– Разумеется, инспектор. Это чрезвычайно важная информация.
– Я рад. Так и думал, что для вас это будет важно.
– Инспектор, не знаю, как вас благодарить.
Время становилось особенно дорого, поэтому, положив трубку, я не стал возвращаться в ресторан, а сразу отправился к себе в номер собирать вещи.
Помню, размышляя над тем, что взять с собой, я испытывал странное чувство нереальности происходящего и в какой-то момент, усевшись на кровать, уставился на видневшееся в окне небо. Меня поразило то, что еще накануне эта информация стала бы основой чего-то чрезвычайно важного в моей жизни. Но вот я сижу, прокручивая ее в голове, и она уже кажется мне чем-то относящимся к прошлой эпохе, чем-то, что мне нет необходимости помнить, если я не захочу.
Должно быть, после складывания вещей у меня еще осталось свободное время, потому что, когда ровно в половине четвертого раздался стук в дверь, я уже довольно долю праздно сидел в кресле. Открыв дверь, я увидел молодого китайца, от силы лет двадцати, одетого в халат и с шапкой в руке.
– Я ваш шофер, сэр, – вежливо представился он. – Если у вас чемодан, я его нести.
Сидя в машине, стремительно удалявшейся от отеля «Китай», и глядя на залитую послеполуденным солнцем и забитую людьми Нанкин-роуд, я испытывал странное чувство, будто смотрю на все это из дальнего далека. Потом, удобно устроившись на заднем сиденье, с удовольствием предоставил течение событий воле шофера, который, несмотря на молодость, казался человеком уверенным в себе и знающим. Меня подмывало спросить, что связывает их с Сарой, но я вспомнил ее предупреждение не говорить ничего лишнего и промолчал, а вскоре мои мысли были уже далеко – я думал о Макао и представлял фотографии тех мест, которые много лег назад видел в Британском музее.
Однако минут через десять я неожиданно для себя перегнулся через спинку переднего сиденья и спросил у молодого человека:
– Э-э… простите, дело давнее, но не знали ли вы, случайно, человека по имени Ян Чень?
Шофер продолжал смотреть вперед, не отвлекаясь от дороги, и я уже готов был повторить вопрос, когда он ответил:
– Ян Чень? Слепой актер?
– Да. Мне известно, что он слеп, но я не знал, что он актер.
– Он не знаменитый актер, Ян Чень. Актер он был давно, когда я еще мальчик.
– Вы хотите сказать, что… что знаете его?
– Нет, я его не знать, но знать, кто он. Вам нужен Ян Чень, сир?
– Нет-нет. Не он сам. Просто его имя случайно всплыло в разговоре. Вообще это не важно.
До конца поездки я больше не проронил ни слова. Мы петляли по совершенно неизвестным мне маленьким улочкам, и к тому времени, когда машина остановилась в каком-то тихом проулке, я полностью потерял представление о том, где нахожусь.
Молодой человек открыл дверцу и вручил мне мой чемодан.
– Вон тот магазин, – указал он. – Где фонограф.
На противоположной стороне улицы находился маленький магазинчик с унылой витриной, в которой действительно был выставлен фонограф. Вывеска на английском языке гласила: «Граммофонные записи. Валики для пианино. Нотные манускрипты». Окинув взглядом улицу, я увидел, что мы с молодым человеком на ней одни, если не считать двух рикш, стоявших возле своих повозок и добродушно перебранивавшихся. Взяв чемодан, я собрался было перейти улицу, но вдруг что-то заставило меня спросить:
Простите, вы не могли бы немного подождать?
Молодой человек удивился.
– Леди Медхэрст велеть только доставить вас сюда.
– Да, конечно, но это моя личная просьба. Я попросил бы вас задержаться совсем ненадолго, на тот случай, если возникнет нужда в ваших дальнейших услугах. Разумеется, вы можете больше и не понадобиться, но – на всякий случай. Вот. – Я полез в карман и достал несколько банкнот. – Я оплачу потерянное вами время.
Лицо молодого человека вспыхнуло гневом, он отвернулся от денег так, словно я предложил ему нечто отвратительное. С сердитым выражением лица усевшись за руль, он с треском захлопнул дверцу.
Я понял, что допустил ошибку, но мне было не до церемоний. К тому же, несмотря на весь свой гнев, мотора шофер заводить не стал. Сунув деньги обратно в карман и подхватив чемодан, я поспешил на другую сторону улицы.
