Дженнифер ждала меня в большой комнате со стенами, обшитыми дубовыми панелями. В камине тлело полено. Учительница оставила нас одних. Стоя перед камином, Дженнифер как-то робко улыбалась.
– Не очень-то хорошо здесь топят, – сказал я, растирая холодные ладони и подходя ближе к камину.
– Это еще что! Ты бы знал, как холодно у нас в спальнях. На простынях сосульки висят! – Она немного нервно рассмеялась.
Я сел в кресло возле огня, но Дженнифер продолжала стоять. Я боялся, что девочка будет чувствовать себя неловко, встречаясь со мной в непривычной обстановке, но вскоре она уже беззаботно щебетала о своих занятиях бадминтоном, о девочках, которые ей нравятся, о еде, по ее словам, состоявшей из «тушенки, тушенки и снова тушенки».
– Когда попадаешь в новое место, – вставил я, – порой бывает трудновато привыкнуть. Они тут не… нападают на тебя всем скопом, не обижают?
– Нет, что ты! – ответила она. – Ну, дразнят, конечно, иногда немного, но они не хотят меня обидеть. Они все очень славные девочки.
Мы проговорили минут двадцать, потом я встал, достал из чемоданчика и вручил ей привезенную с собой картонную коробку размером приблизительно с обувную.
– Ой, что это?! – с любопытством воскликнула Дженнифер.
– Дженни, это не… это нельзя назвать подарком. Она уловила предупреждение в моем голосе и посмотрела на коробку с внезапной тревогой.
– Тогда что же это? – спросила она.
Открой и посмотри сама.
Я наблюдал, как она снимает с коробки крышку и заглядывает внутрь. Выражение ее лица при этом ничуть не изменилось. Засунув руку в коробку, она дотронулась до того, что лежало внутри.
– К сожалению, это все, что я смог добыть. Как мне удалось выяснить, твой сундук не утонул в море, а был украден с лондонского склада вместе с четырьмя другими. Я сделал все, что мог, но, судя по всему, воры просто уничтожили то, что не смогли продать. Из одежды я не нашел ничего. Только вот эти вещицы.
Достав из коробки браслет, она внимательно изучала его, словно искала следы повреждений, потом, положив его обратно, взяла пару крохотных колокольчиков и так же внимательно стала рассматривать их. Потом закрыла коробку и взглянула на меня.
– Дядя Кристофер, какой ты добрый! – тихо произнесла она. – У тебя ведь так мало свободного времени.
– Это нисколько меня не затруднило. Жаль только, что не удалось спасти больше.
– Ты очень добрый.
– Ну что ж, наверное, тебе нужно возвращаться на урок географии. Я приехал в неподходящий момент.
Еще некоторое время она продолжала стоять неподвижно, глядя на коробку, которую держала в руках, потом сказала;
– Здесь, в школе, иногда забываешь. Ну, иногда. Начинаешь вместе с остальными девочками считать дни, оставшиеся до каникул, до того времени, когда снова увидишься с мамой и папой.
Даже в той обстановке мне было все еще удивительно слышать, как она говорит о родителях. Я ожидал, что Дженнифер добавит что-нибудь еще, но она молчала, просто смотрела так, словно только что задала мне вопрос. И в конце концов я сказал:
– Знаю, порой бывает очень трудно. Кажется, весь окружавший тебя мир внезапно обрушился. Но я должен кое-что сказать тебе, Дженни. Ты отлично умеешь складывать осколки в единое целое. Тебе это действительно прекрасно удастся. Понимаю, новая картинка никогда не бывает точно такой, какой была старая, но знаю также, что тебе свойственно идти вперед и строить для себя счастливое будущее. А я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе. Я хочу, чтобы ты это знала.
– Спасибо, – сказала она. – И за это, – взглядом она указала на коробку, – тоже спасибо.
Насколько помню, так закончилась в тот день наша встреча. Удаляясь от относительного тепла камина, мы пересекли продуваемую сквозняком комнату и вышли в коридор. Я смотрел ей вслед, пока она шла к классу.
