— Это осмондии… Цейлонские осмондии…

— Нет, нет! Это ВЫМЕРШИЙ вид!

— Вы уверены?.. Ах, ну конечно! Смотрите, смотрите, это пальма… ЗОНТИЧНАЯ ПАЛЬМА!.. А что еще? Олеандры… камфарные деревья… мирты… береза!

— Виноградные лозы! Плющ! Орешник!

— Да, покрытосеменные.

Тут шум воды усилился до того, что мы круто повернулись в ту сторону. Там был туман, и красный песок спускался туда отлогим склоном. Шум за завесой утих. Брызнула пенистая волна и грациозно рассыпалась шуршащим кружевом. За нею последовала другая, шумная, как водопад. Песок увлажнился, зашипела пена, полетели брызги…

— Море! — пробормотал я. — Море, которое было здесь миллионы лет назад!

У края прибоя чернели два утеса.

— Значит, это мираж не только в пространстве, — заявил в полном восторге Флери-Мор. — Это еще мираж и во времени!

— Это мираж только во времени, — возразил я. — Место, где мы себя видим, — это и есть то, где мы находимся в действительности. Все дело в том, что мы сдвинулись во времени, но в пространстве мы не двигались. Смотрите сами!

Туман все рассеивался. Довольно низкий, он нависал над нами, словно облачный потолок; но в остальных направлениях пейзаж был виден совершенно ясно. И он был виден достаточно, чтобы можно было узнать приблизительную конфигурацию Кормонвилльского холма, его выступов и долины, с излучиной которой совпадало это древнее взморье. Сомнений не было: анахронический каприз природы позволял нам увидеть Марну в ее доисторические времена. Эти дубы и клены были первыми дубами и кленами Европы; эта виноградная лоза — первым виноградом Шампани…

В этот момент тучи у нас над головами разорвал ужасающий крик. Мы подняли головы, но увидели только исчезающую тень, огромную и крылатую. Я не мог понять, почему этот крик так потряс меня, но знал, что никогда больше не забуду его звука. На Флери-Море лица не было. Оба мы дрожали. И тут же мы снова услышали из тумана тот трубный клич, что недавно еще так встревожил меня; знакомый уже этот трубный звук повторился несколько раз подряд, из различных точек пространства; и Флери-Мор, прислушиваясь, спрашивал меня взглядом.

— Хоботное, не правда ли? — сказал он потом.

— Несомненно.

— Черт! А затрагивает ли этот мираж и осязание?

Он наклонился и сорвал несколько стебельков альфы.

— Гм! — проворчал он.

— Что такое?

— Смотрите сами.

Результатом было то, что я зарядил ружье двумя пулевыми патронами. При виде этого Флери-Мор сказал:

— Это безумие! Или мы видим сон? То, что вы сейчас сделали, — нелепость! Все это нам снится — видения, вызванные туманом! Может быть, он ядовит, и мы бредим…

— Сновидений вдвоем не бывает, а такие люди, как мы с вами, не могли бы галлюцинировать одинаково и в одно и то же время. Нет, нет, Флери: так как подобного фокуса не мог бы проделать ни один фокусник, то, значит, это мираж нового типа, — целостный мираж во времени. Мы видим, слышим, обоняем, осязаем и чувствуем на вкус картину прошлого, как иногда в пустыне видим — и только видим! — картину того, что находится за пределами видимости.

Теперь нас угнетала тепличная жара. От нашей промокшей одежды валил обильный пар. Я снял плащ.

И море — БЫЛО. И небо — БЫЛО. Блестящее море под темно-синим небом. В туманном ореоле поднималось большое розоватое солнце. Значит, было утро, и все же…

Я взглянул на свой компас-брелок.

— Посмотрите на солнце, Флери, как странно оно расположено…

Мой спутник не мог удержаться от улыбки.

— Вы забываете, — сказал он, — что с момента своего рождения Земля не переставала подниматься по эклиптике. — Он вынул часы и продолжал: — ФАКТИЧЕСКИ, сейчас четыре двадцать. Заметим это. Но ИСКУССТВЕННО, то есть судя по солнцу миража, сейчас около десяти утра. И еще — весна.

Я признался, что такое множество аномалий отняло у меня большую часть моих способностей, и поздравил геолога с проявлением отваги. Он возразил, что чувствует только досаду, так как не захватил ни записной книжки, ни карандаша, ни фотоаппарата.

