Однако каково бы ни было объяснение ситуации в этих странах, даже если принять гипотезу о том, что там в 1950-е гг. социальный класс являлся самым существенным фактором при голосовании, то обобщение данных, относящихся лишь к нескольким протестантским странам, до уровня общеевропейских не выдерживает эмпирической проверки.
На деле оказалось, что для десяти европейских стран на протяжении многих десятилетий, и особенно в 1950-е и 1960-е гг., признаки вертикального разделения (религиозная принадлежность, глубина религиозной веры, соблюдение религиозных обрядов, этническая или языковая принадлежность и проч.), именуемые на языке социологии «аскриптивными признаками», были более характерны, чем «приобретенные признаки», которые относятся к категории социально-экономических. В эту десятку входят: Франция, Италия, Германия, Голландия, Бельгия, Австрия, Швейцария, Ирландия, Испания и Португалия (для двух последних взят период после установления там демократии). Сегодня, несколько расширяя пределы Западной Европы, мы могли бы включить в данный перечень Словению, Хорватию, Чешскую Республику, Словакию, Польшу, Венгрию, Румынию, Литву, Латвию, Эстонию, Боснию, Герцеговину и Кипр. Почти во всех этих странах Восточной Европы национальная, этническая и религиозная идентичность значительно глубже, чем классовая...
Класс и религия, которые некогда выступали в качестве важнейших факторов, объясняющих электоральное поведение, некоторое время назад утратили свою прогностическую ценность – как индивидуальную, так и совокупную. Эта эрозия классической модели может определяться глубокими изменениями в обществе, а также падением значимости социального класса, религии и роли политических партий...
Падение роли классового голосования
Хотя в постиндустриальном обществе количество синеворотничковых рабочих сократилось, социалистические партии, получившие в Европе повсеместное распространение (за исключением Ирландии), по-прежнему процветают, что стало возможным только благодаря приливу в ряды демократического социализма представителей средних классов. Иными словами, диверсификацию электората социалистов можно объяснить скорее ростом численности средних классов, чем сокращением численности рабочего класса...
Простая статистика показывает, что различное соотношение электората среднего класса и рабочего класса в 1960 г. и в 1990 г. влияет на величину доли голосов каждого, поданных за левых, и общий состав голосов, отданных социалистам. Две тенденции отражаются на положении рабочего класса – сокращение его численности и изменение состава.
При любых оговорках в адрес обновленного индекса классового голосования, который представлен в научной литературе, следует исходить из того, что имеющиеся данные указывают на ослабление роли социального класса как фактора, объясняющего электоральное поведение.
Во Франции доля избирателей, относимых к промышленным рабочим, упала с 51 % в 1951 г. до 41 % в 1965 г., а затем до 30 % в 1968 г. До недавних пор Франция демонстрировала значительные различия по географическому распределению электората. Имеются данные экономического, религиозного и политического характера за период 1950–1970 гг. по 3 тыс. административных единиц, называемых кантонами, которые стали предметом территориального изучения. Агрегатный анализ и результаты опросов показывают, что в 1950-е гг. существовала значительная корреляция между принадлежностью к социально-экономическим слоям и голосованием, однако ее уровень менее высок, чем уровень корреляции между соблюдением религиозных обрядов и голосованием.
Индекс классового голосования значительно упал за десятилетний период правления голлистов. На деле более трети голосов электорального большинства, полученного голлистами на выборах 1962, 1965 и 1968 гг., принадлежала избирателям из рабочего класса, хотя в это время промышленные рабочие составляли от 38 до 41 % трудового населения. На президентских выборах 1974 г. и парламентских выборах 1978 г. индекс классового голосования, измеряемый по схеме «правые» – «левые», изменился весьма незначительно вследствие притока к социалистам голосов нижнего среднего класса, т. е. лиц, работающих по найму, и падения числа голосов рабочих за коммунистов (хотя абсолютное число избирателей из рабочих сократилось). На выборах 1978 г. разница между долей голосов рабочего класса (65 %) и долей голосов учителей начальных школ, техников и конторских служащих, поданных за левых, сократилась. Левые тогда получили среди последних трех категорий избирателей соответственно 65, 57 и 54 % голосов.
Избрание социалиста на пост президента в 1981 г. и его переизбрание в 1988 г. в сочетании с результатами парламентских выборов того периода способствовали завершению превращения социалистов в партию среднего класса и продемонстрировали постепенное падение влияния коммунистов в рабочем классе. Индекс классового голосования получил еще один удар: в 1988 г. разрыв между долей голосов рабочих и долей голосов служащих, поданных за левых, практически исчез: показатели соответственно составили 68 и 64 % (SOFRES, 1988).
Редкое явление в электоральной истории Франции произошло на президентских выборах 1995 г., когда значительное число промышленных рабочих проголосовало за крайне правых (то же самое в свое время произошло в Веймарской республике); опрос на выходе из избирательного участка показал, что 31 % промышленных рабочих проголосовали именно таким образом. По данным этого опроса общее число голосов, поданных за кандидата коммунистов и крайне правого кандидата, составило не более 22 %, за кандидата социалистов – 21 %, а за правоцентристских кандидатов – 25 %. Другими словами, более половины избирателей из рабочего класса отдали голоса за крайне правого и крайне левого депутатов, демонстрируя неудовлетворенность годами правления социалистов. Наиболее значительная доля голосов рабочего класса, поданных за крайне правых, отмечалась в городах и округах со значительным числом иммигрантов-неевропейцев. Такова была реакция избирателей на социальные условия. В определенных социальных условиях обнаруживалось сходство между крайне правыми и крайне левыми. Уже в 1993 г. разница в доле голосов рабочих и служащих, поданных за социалистических и коммунистических кандидатов, была весьма незначительной. В 1995 г. индекс классового голосования составил отрицательную величину, и это была не просто неудача, а провал.
В Италии в 1950-е гг. бедное сельское население составляло пятую часть электората: в одних районах оно голосовало за коммунистов, а в других – за христианских демократов. Постепенно численность сельского населения, включая фермеров-арендаторов, стала сокращаться. В то же время росло число промышленных рабочих, сконцентрированных на окраинах крупных городов северной и центральной Италии.
Италия дает пример значительных региональных различий как социального, так и политического характера. Они выявляются с помощью социологического анализа агрегированных данных в сочетании с анализом сведений, полученных в ходе выборочных опросов. Ограничиваясь анализом контингента промышленных рабочих, мы находим, что в 1950-е гг. около двух третей из них голосовали за коммунистов, социалистов и социал-демократов (в 1958 г. эти партии получили соответственно 37, 29 и 5 % их голосов). Христианские демократы получили четверть голосов рабочих. Этот раскол голосов классов впечатляющ, но он не столь существенен, как раскол по признаку религии. Начиная с 1970 г. равновесие влияния коммунистов и социалистов стало нарушаться в положении последних, однако в совокупности партии по-прежнему завоевывали большинство голосов рабочего класса. Между тем социалистическая партия привлекла на свою сторону все больше голосов служащих. Рост рядов средних классов и числа работающих по найму также способствовал укреплению однородности электората ком-мунистов в период 1980-х гг. То же самое произошло и с другими партиями.
В начале 1990-х гг. в условиях глубокого кризиса, когда легитимность режима оказалась под угрозой, старые партии были перестроены, некоторые из них раскололись, многие лидеры исчезли с политической арены, доктрины изменились, появились новые партии. Коллапс режима «партократии» привел к ослаблению связей между социальными слоями и партиями. «Социальный класс» лишился своего места в системе и даже в политических идеологиях.
