, укрывшись от Земли в стенах кооперативной квартиры. Время такое. Мир такой. Каждый индивидуум где–то приписан и для чего–то предназначен. Лев Толстой пробовал протестовать, пробовал уйти от титула графа и славы писателя с мировым именем. Роберт Фишер не захотел служить Архимедовой ванной для измерения объёма шахматной короны. На свете существуют две истории: с большой и малой букв. Так вот с малой, микроскопически малой буквы пишется история будней. С детства мне внушали, что малую букву необходимо дописать в большую, а для этого каждый должен быть где–то приписан и для чего–то предназначен, пусть даже для производства никому не нужного барахла.

Хочу уйти отсюда. К чёрту всё! Хочу выспаться. Выспаться до телесной усталости. И чтобы, проснувшись, видеть море солнца и улыбок — только не море рапортующих народу средств массовой информации. Хочу уйти туда, где нет слов — лишних и необходимых; где только глаза, пальцы, губы, мысли… Оголённое сознание без вуали высокоморального человеческого сознания. Где нет научно–технических революций и жертв этих революций. Нефтяных вышек в океане и мусорных свалок. Бруклинского моста и пепелища Хиросимы. Дикторов и диктаторов… Где есть только сознание, пульсирующее в ритм пульсации местного светила. Сознание, обретённое сразу и целиком. Где есть осознание мира как единого целого. Осознание мира и себя как единого и неделимого целого. Всё для всех или ничего никому. Осознание Пространства как Времени и Времени как Пространства. Где тёмными ночами слышны скрипы и шорохи Вселенной. Вселенная, словно уставший в долгом плавании корабль, скрипит, нет — стонет корпусом и такелажем. Фантастика… Там, где нас нет, верно?

Н. Н., говоря откровенно, Вы напоминаете мне упитанного длинношёрстного кота, занятого вылавливанием из большого аквариума золотых рыбок. Я показался Вам маленькой рыбкой с пробивающимся на плавниках золотом. Вы осторожным, но ловким движением выловили меня из мутной воды большого аквариума, очистили от налипших водорослей и бросили в маленький аквариум, до отказа наполненный живительной, чистой, родниковой водой. Мир стал интересен и прекрасен — следствие насыщенности воды кислородом. Я увидел множество маленьких рыбок с золотистыми плавниками. Они не проявляли резвости и веселья. Рыбки медленно плавали, часто застывали на месте и шевелили плавниками. Интересная деталь: от шевеления плавниками вовсе не возникает ток воды. (Быть может, он слишком слаб, чтобы быть различимым?) Я подплыл ближе к одной из рыбок. Она не реагировала на моё приближение. Я подплыл к ней морда к морде и пустил изо рта несколько пузырьков воздуха: «Товарищ!» Рыбка посмотрела на меня отсутствующим взглядом, разинула раз–другой рот: «Вы правы, наш аквариум прекрасен, наше общество идеально и здорово…» — и показала мне хвост.

И тогда через толстое стекло аквариума, искажающее внеаквариумный мир, вплыла рыбка по имени Кэтрин. На сё плавниках и чешуйках играл отблеск пожара. Великолепное зрелище! Но отблеск пожара играл переливающимися огнями только для меня. Остальные обитатели аквариума продолжали своё глубокомысленное шевеление позолоченными плавниками и безмолвное, вялое хлопание зубастыми на вид челюстями. Недолго думая, я спросил Кэтрин: «А я смогу вот так, через стекло?» Она скользнула по мне чешуйчатым боком и ответила: «Сможешь. Только зачем? Нам и здесь будет хорошо». Видите: будет хорошо! Мимикрируй, и тебе достанется место под солнцем.

Во время нашей короткой беседы в аквариум бултыхнулась ещё одна рыбка с широко распахнутыми в мир глазами закоренелой оптимистки. Она крутанулась на месте, разглядывая окружающее пространство, и заметила нас с Кэтрин — единственных общающихся обитателей позолоченного аквариумного мира. Рыбка быстро приблизилась к нам и уже открыла было рот, но я не дал вырваться пузырькам умиления. Я вернул рыбку в действительность одной фразой: «В ухе твои товарищи!» Затем сказал Кэтрин: «Стекло. Проклятое стекло. Научи меня ломать его сопротивление». Кэтрин ответила: «Хорошо. Я приду за тобой».

