Телефон зазвонил. Русов сорвал трубку.
— Думаю, что еще не спите, — послышался голос Жоры. — Новые вести, старпом. Плохая проводимость эфира, но Бубин все же достучался до Кейптауна. Слышите меня?
— Слышу, слышу, говори.
— Спасательное судно «Голиаф», посланное из Кейптауна в район гибели «Эльдорадо», подняло из воды троих.
— Троих? И все? Кого же именно?
— Да и в Кейптауне пока не знают. А в районе, где пропал «Коряк», одиннадцать баллов, чиф, молчит пока «Коряк», ищут его все суда экспедиции. Однако отдыхайте, больше звонить не буду.
Русов вернулся к иллюминатору, постоял немного, вглядываясь в толчею волн, а потом устроился на диване. Дергалось прихваченное к палубе цепочкой кресло, позвякивали кольца тяжелой занавески у койки, она то собиралась складками, открывая койку, то сама собой задергивалась.
Трое с «Эльдорадо»... Кто же спасся? «Коряк»... Что же у них там стряслось?.. Трое на льду Ладоги... Покинув свое временное страшное убежище, они продолжили путь... «Они высадились!» Уж не бразильская ли яхта «Эль Бореаль» — «Северная Корона» и есть они? Высадились, да неудачно, разбились о рифы острова Святого Павла...
Разбились... А они: он, мама и их новый странный знакомый из тюрьмы — продолжили путь. Сколько они так шли? Как не погибли в ту ночь? Перед самым рассветом они увидели смутный рубчик леса и огни костров. Люди показались. Вдвоем, втроем, поодиночке брели с озера к кострам и к низким серым строениям Ржевки те из ленинградцев, кто повернул назад, поняв; что вряд ли можно в такой мороз преодолеть ледяную ширь Ладожского озера. Люди шли к кострам, шли из последних сил, уже веря в свое спасение. Да вот и палатки. Грузовики, цепочкой съезжающие на лед с берега. Солдаты. «Стой! Эй ты, в бушлате, ходь сюда, — окликнул их боец, греющийся у костра. Скинув рукавицу, он шумно сморкнулся и, заглянув в палатку, позвал: — Лейтенант, эвон еще один из «Крестов» тащится». Полог палатки шевельнулся, и из нее выбрался одетый в меховой полушубок и затянутый ремнями портупеи лейтенант. «Ко мне! — приказал он. — Быстро. Сбежал? От нас не сбежишь!» Вересов бросил веревку саней и, вздохнув, сказал: «Ну вот и все, Коля. Живите, а я...»
Он топтался на месте, медлил, а лейтенант опять крикнул: «Ну что замер столбом? Назад в Ленинград подался? Грабить и убивать? Семенов, веди его». И лейтенант махнул рукой куда-то за палатку. Там, слегка присыпанная снегом, громоздилась какая-то серая груда. Он, Колька, вначале и не понял, что это там такое, а потом вдруг увидел чье-то белое лицо, руку. И вдруг бросился к лейтенанту, вцепился в него и закричал: «Не трогайте его, это... мой дядя. И он не убийца, не вор, нет!» Лейтенант растерялся. Колька увидел его молодое круглое лицо. Лейтенант проговорил: «Да ты что, малец? Отпусти! Да как же не убийца, ведь из «Крестов»!»
Тяжело поднявшись с санок, к лейтенанту брела мама и слабо выкрикивала: «Это мой брат, не убийца он, не вор... по недоразумению попал...» Лейтенант пятился к палатке, возле которой толпились солдаты, и тут Вересов торопливо проговорил: «Лейтенант! Она правду говорит, не уголовник я, арестован по недоразумению. Накатал кто-то на меня, понимаете?! Я майор, замвоенкома Петроградского военкомата, воевал в Испании, орденоносец». Солдаты подошли ближе. Мама и он, Коля, встали рядом с Вересовым, всем видом показывая, что они не отойдут от него, пускай расстреливают всех вместе, а лейтенант расстегнул полушубок и переспросил: «Майор? Из Петроградского военкомата, говоришь... говорите? — вдруг поправился он. — Как фамилия?» — «Вересов», — ответил мужчина. «Что-то я слышал про это дело, — нерешительно проговорил лейтенант и, приняв решение, успокаиваясь, произнес: — Хорошо. Идемте все в палатку».
Часа через полтора начальство, с которым лейтенант связался по телефону, приказало Вересова не трогать, а под охраной отправить в Ржевку, в комендатуру. «Спасибо вам, — бормотал Вересов, прощаясь. — Теперь вы для меня как родные». — «И вам спасибо. Если бы не вы... — устало говорила мама. — Все будет хорошо, вам поверят, бейте там фашистов. И к нам приходите, слышите? Обязательно приходите...»
