— Что за профанация! — гремел он, наступая на старшину, тоже только что пришедшего и, конечно, не причастного к бою. Затем майор отнял все «награды» у Каменюки, Гурыбы и Самсонова, приказал привести комнату класса в порядок, а с капитаном Беседой имел отдельный разговор.

Воспитатель заявил командиру роты, что ничего особенно-дурного не видит в этой игре, что требовать от детей образа жизни пожилых людей, страдающих одышкой, нельзя и никакой профанации нет в том, что Максим раздавал картонки. Тутукин начальственно повысил голос и приказал «прекратить безобразия» и навести порядок. Капитан, оставшись один, долго сердито попыхивал трубкой…

В поисках пропавших старшина обшарил чердаки, подвалы, все уголки училищного сада, заглядывал в водосточные люки, расспрашивал воспитанников. Никто ничего подозрительного не замечал в эти дни. Только Авилкин сказал, что вчера в столовой приметил, как Самсонов отсыпал в мешочек соль из солонки, но не придал этому никакого значения: кто ж не знает, что Самсонов любит делать запасы. Старшина дал телеграммы на ближайшие железнодорожные станции, а сам, сев на коня, поехал улицами города, спрашивая у прохожих:

— Не видели вы двух маленьких суворовцев?

Их видели часа два назад на соседней улице, потом на окраине города, где они вброд переходили речку, хотя недалеко был мост, потом — возле мельницы. У подножья мельницы старшина заметил небольшую горку земли, набросанную, видно, наспех руками, и деревянный крестик на этой горке. На крестике чернильным карандашом (старшина мог дать голову на отсечение, что рукой Гурыбы) было написано:

От мельницы старшина немного проехал по дороге и свернул к хате, стоявшей в стороне. На порог вышла молодая женщина с грудным ребенком.

— Гражданочка, вы не видели сегодня двух маленьких суворовцев?

— Как же, видела, — бойко ответила женщина, — один такой белесенький, ну, сущий кролик, а другой головатый, с носом покарябанным — они около нашей хаты сидели, хлеб с маслом кушали, я еще у их спросила: «Водицы, детки, не хотите?» А тот, что с носом облупленным, говорит: «Мы не дети… В походе, говорит, лучше воду не пить, пота меньше, говорит, выходить будет…» Я еще подумала: «Ишь ты, махонькие, а правила военные знают».

«Так, может, молочка выпьете?» — это я спрашиваю. Они подумали, а беленький говорит: «Молока можно… Молоко, говорит, потом не выйдет». Выпили и пошли вон той дорогой, на Алексеевку.

В сумерках, около Алексеевки старшина повстречал старика, ехавшего на телеге.

— Ты, служивый, не из Суворовского? — спросил тот.

— Из Суворовского…

— Два мальчонка ваших в хате у меня… Прибились…

— Старик повернул телегу назад и стал рассказывать дорогой:

— Зашли они во двор к нам. Я спрашиваю, — вы, мол, куда? «К дяде в город», — отвечают, а по глазам вижу — плутуют. Потом познакомились они с моим внуком Павкой, стали играть да не утерпели, сказали ему, что из Суворовского убегли. Павка им говорит: «Я сейчас, воды только напьюсь» — и ко мне, разговор передал. Я гляжу в окно, что за чудо? Мальчонки-то, словно зайцы, петляют. Покружат, покружат, а потом нагнутся и чем-то землю посыпают. «Это они табаком след, — объяснил Павка, — чтобы с собакой не нашли…» Ну я, путешественников-то уговорил: «Оставайтесь, говорю, переночевать». — Они сейчас спят, а я подался к вам, — упредить…

Начальник училища сидел за массивным письменным столом. Впервые Гурыба и Самсонов были в служебном кабинете генерала. Часы в высоком стеклянном футляре пробили половину — казалось, деревянный молоток упал на медь. Позади, генерала, на огромной, во всю стену карте, нарисованы красные стремительные стрелы с надписями фронтов.

— Ну-с, — поднимая на беглецов глаза, строго спросил генерал, — вы куда бежали?..

Ребята молчали. Им казалось, что на них укоризненно смотрят книги из шкафа, генералиссимус Суворов с широкой голубой лентой через плечо.

— Да вы не кривите душой, прямо мне скажите, по-суворовски, куда вы бежали?