Мы беседовали, но не отрывались от магического видения, воспроизводившего детство Земли. Свободная от туманов зона все расширялась. Предметы, появившиеся первыми, были теперь четкими, материальными, неподвижными; но перспектива еще уходила в вибрирующий трепет, похожий на то, что бывает видно при сильном зное.

Это заставило нас думать о живых существах. Мне хотелось, чтобы предметы вдали задвигались; я полагал, что в случае опасности мы сможем укрыться в утесах на берегу. Но тут я заметил в море усаженный зубцами спинной плавник; он вынырнул, потом погрузился снова.

Мы слушали море не отрываясь. Его запах в сочетании со смолистым ароматом бодрил нашу кровь. И вскоре мы поняли, откуда исходит эта смесь смолы и скипидара. Пальмовая роща вперемежку с другими деревьями занимала низменность у красного пляжа; но далее вглубь был откос, более высокий и заросший сосняком. В просветах между пальмами виднелся его мергельно-глинистый срез с темнеющим в нем устьем пещеры.

Понятно, что растения интересовали меня больше, чем все остальное. Они были удивительных размеров. На некоторых, казавшихся нескончаемыми, красовались плотные, мускулистые венчики ярко-фиолетового цвета, с золотистыми пестиками. Другие, неизвестные мне, из семейства магнолиевых щеголяли в восхитительных двухцветных листьях прекраснее цветов. У подножья стволов кишела свирепая, многоликая теснота фантастической теплицы, неразделимая путаница, где изгибались колючие щупальца алоэ, где вздутые ракетки кактусов потрясали пучками щетины или волосяными султанами, где смешные и страшные травы состояли словно из толстых, сросшихся концами гусениц. Это было летаргическое месиво искривленных лап, нагромождение гладких, голых или темных шерстистых торсов, над которыми сгибались огромные мохнатые посохи древовидных папоротников. Жизнь нападающая и жизнь защищающаяся сверкала в изобилии стручков, в сложном переплетении побегов, в рогах и когтях всех этих параличных чудовищ, колючих и зубчатых, как юрские драконы, или выкидывающие колосья, состоящие из карибских кинжалов. Все это шевелилось, не трогаясь с места. Неправдоподобный зимний сад, где эвкалипт, евфорбия, мирты и вымершие дриофиллы, долиостробы, кампистры, лепидодендроны перемежались с ольхой и осиной, с буками и каштанами! В полумраке подлеска торчали голубоватые, неопределенные пирамиды, полупапоротники — полулиственницы, не то травы, не то деревья.

По щекам у нас струился пот. Воздух оставался мутным; к темной синеве неба примешивался неуловимый черный оттенок; и я заметил, что, вероятно, атмосфера не очистится более и что именно такой она была в эту жаркую влажную эпоху. Луна, заканчивавшая свой срок, рисовалась в виде тонкого, прозрачного серпа. Несмотря на сияющий дневной час, в зените стояла большая круглая звезда. Мы заметили ее оба сразу… Ах, нам не нужно было обмениваться впечатлениями! Невыразимая нежность взволновала нам сердца, и я думал, что мы разрыдаемся, увидев эту звезду, ЭТОТ ВТОРОЙ, БЕЗВОЗВРАТНО ИСЧЕЗНУВШИЙ СПУТНИК НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ, — ВТОРУЮ МАЛЕНЬКУЮ ЛУНУ НАШЕЙ ЗЕМЛИ!

Мы никак не могли оторвать взгляд от зенита. Когда же мы отвели его, то чудо завершилось. Последний клочок тумана таял вдали, как дымка от дыхания. Море, кудрявое от волн, тянулось далеко к востоку, и закругленный берег вставал из него, как ранее вставал перед нами из тумана. Это была бухта между двумя мысами; мы были в одном из мысов, а другой виднелся впереди. Это была длинная красноватая коса, поросшая мастиковыми деревьями и секвойями; чем ближе к суше, тем их становилось больше, так что задний план был весь полон этой зелени, которая к концу нашего мыса снова разреживалась. Посреди подковы над деревьями виднелся гребень обрыва, голый и красноватый на фоне лиловатой синевы.

И оттуда тяжело выступили один за другим четыре слона, таких монументальных, что для того, чтобы определить разделявшее нас расстояние, — свыше восьмисот метров по прямой, мне понадобилось вспомнить реальные пропорции этой местности. Как бы то ни было, мы, не сговариваясь, очутились под прикрытием утесов и даже не успели понять, что делаем.