Русов открыл глаза, посмотрел на часы, было без четверти четыре, пора на вахту, и, потянувшись за сигаретами, прислушался: ветер выл глуше, волны уже не вскидывались до иллюминаторов, качка стала более плавной, не такой резкой, как с вечера. Ну и слава богу, удрали, кажется, от этой «Марины», но что с «Коряком»? Нашелся ли? И кого все же спасли с «Эльдорадо»? Закурил, поморщился, голова будто полная дроби. Качнул головой, и ссыпалась дробь с тягучей болью от правого виска к левому. Без четверти четыре, самый сон... «Что за жизнь! — в который уж раз за этот рейс, за годы своих плаваний, с горечью подумал он. — Может, плюнуть на все да податься на сушу?» И об этом он размышлял не раз, да и какой моряк так не думал? Он глядел в подволок, по которому скользили зыбкие отсветы залитых лунным светом волн, и успокаивал себя — найдется «Коряк», найдется! Неторопливо курил и был еще весь в своих воспоминаниях, будто совершил длительное и трудное плавание туда, в свое тяжелое прошлое... Мама у дымного костра на льду Ладожского озера, похожая на ворох какого-то неопрятного тряпья — прожженное на боку зимнее, испачканное почему-то мелом пальто, рыжее байковое одеялко на плечах, заиндевелый шерстяной платок, а поверх гобеленовая, кулем, скатерть, из которой выглядывало сморщенное, как печеная картофелинка, такое родное, постаревшее лицо. И себя припомнил, неповоротливо, в длинном, до пят, отцовском пальто, бегущим за солдатами, которые уводили Вересова в сторону построек станции Ржевка. «Гребецкая, пятьдесят семь! — кричал он. — Квартира двадцать пять! Приходите!..»
Однако пора. Русов быстро прошел в душевую, включил холодную воду, вскричал, когда вода хлестнула по телу. Крепко растираясь махровым полотенцем, чувствуя, как тело наливается бодростью, он думал о том, что в океане никогда нельзя надеяться, что то или иное испытание последнее в рейсе, черта с два! Вот, к примеру, минует и это безобразие, ураган «Марина», и, конечно же, найдется «Коряк», найдется, а где-то впереди ожидают их новые сложности, а с ними и напряжение всех сил. Или это и является сутью любой морской работы — сплошное, бесконечное испытание твоих физических и моральных способностей? Наверняка и на его вахте, до которой осталось всего пяток минут, произойдет нечто такое, что все предыдущие сложности покажутся сущим пустячком. Хлопнет дверь рубки, с мрачным лицом войдет Бубин и положит на штурманский стол бумажонку, прочитав которую...
Резко зазвонил телефон. Так. Уже что-то произошло, коль звонят ему из рубки! Какие-то важные вести? О ком? О чем? Немного пригнувшись, Русов заглянул в зеркало, причесался. Ну и морда — лицо белое, с желтоватинкой у глаз... Опять требовательно и настойчиво загремел телефонный звонок, и, быстро одеваясь, Русов понял: звонил капитан, только он мог звонить ему повторно, после того, как Русов не поднял трубку. Так, где галстук? И как он оказался под койкой? Иду-иду!..
— Извини, что побеспокоил, — буркнул капитан, протягивая руку. Русов пожал плечами: о каком беспокойстве может идти речь? Работа есть работа. Капитан нахмурился. Действительно, что за чушь он несет? Кашлянул и, повысив голос, сказал: — Кажется, нам предстоят новые спасательные работы, Коля, черт бы побрал эту «Марину».
— Идем на поиск «Коряка»? — Голос у Русова со сна был хриплым, грубым.
— Нет, его ищут все суда Южной экспедиции. Тут другое: порт Ресифи обращается ко «всем-всем», кто находится в широтах острова Святого Павла, с просьбой обследовать остров. Они полагают, что члены погибшей бразильской яхты «Эль Бореаль» могли выбраться на этот островок...
— В общем-то, я такое предполагал. Выходит, что в этих широтах, капитан, «все-все» — это мы?
— Вот именно, курс-то наш лежит как раз мимо острова, и вокруг на несколько тысяч миль никого, кроме нас, нет. — Капитан направился в штурманскую, Русов последовал за ним, и оба склонились над столом, на котором лежала карта, вгляделись в маленькую, будто муха оставила свой следок, точечку. Это и был остров Святого Павла, или, как его называют бразильцы, Санта Пауло. Капитан взял циркуль, смерил расстояние от той точки, в которой находился «Пассат», до острова. Бросил циркуль: — Топать еще семьсот с лишним миль, да на некоторое изменение курса уйдет миль сто... В общем, трое суток хода.
