Она сама не знала, о чем просит. Она не понимала, отчего так быстро, почти мгновенно, состояние абсолютного счастья обернулось состоянием беспросветного горя.

– Я должна видеть тебя хоть недолго, хоть несколько минут в день! Но обязательно – каждый день. Понимаешь?

Ей было странно, что она должна объяснять столь простые вещи, что он чувствует не так, как она. Хотя ей до сих пор казалось, что они понимают друг друга без слов.

– Только не плачь, – попросил он. Слезы привели его в замешательство. – Мы что-нибудь придумаем. Завтра я через Риту передам тебе записку. Будь умницей.

Она закивала и попыталась улыбнуться сквозь слезы. Он стиснул ее пальцы, развернулся и побежал к реке.

Она стояла и смотрела, как его спина то исчезает за деревьями, то появляется вновь. У самой воды он оглянулся и помахал ей. Она в ответ взмахнула рукой.

После встречи с Юрой она возвращалась домой, словно у нее на ногах были железные башмаки. На душе лежала тяжесть, хотя видимых причин для этого не было. Наверное, с ней что-то не так.

Или же правду говорят, что мужчины устроены совсем по-другому?

С тех пор как она полюбила Юру, вся ее внутренняя жизнь изменилась. Она думала о нем всегда, ежеминутно и уже не могла с прежним азартом отдаваться своим всегдашним заботам и забавам.

Например, воскресные обеды, прогулки в кругу семьи, дела, связанные с родней, которые совсем недавно занимали ее и радовали, теперь лишь обременяли. Хлопоты, подобные сегодняшним, связанные с приездом тетки, Лера теперь воспринимала как жертву со своей стороны, в виде залога своей встречи с Юрой. Да, она полдня будет примерной дочерью и племянницей, как они хотят, но потом станет тем, что есть – с Юрой. За награду встречи с возлюбленным она могла стойко терпеть все остальное. Но знать, что встречи не будет? И оставаться веселой, беззаботной, такой, как всегда?

Нет, она не сможет. Это выше ее сил.

Накануне отъезда Клавы генерал Подольский объявил, что повезет семью в ресторан. Клава покраснела от удовольствия и разохалась, не знала, куда себя деть от смущения, от обилия внимания, которое проявляло к ней семейство Подольских. Ее свозили на великолепную сельскохозяйственную выставку, потом – в Третьяковку, покатали по ночной Москве, а теперь вот везут в ресторан, как какую-нибудь важную гостью! Клава задыхалась от гордости.

На обед был приглашен дальний родственник Татьяны Ивановны, Борис Архипович Ключарев, врач от Бога, на которого Клава тайно молилась и которому, как она считала, была обязана жизнью.

Доктор Ключарев в ресторан приехал с женой и сыном-студентом.

Клава ужасно веселила генерала тем, что впадала в ступор, когда официант в белоснежной рубашке и атласном жилете предупредительно склонялся к ней и заглядывал в глаза. Клава подозревала, что официанта заранее предупредили, что она, Клавдия, «гостья столицы», как объявлял диктор в метро, и теперь официант вовсю старается ей услужить. Ей было неловко.

Убранство же ресторана – позолота портьер и белый мрамор колонн – приводило ее в совершенный трепет. Клава почти весь вечер молчала, храня богатство впечатлений, которые ей предстояло увезти с собой.

– Борис Архипович! – хитро посмеиваясь одними глазами, обратилась к родственнику Татьяна Ивановна. – Вы привели Клаву в совершенное смущение!

Все, включая и супругу доктора Розу Григорьевну, заинтересованно воззрились на провинциальную гостью.

– Что такое? – подняла брови жена профессора. – Здесь какая-то тайна? От меня что-то скрывают?

Клава совершенно стушевалась. Генерал лукаво подмигивал ей, а профессор отложил нож и вилку.

– О чем, собственно, разговор? – якобы не понял он, хотя в тайне любил упоминания о давних историях, как любой врач, когда затронута его профессиональная компетентность и в семейных преданиях фигурируют чудесные исцеления, казалось бы, безнадежных больных.

Сын профессора, серьезный юноша лет двадцати, слегка насторожился – видимо, решил, что здесь кроется что-то пикантное, и заранее испытывал неловкость за старших.