Кстати, Н. Н., что Вы думаете о причине визита Кэтрин? Зачем всё это: зачем опьянение последнего дня жизни приговорённых к смертной казни и этот длящийся полгода последний день жизни, этот пир во время чумы? Зачем эта связь, сравнимая с рюмкой водки и сигаретой, причитающимися приговорённым перед казнью? Зачем? Что она не имеет в родном мире? Глупости любви? Обстановки земного общества двадцатого века (страх за стальными ставнями, всеобщее отравление химическими веществами и цинизмом и пр.), благодаря которой любовь становится на вес золота? Ну вот, любви определили цену! Всё, всё в этом мире получило ярлык, бирку с указанием химсостава, рекомендацией к применению и ценой.

Ценой… Опять деньги! Самое очевидное и самое невероятное в человеческом общежитии. Логически вытекающее и не поддающееся разумному восприятию. Научная фантастика. Не обладаю деньгами в таких размерах, которые превращают просто сумму в сбережения. Зачем их иметь? Всё своё носите с собой! Завтра ожидаются осадки, не исключена война…

Темнеет. Вот уже закончилась программа «Время». В мире неспокойно. Где–то опять стреляют. Падают самолёты с атомными зарядами на борту. Крах на бирже. Очередной скандальчик с воссоединением семьи. За время программы «Время» солнце удалилось от окна моей квартиры ещё дальше на запад, туда, где убитых и умерщвлённых стало ещё больше за время программы «Время». Каламбур. Чёрный юмор. Чёрный, как атмосфера политическая и просто атмосфера. Атмосфера накаляется, а добрых, человеколюбивых и человекоподобных пришельцев всё нет. «Уж полночь близится…» Вы правы, Н. Н., фантасты в своих произведениях ни в коем случае не должны приучать читателя к мысли о необходимости вмешательства клинобородых профессоров в дела земные. Вы правы, каждый должен лично участвовать в мировой свалке за лучшее, светлое и звёздное будущее человечества. Вперёд к звёздам, и пусть никогда не закроет их пелена атомного пепла! Я участвовал в этой борьбе. Даже сегодня делал работу, возложенную на меня государством. Теперь я решил сменить спецовку на дорожный костюм.

Сердце бьётся… Сейчас появится Кэтрин, обнимет меня и спросит: «Пойдём?»

Послушайте, Н. Н., Кэтрин сказала, что я обязательно вернусь. Вы такие, сказала она. На письменном столе я оставляю чистые листы и авторучку. Если я и вернусь… Послышалось!… Пройдёт немало времени. О чём тогда писать? Неужели и тогда единственное, о чём можно писать, будет то, что видел где–то там, где нас нет? Ведь это чистые листы, на них должно писать лишь…

Явилась Кэтрин.

Сегодня её волосы застыли чёрными лучами. (Странно, не правда ли? Чёрные лучи…) На вид они такие жёсткие, а я утонул в них губами. От её тела веет холодом. Тело облачено во всё чёрное. Какая–то необычная одежда… Кэтрин была мне милей в чёрных вельветовых джинсах или юбке–шотландке. Впрочем, сейчас это не главное.

Явилась Кэтрин. Исследователь подошёл к стеклянной клетке и постучал ногтем по стеклу. Белый мышонок — единственный обитатель клетки — встал на задние лапки и ткнулся носом в то место, к которому прикоснулся палец исследователя. Глаза белого мышонка посылают слабые лучи в глаза исследователя. Глаза исследователя равнодушны. Они привыкли видеть смерть таких милых белых мышат. Исследователь устал от однообразия смерти. Он отработанным движением опускает руку в клетку и касается пальцами белой шёрстки. Мышонок благодарно трётся шёрсткой о кисть существа в красном балахоне с узкими прорезями для глаз. Исследователь переносит мышонка из клетки на лабораторный столик и берёт заранее приготовленный шприц с…

Чёрт возьми, в пальцах Кэтрин ничего не было, когда они коснулись моих губ, но я ощутил крупную горошину и сжал инстинктивно губы. Кэтрин протолкнула горошину языком. Псом поцеловала меня. Кажется, дело сделано. Так просто и обыденно. Неожиданно просто и…