Итак, мы с Геной стоим около обнаруженной нами — НАМИ! — морской коровы (для начала удобней будет называть неизвестное животное именно так). Нет, мы уже не стоим — вернее, я уже не стою, а прыгаю, хохочу и хлопаю по плечам растерянно улыбающегося Гену. Я ПЕРВООТКРЫВАТЕЛЬ! Да и он, конечно, тоже! То-то он уже возится около головы коровы; я удерживаю его — нельзя самовольничать, боже упаси, а вдруг повредим что-либо.

— А может, у нее клык?

— Да нет же, она травоядна, — отвечаю я. — На то и корова. Зубы, конечно, должны быть какие-нибудь. Или роговые пластинки. Да не трогайте вы ее, бросьте палку!

Однако же сам я хватался то за одну, то за другую палку, что-то подкапывал, расчищал мочалообразные задние плавники (или хвост?). А вдруг это и не морская корова вовсе? Почему раньше на эти берега не выбрасывало трупа морской коровы, если она продолжала существовать? А может, и выбрасывало, но невежды проходили мимо в полном к ней пренебрежении, а потом, после штормов, и костей от этой коровы было уже не собрать.

Вдруг ни с того ни с сего заштормило. Не ровен час, еще смоет тушу. Нужно торопиться. Как назло, фотоаппарат не тянет пленку! В такую минуту! Кто же мне поверит без снимка? Кадр или два я все же накрутил. Маловато!

Но приходится возвращаться к выбранной нами для стоянки скособоченной, растерзанной ветрами юрташке.

Утром печку не топим: дрова сыроваты, тяги нет… Кипячу на рафинадных кусочках сухого спирта кофе. Прихлебывая крепчайший напиток, съедаем по бутерброду с плавленым сыром — и скорей, скорей к бухте.

Корова никуда не делась. Но с аппаратом та же ерунда, пленка тянется туго, со скрипом… Приходится то и дело лезть во внутренности фотоаппарата, и тогда Гена ложится на меня, чтобы прикрыть собою прорехи в моем плаще, и я что-то с раздражением рву, что-то вставляю снова.

Гм… Однако если мы нашли действительно морскую корову, то надо признать, что она упорно держится одного места, именно острова Беринга. Впервые заметил ее здесь неугомонный Стеллер — натуралист экспедиции Беринга. Дело было летом, тюлени ушли от берегов, китов не выбрасывало, и не было поблизости котиковых или сивучьих лежбищ. Между тем строительство кораблика из частей разбитого пакетбота «Св. Петр» подвигалось, и нужно было позаботиться о том, чтобы снабдить себя пищей на предстоящее, кто знает, сколь продолжительное плавание к берегам Камчатки. Стеллер с интересом наблюдал за какими-то нелепыми животными, толстыми, неповоротливыми, пасущимися на сравнительно мелких местах неподалеку от берега. Они широко разевали рты, пережевывая водоросли. Иногда они ныряли на несколько минут и выныривали, чтобы подышать, — значит, то не были исполинские рыбы, а скорее нечто вроде китов. Да, то были явно млекопитающие, но Стеллер ни в одном зоологическом атласе прежде ничего подобного не встречал. Он назвал зверя морской коровой — животное было травоядным и неповоротливым.

Словом, беринговцы решили затеять охоту на невиданных животных — им нужно было не только мясо, но и жир для замазки щелей корабля. Коровы паслись у самого берега: к гарпуну достаточно было привязать канат метров до двадцати длиной. Один конец его на берегу держали около сорока человек. Тем временем охотники подплывали к корове на шлюпке почти вплотную и вонзали в нее гарпун. Животное дергалось, «и случалось нередко, — свидетельствует штурман Свен Ваксель, — что нас по плечи втаскивало в воду». Это сорок-то человек! Но охотники в шлюпке, вооруженные саблями и копьями, прикалывали загарпуненную добычу.

Мясо по вкусу превзошло все ожидания моряков — оно было такое же нежное, как молодая говядина, жир тоже был хорош, лучше китового.