– Ну как же! Клава вашу фотографию дома вместо иконостаса держит. Вы не знали?

– Интересно, интересно… – пропела Роза Григорьевна, шаловливо погрозив профессору пальчиком.

Все оживились. Только Лера Подольская продолжала рассеянно катать по тарелке маслины. Вероятно, она была сейчас далеко отсюда. Девушка пропускала мимо ушей обращенные к ней реплики, не замечала долгих внимательных взглядов Олега Ключарева.

– Приехал как-то дядя Боря к нам в деревню погостить. Это было еще до войны. Вспоминаете, дядя Боря? – начала Татьяна Ивановна, придав голосу некоторую таинственность.

– Ну а как же? Мы с вашим батюшкой любили рыбку поудить…

– Ну так вот. Я хоть и совсем девчонкой в ту пору была, Клава-то постарше меня, но я помню!

Татьяну Ивановну никто не перебивал. Генерал знал эту историю наизусть, снисходительно покуривал трубочку, с некоторой иронией поглядывая то на Клаву, то на жену. Профессор слушал, скромно опустив глаза в тарелку.

– Стала вдруг наша Клава чахнуть ни с того ни с сего. Ничего вроде бы не болит, а вдруг, словно силы ушли из нее, сделалась вся худая, в лице ни кровиночки!

Клава перестала смущаться и краснеть и вдруг поддалась воспоминанию, глаза ее затуманились. Она размякла, только завороженно кивала в такт рассказу своей двоюродной сестры.

– Матушка моя, покойница, беспокоилась за нее. Посылала меня то молочка Клаве отнести, то яичек. Только у бедняги аппетит вовсе пропал. Есть перестала совсем.

Клава согласно кивала, лицо ее сделалось скорбным, она словно перенеслась в пору своей молодости, когда, надорвавшись на непосильной работе, без нормального питания и отдыха, вдруг потеряла силы. Ничто тогда не казалось милым ей. Она чувствовала, как день за днем жизнь уходит из нее. И одним лишь весомым желанием в ту пору было – спать. Спать, спать, спать… Наверное, так уходят из жизни немощные старики. Но Клаве в ту пору было чуть за двадцать. Она бы и угасла как свеча, не соберись проведать дальнюю родню доктор Ключарев.

– Мама тогда и попросила Бориса Архипыча: посмотри, мол, Клаву. Ну, дядя Боря сразу согласился. Пошел, посмотрел.

– Ну а как же… Врач всегда на работе, – скромно вставил профессор, поглаживая маленькую круглую бородку. – Отчего не посмотреть?

– Ну, – нетерпеливо подтолкнула рассказ Роза Григорьевна. – И что? Ты вот так, без анализов, без рентгена, поставил диагноз?

Профессор, продолжая играть эдакого скромнягу, пожал плечами: что, мол, за глупые вопросы?

Роза Григорьевна взглянула на Клавдию с новым интересом. Здоровый румянец полной цветущей деревенской женщины шел вразрез с образом, который вырисовывала в своем рассказе Татьяна.

Клава почувствовала потребность вступить в беседу и впервые за весь вечер заговорила:

– Борис Архипыч посмотрел меня, послушал, а потом и говорит: «Снег, – говорит, – Клава, сойдет, отцветут яблони, и завяжутся на них крошечные яблочки. Совсем зеленые и горькие. Так вот ты, – говорит, – собирай их и ешь. Ешь, – говорит, – сколько сможешь.

– Ну, – нетерпеливо подтолкнула Роза Григорьевна. Она впервые слышала эту историю, равно как и сын профессора, Олег. – Это знахарство какое-то… Неужели помогло?

– Как видишь! – прищелкнул языком профессор. – Настоящий врач не пренебрегает народной медициной. Железодефицитная анемия, заболевание коварное. Бывает…

– Разрешите, дядя Боря, я завершу нашу историю, – взяла бразды в свои руки Татьяна Ивановна, ловко избавляя слушателей от лекции по медицине. – Клава едва дотянула до весны. Как только появились эти самые яблочки, мы – я и мои подружки – стали рвать их и носить Клаве. Она по совету профессора давилась, но ела эту кислятину в неограниченном количестве. А потом, когда трава загустела, выползать стала в сад самостоятельно.

Клавино лицо раскраснелось – то ли от вина, то ли от внимания. Глаза заблестели.