Магазинчик был крошечным и захламленным. Солнце лилось через стекло витрины, но странным образом освещало лишь несколько пыльных островков. С одной стороны стояло пианино с пожелтевшими клавишами, на подставке для нот были выставлены граммофонные пластинки без конвертов. На пластинках виднелась не только пыль, но и паутина. Странные лоскуты толстого бархата – по виду они напоминали обрезки театрального занавеса – были развешаны на стенах вперемешку с фотографиями оперных певцов, балетных танцовщиков и танцовщиц. Я ожидал увидеть Сару, но единственным человеком в комнате оказался сидевший за прилавком тщедушный европеец с острой темной бородкой.
– Добрый день, – поприветствовал он меня с немецким акцентом, оторвавшись от лежавшей перед ним бухгалтерской книги. Потом, смерив меня взглядом с головы до ног, спросил: – Вы англичанин?
– Да. Добрый день.
– У нас есть несколько английских пластинок. Например, «Только тебя я вижу» в исполнении Мими Джонсон. Не желаете?
Что-то в его интонации наводило на мысль: это первая часть условного кода. Но сколько ни шарил я в закоулках собственной памяти в поисках пароля или ключевой фразы, которую Сара могла мне сообщить, ничего подходящего гам не находил. В конце концов я сказал:
– У меня здесь, в Шанхае, нет фонографа. Но я очень люблю Мими Джонсон. Однажды, несколько ли назад, я даже был на ее концерте в Лондоне.
– Неужели? Да, Мими Джонсон…
У меня складывалось отчетливое ощущение, что мой ответ ею озадачил, поэтому я добавил:
– Послушайте, моя фамилия Бэнкс. Кристофер Бэнкс.
– Бэнкс. Мистер Бэнкс. – Мужчина повторил мое имя безо всякого выражения. – Если вы любите «Только тебя я вижу» в исполнении Мими Джонсон, я могу поставить для вас эту пластинку. Пожалуйста.
Он стал копаться под прилавком, а я, воспользовавшись случаем, оглянулся и сквозь витринное стекло увидел, что двое рикш продолжали болтать и смеяться, а молодой человек все еще сидел в машине. Это меня обрадовало, потому что я уже начал сомневаться, не произошло ли какой-нибудь чудовищной ошибки. В этот момент помещение заполнили мелодичные томные звуки джазового оркестра. Запела Мими Джонсон, и я вспомнил, каким бешеным успехом пользовалась эта песенка несколько лет назад в лондонских клубах.
Через несколько минут до меня дошло, что тщедушный мужчина указывает куда-то в глубину помещения, где висела тяжелая темная портьера. Только теперь я заметил, что за ней скрывался дверной проем. Отодвинув портьеру, я очутился во внутренней комнате.
Сара в легком пальто и шляпе сидела на деревянном сундуке. В ее мундштуке дымилась сигарета, и комната размером с платяной шкаф уже плавала в дыму. Повсюду лежали стопки граммофонных пластинок и непереплетенных нот, сложенных в разнокалиберные ящики и коробки из-под чая. Окна в комнате не было, но я заметил заднюю дверь, ведущую на улицу. Дверь была немного приоткрыта.
– Ну, вот и я. У меня с собой всего один чемодан, как вы велели. Зато у вас, как вижу, целых три.
– В одном у меня только Этельберт – мой плюшевый мишка. Он путешествовал со мной, начиная с… да практически всегда. Глупо, правда?
– Глупо? Вовсе нет.
– Когда мы с Сесилом отправлялись сюда, я совершила большую ошибку, упаковав Этельберта вместе с кучей других вещей: по приезде, открыв чемодан, я увидела, что у нею отвалилась лапа. Я нашла ее в дальнем углу внутри домашней туфли. Поэтому на сей раз, пожертвовав несколькими тряпками – одной больше, одной меньше – какая разница, – поместила его в отдельный чемодан. Это и впрямь глупо.
– Нет-нет. Я прекрасно вас понимаю. Это же Этельберт.
Сара аккуратно отложила мундштук и встала. Мы поцеловались – полагаю, весьма картинно, как в кино. Произошло это именно так, как я всегда представлял, если не считать получившегося на удивление неловким объятия и того, что я несколько раз пытался сменить позу. Моя правая нога упиралась в тяжелый ящик, и я не мог повернуться, не рискуя упасть. Потом Сара отступила на шаг, шумно дыша и не отводя взгляда от моего лица.