Редкостный зверь этот был истреблен на Командорских островах не более чем за три десятка лет. Считают, что стадо было немногочисленно; оно скорей всего насчитывало не более двух тысяч голов. Впрочем, и в то время раздавались предостерегающие голоса — прекратить забой морских коров. Жаль, что к этим голосам никто не прислушался…

Однако мешкать нельзя ни минуты. Надо скорей возвращаться в село и что-то предпринимать (в то время я даже подумать не мог, что корова лежит здесь несколько месяцев, выброшенная еще зимними штормами).

Первые двадцать километров мы преодолеваем одним махом, часа за четыре. Я готов идти дальше. Я тороплюсь поведать миру о небывалом открытии, но Гена устал (да и я тоже, конечно), — он устал и натер ногу, словом, дальнейшего марафона не получилось. Решили переночевать. У самого устья речки держится большая стая уток-каменушек, то и дело подгребая вверх против течения. Гена вскидывает ружье. Это мюнхгаузеновский выстрел: к нам по течению одна за одной плывут сразу три утки!

Мы их не ощипываем — нудно и долго, а сделав надрезы, разом сдираем шкурки, вместе с жиром они легко сходят. Это называется «снять бушлаты». Мясо всех морских уток пахнет рыбой, если вот таким образом не «снять бушлат». У меня узкий армейский котелок, в него, разрезанная на мелкие кусочки, влезает вся троица — одни культяпки торчат наружу. Суп с добавлением гречневой крупы получается невероятно вкусным. Еще бы: мяса в нем невпроворот. Три-четыре столовые ложки кубанской любительской, смешанной с малиновым экстрактом, выпиваем торжественно, прямо-таки священнодействуя.

— За корову! — произношу я сакраментальный тост, и Гена охотно поддерживает его.

В поселок вваливаемся совершенно обессиленные (на последнем этапе, решив спрямить дорогу, влезли в болото). Гена не спешит отнимать у меня славу первооткрывателя и скромненько уходит домой. А мне не до отдыха — большая ответственность гнетет (впрочем, приятно) мои плечи. Перво-наперво мне нужен Н. — научный сотрудник, изучающий на островах биологию котика. Иду к председателю райисполкома. Он мастерит штакетник вокруг своего дома. Сообщение о морском чуде-юде встречает довольно спокойно.

— Ладно, как-нибудь сообщим Н., — говорит он. — А впрочем, сам явится, вездеход там у него на северном лежбище есть, послезавтра суббота, баня, потом выборы, будут все здесь как штык.

Тем временем заручаюсь поддержкой и помощью главврача больницы, заядлого фотолюбителя, — у него всегда через плечо либо «Старт», либо «Киев»… Ночь напролет, до пяти утра, проявляем и закрепляем пленку. Ожидание мучительно. Наконец худо-бедно я вижу на пленке морскую корову. Ее вид необычен. Первые зрители убеждены: да, это что-то такое… словом, какой-то не виданный еще зверь, даже если и не морская корова; скорее это волосатый, ранее науке неизвестный, кит.

Проявив несколько фотографий, я ощущаю себя во всеоружии. В моих руках ФАКТ.

Днем встречаю Путятина, заведующего молочнотоварной фермой. Говорю ему — вот, мол, какое открытие. Матвей Георгиевич стоит, как бы не слыша меня, смотрит куда-то за речку. Мои слова не производят на него решительно никакого впечатления. Ему не до морской коровы, это сразу видно…

— Корова в тундру сбежала, — медленно говорит он. — Ей разрешиться пришло время, так она в тундру, дурочка… подальше от людей. Вот где ее сейчас искать? Телка жалко…

Я собирался показать ему еще и найденный нами совершенно уникальный зуб кашалота, но теперь не рискую. У него своя жизнь, свои заботы. И не о морских коровах, а о самых что ни на есть сухопутных.

В субботу вечером в селе появляется молодой биолог Н. в сопровождении белокурого симпатичного паренька, коллеги по работе. Н. сразу после вуза несколько лет кряду работал здесь постоянно, а уж потом перебрался в Петропавловск-Камчатский. Однако острова по-прежнему привлекают его. Мое сообщение воспринимает недоверчиво, говорит что-то вроде:

— Ну что вы, это же сенсация, если вы обнаружили морскую корову. — Не смеется, а усмешка чувствуется. — Может, сивуч?