— Врача! — крикнул он. — Есть ли здесь врач?!

Остальные актеры, онемев, не сводили с него глаз. С шумом упал занавес. Пять минут спустя у рампы появился Роджер Петерс и сообщил волнующейся публике, что миссис Марстон тяжело больна…

Когда Бурин и Чарльз оказались на сцене, несколько групп актеров в тягостном молчании стояли по углам. Лишь Джиль Шорхэм, опустив голову в ладони, сидел в красном королевском кресле. Мужчина, склонившийся над Оливией, поднялся с пола, оглядел присутствующих и кивнул Чарльзу, узнавшему в нем известного патологоанатома сэра Эндрю Палквиста.

— Она мертва, — проговорил Палквист, лицо его было очень серьезным. — Это цианистый калий, и нет никаких сомнений в том, что яд она приняла из кубка, который сейчас пуст, но запах горького миндаля и теперь ясно различим в нем…

— Понятно. Но кому… — эта мысль Чарльза была прервана появлением его старинного приятеля, седовласого и сухопарого инспектора Лидса. Инспектор обладал удивительной способностью приводить факты к одному знаменателю. Как овчарка, хватающая за ноги разбегающихся овец, выхватывал он из групп отдельных участников этой сцены и задавал им короткие, четко сформулированные вопросы, а Чарльз стоял рядом, внимательно слушая и не упуская ни одного нюанса в поведении и словах актеров.

Когда инспектор завершил опрос присутствовавших, прояснилась следующая картина: кубок, из которого Оливия Марстон приняла яд, был наполнен разбавленным водой вином. Он некоторое время стоял за кулисами. Так что никому из актеров или рабочих сцены не составило бы труда незаметно подсыпать в него яд.

Что касается действия пьесы, то сцена дуэли шла точно по шекспировскому тексту до того самого места, где король — Петерс говорит: «Видя кровь, она лишилась чувств…» Тут королева должна была ответить ему, и то, что наступила непредусмотренная пауза, заставило Шорхэма — Гамлета сымпровизировать, повторив свой вопрос: «Что с королевой?» и став перед ней на колени, ибо он полагал, что она просто не может вспомнить свою реплику. Но когда он увидел ее, лежащую на полу, с искаженным гримасой боли и налившимся кровью лицом, то сообразил, что здесь нечто другое, серьезное и страшное. В лице Шорхэма не было ни кровинки и губы его дрожали, когда он объяснял инспектору Лидсу:

— Я мог бы встать и продолжать играть, как будто ничего не произошло, в конце концов по пьесе… она умирает… а через десять минут представление бы закончилось… Так что можно было и не прерывать… — Большие глаза Шорхэма умоляюще смотрели на остальных членов труппы. — Но я просто не мог… Я никак не мог оставить ее так там, на полу!.. Этого я не мог…

— Так как бедняжка все равно умерла, это никому бы не повредило, — сказал инспектор, обладавший чувствительностью амебы. — Насколько мне известно, несколько недель назад она стала миссис Шорхэм, не правда ли? И, насколько я могу судить, она была довольно-таки состоятельным человеком?

Джиль Шорхэм нервно вскинул голову:

— Это что, намек?

— Я ни на что не намекаю, сэр, я просто устанавливаю факты.

Чарльз прокашлялся.

— Разрешите, инспектор? Я нахожу, что тут могут наличествовать и иные мотивы.

Взяв инспектора под руку, он отвел его в сторону и поставил в известность о слухах, связывавших имя Оливии Марстон с именами Петерса, Фарримонда и Голдинга. Во время этого рассказа лицо Лидса оставалось непроницаемым, но Чарльз отметил в его глазах некое подобие растерянности, столь несвойственной обычно для инспектора Лидса.

— Но ведь это означает, что у каждого из этих трех могла быть причина, чтобы… — выдавил из себя инспектор.

— Если он очень любил ее — пожалуй. И кто, вы считаете…

Взгляд Лидса упал на Фарримонда, этого мрачного великана, перешел на самоуверенного и исполненного достоинства Петерса и остановился наконец на молодом режиссере Джеке Голдинге, казавшемся в своем модном современном костюме и дымчатых роговых очках инородным телом среди всех остальных, одетых в костюмы эпохи королевы Елизаветы.