Максим виновато покосился на ряды разноцветных планок на груди генерала и тихо сказал:

— Нам поиграть хотелось…

— Тэ-эк, — протянул генерал, — значит, плохо вам в училище, не любите вы его?

— Любим! — в один голос ответили Самсонов и Гурыба.

— Так зачем же убежали?

— В приключения поиграть, — будто в разведке мы, — опустил голову Максим.

Генерал притушил затеплившуюся было в глазах добрую улыбку.

— А как у асса дело с русским языком? — спросил он у Самсонова.

— Теперь успеваю… И тетрадь чистая, — похлопал белыми ресницами Сенька, а губы сами собой стали расползаться в широкую улыбку.

— Ну-ну, — добродушно произнес Полуэктов, но тотчас, спохватившись, строго нахмурил брови — Вот что, товарищи воспитанники, вы нарушили воинскую дисциплину, совершили самовольную отлучку, и поэтому я вас накажу. Две недели вы не будете ходить в город. Идите!

— Слушаюсь, идти! — в один голос ответили они, ловко повернулись кругом, щелкнули каблуками и плечом к плечу пошли к выходу. Сзади гимнастерки их задиристо приподнимались, словно хвосты у молоденьких петухов.

Генерал, оставшись один, раскрыл настольный блокнот и записал:

«Вызвать старшего преподавателя физкультуры — поручить организацию игр. Тутукину — об этом же…».

И закурил папиросу, чему-то улыбаясь.

После вызова к генералу Максим и Сенька твердо решили побегов больше не устраивать, но излюбленным местом уединения избрали дальний угол, училищного двора — за конюшнями и садом. В солнечные дни прачки вывешивали здесь для просушки белье, и тогда казалось, ветер раздувает белые паруса, если же развешивали майки — клин походил на васильковое поле.

Лучшего места для игр нельзя было и придумать. Во-первых, никто из офицеров не догадывался заглянуть сюда, и можно свободно испытывать свой реактивный снаряд из трубки, начиненной целлулоидом.

Во-вторых, внизу кирпичной стены, выходящей на пустырь, были сделаны узкие прорези, похожие на амбразуры, и если поглубже продеть в них руку, дотянешься до щавеля. А как приятно после обеда пожевать еще и кисленький щавель! Язык долго кажется шероховатым, и щиплет уголки губ.

В-третьих… Можно было бы перечислить еще множество достоинств этого укромного места, но Максим и Сенька кратко рассказали Илюше о своих владениях и для начала предложили поиграть в разведчиков. Илюша был здесь впервые. Его привели только после того как он поклялся «свято хранить тайну».

… Поиграли в разведчиков, вдоволь наползались и прилегли в ложбине отдохнуть. Ярко светило солнце. Было очень тепло и тихо. В синем высоком небе застыло белое облако. От земли шли теплые, весенние струи, набухли почки деревьев.

— Вчера мы с Сенькой сидим на скамейке в саду, — нарушил молчание Максим, — а мимо майор Веденкин идет. Мы встали, поприветствовали, как полагается, а он сел рядом, на скамейку.

— Вблизи не строгий, — ввернул Сенька.

— Ну, о том, о сем поговорили, — продолжал Гурыба, — он спрашивает меня: «Как ты думаешь, почему у нас в Советском Союзе столько героев?» «Ясно, — говорю, — потому, что мы самые бесстрашные». «Это правильно, — он мне отвечает, — но ведь во время „Ледового побоища“ русские тоже бесстрашно дрались и врагов побеждали, а все же героев тогда меньше было? У нас — каждый герой».

— Это верно, — страстно воскликнул Сенька, — да мы б, если б на фронт попали, мы б этим фрицам! — Он потряс кулаком и с недетской болью сказал: — Они моего папу убили, Лену-сестрицу в Германию угнали…

Дети примолкли, каждый вспоминал о своем горе. Кошелев покусывал стебелек травы, и глаза его смотрели серьезно и печально.

— Сейчас героев у нас много потому, — сказал, наконец, он, — что мы Советскую родину защищаем. Такой ни у кого еще не было. У англичан — родина, и у американцев, и у французов, но трудящимся там жизнь плохая, а богачам — пожалуйста! И мы свою родину сильнее всех любим.