Два года назад, в тот зимний день, мне и в голову не могло прийти, что мои слова окажутся правдой. Когда я в следующий раз приеду в школу Святой Маргариты, чтобы попрощаться, наше свидание вполне может состояться в той же продуваемой сквозняком комнате, у того же камина. Если так, то тем хуже для меня, ибо маловероятно, чтобы Дженнифер не помнила нашу предыдущую встречу там же. Но она умная девочка и, каковы бы ни были ее чувства, сумеет попять все, что я ей скажу. Вероятно, она даже быстрее, чем ее няня вчера, осознает важность моей миссии и будет искренне радоваться моему выбору, – ведь я принял вызов и не уклонился от ответственности.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Отель «Китай», Шанхай, 20 сентября 1937 года
Глава 12
Те, кто путешествует по арабским странам, часто отмечают, что местные жители во время разговора слишком близко придвигаются к собеседнику, чем приводят иностранцев в замешательство. Разумеется, это всего лишь местный обычай, отличающийся от нашего, и всякий широко мыслящий человек очень быстро перестает замечать неудобство. Я постоянно напоминал себе, что должен так же относиться к тому, что за три недели пребывания в Шанхае стало для меня источником постоянного раздражения, а именно: здесь все, похоже, считали своим долгом при первой возможности заслонить мне панораму. Стоило войти в комнату или выйти из машины, как кто-нибудь, широко улыбаясь, непременно вырастал прямо передо мной, загородив все поле зрения и лишив возможности видеть что-либо вокруг. Нередко виновником оказывался сам хозяин дома или тот, кто меня в данный момент сопровождал; а уж если кто-то из них и не успел сделать этого, недостатка в зеваках, готовых немедленно исправить положение, никогда не бывало. Насколько я успел заметить, представители всех национальностей, составляющие местную общину – англичане, китайцы, французы, американцы, японцы, русские, – вполне усвоили и с одинаковым рвением исполняли вышеозначенный ритуал, откуда следует неотвратимый вывод: этот обычай – уникальное достояние международного шанхайского сеттльмента, единственно способное сокрушить все здешние расовые и классовые барьеры.
Мне понадобилось довольно много времени, чтобы осмыслить эту местную эксцентричную особенность и понять: именно она лежала в основе дезориентации, которая грозила полностью обескуражить меня в первые дни после приезда. Теперь, хоть меня это порой по-прежнему жутко раздражает, я уже не воспринимаю попытки заслонить мне обзор как нечто, заслуживающее серьезного внимании. Кроме того, я обнаружил другую, полезную шанхайскую привычку облегчать себе жизнь: здесь считается вполне позволительным на удивление грубо расталкивать людей, чтобы проложить себе дорогу. Сам я пока не сумел заставить себя подключиться к подобной практике, однако неоднократно имел возможность наблюдать, как изысканные дамы на светских раутах весьма решительно толкаются, ни у кого не вызывая при этом осуждения.
На второй день своего пребывания здесь, войдя вечером в бальный зал отеля «Палас», располагающийся в пентхаусе, и, не успев еще приспособиться ни к той, ни к другой забавной местной привычке, я несколько раз по ходу вечера оказывался на грани нервного срыва из-за того, что мне тогда еще представлялось следствием чрезмерной перенаселенности международного сеттльмента. Едва я вышел из лифта и увидел шикарный ковер, устилавший пол коридора, вдоль которого выстроились швейцары-китайцы, как прямо передо мной выросла мощная фигура одного из хозяев вечера – мистера Макдоналда, сотрудника Британского консульства.
Пока мы двигались ко входу в зал, я заметил, что каждый швейцар, мимо которого мы проходили, очень мило кланялся. Но не успели мы миновать и троих – всего швейцаров стояло по шесть или семь с каждой стороны, – как другой распорядитель вечера, некто мистер Грейсон, представлявший Шанхайский муниципальный совет, заслонил от меня и этот вид, подойдя сбоку и продолжив разговор, начатый еще в лифте. А как только я вступил в зал, где, по слонам хозяев, нам предстояло насладиться выступлением «лучшего городского кабаре» и «обществом шанхайской элиты», тут же очутился в самой гуще дефилирующей толпы. Высоченный потолок со свисающими с него роскошными люстрами позволял предположить весьма внушительные размеры зала, хотя убедиться в этом долгое время возможности не было. Продвигаясь вслед за хозяевами, я увидел вдоль одной из стен огромные французские окна, сквозь которые в зал лился свет закатного солнца. Заметил я также сцену в дальнем конце, по которой бродили, переговариваясь, музыканты в белых смокингах. Как и все остальные, они, казалось, чего-то ждали – быть может, просто наступления темноты. Вообще в помещении царила суета – люди, толкаясь, кружили но залу без всякой видимой цели.