— Пусть меня повесят, если я знаю! Это все равно как в том трюке с тремя картами.

— Вы разрешите мне задать несколько вопросов?

Инспектор не возражал. Чарльз вышел на середину сцены.

— Может быть, это мелочь, джентльмены, но я все же хотел бы выяснить… Кубок лежал на столе, и содержимое его пролилось. Кто опрокинул кубок?

Молчание. Вежливо, но не без угрозы в голосе Чарльз продолжал:

— Ладно. Тогда я попрошу каждого из вас ответить на этот вопрос. Мистер Шорхэм?

Тот покачал головой.

— Мистер Фарримонд?

— Я не дотрагивался до этой штуковины.

— Мистер Петерс?

— Нет.

— А остальные джентльмены, находившиеся на сцене? Или, может быть, кто-нибудь видел, как случилось, что кубок упал?

Молчание, потом невразумительный шепот.

— В высшей степени интересно. Выходит, что после того, как миссис Марстон отпила и поставила кубок на место, он опрокинулся сам по себе?

Инспектор не скрывал своего нетерпения.

— Не понимаю, Чарльз, чего вы хотите добиться? Вы что, считаете, что она вовсе не пила из кубка?

Чарльз покачал головой.

— О нет, к несчастью, пила, бедная. Мистер Шорхэм, знали ли вы… м-м… что у вашей супруги были… поклонники?.. И не давала ли она понять вам, что кто-то из них угрожал ей… грозился отомстить?..

На бескровном лице Шорхэма не дрогнул ни один мускул, лишь какое-то подобие холодной усмешки скривило губы:

— Она однажды говорила, что никогда не благоволила ни к одному из тех, кого вы сейчас имеете в виду, именуя «поклонниками». И добавила еще, что в один прекрасный день у нее могут быть… ну, неприятности, что ли. Из-за этого. Но тогда я не поверил в серьезность ее слов…

— Мистер Голдинг! — обратился Чарльз к режиссеру. Тот невольно вздрогнул. — Я не отношу себя к числу знатоков Шекспира, но мне почему-то кажется, что в вашем «Гамлете» сделано больше купюр, чем это обычно принято.

— Нет, — возразил тот. Толстые дымчатые стекла скрывали выражение его глаз. — «Гамлета» в редких случаях ставят от точки до точки в целом. У нас не больше сокращений, чем обычно. Однако я действительно сократил начало пятого акта, чтобы сделать его более динамичным…

— А как насчет окончания пьесы? Были сокращения на последних страницах текста?

— Абсолютно никаких. И вообще, мы в основном придерживаемся того варианта пьесы, который ставится на любой другой сцене. Вы в этом могли убедиться сами.

Чарльз приблизился к нему и негромко, но весьма значительно проговорил:

— А как по-вашему, мистер Голдинг, это ни о чем не говорит? Вспомните, что кубок был опрокинут и содержимое его пролилось. Вы понимаете, о чем я?

Лицо Голдинга выразило нескрываемую растерянность.

— Понимаю, — прошептал он.

Инспектор слушал их со все возрастающим удивлением.

— А я так нет! — воскликнул он, — Какое отношение все это имеет к убийству? Почему, тысяча чертей, был опрокинут кубок?

— Потому, что убийца знал, что ему самому придется пить из кубка. Припомните, прошу вас, что происходит после того, как королева умирает, крикнув напоследок, что вино в кубке отравлено. Лаэрт тоже говорит Гамлету, что он стал жертвой предательства. И что происходит потом, мистер Петерс?

Роджер Петерс, в королевском костюме и впрямь кажущийся королем, тонко улыбается.

— Гамлет насильно заставляет короля выпить из кубка.

— Правильно. Но случилось так, что Шорхэм прервал пьесу, и дело до этого не дошло. Однако убийца не был уверен, что инстинкт актера не заставит Шорхэма продолжать пьесу, будто ничего не произошло. И что бы случилось тогда? Тогда бы и королю пришлось выпить отравленного вина. Вы этим рисковать не хотели, не правда ли, мистер Петерс?

Петерс на секунду закрыл рот ладонью. Потом тихо проговорил:

— Нет. Вы умный человек, мистер Чарльз.

— И, таким образом, вы были единственным человеком, у которого были основания избавиться от отравленного содержимого?