– Мы учили его как могли, – сказала миссис Виггин. – Разговоры за едой. Мы видели, как он от нас отгораживается, как презирает наши мнения. И еще мешало, что мы изо всех сил старались скрыть, что знаем все написанное от имени Локка: разговоры получались… абстрактными. Скучными. И у нас не было репутации интеллектуалов. За что ему было нас уважать? Но он слышал, что мы думаем. Что такое благородство. Доброта и честь. И то ли он верил нам на каком-то уровне, то ли сам открывал для себя такие вещи, но мы видели, как он растет. Но… если ты спросишь меня, можешь ли ты ему верить, то я не смогу ответить, потому что… В каком смысле верить? Что он поступит так, как ты хочешь? Ни за что. Поступит предсказуемым образом? Смешно надеяться. Но мы видели у него признаки чести. Видели, как он делает вещи очень трудные, и не напоказ, а потому что считал их правильными и верил в то, что делает. Конечно, быть может, он просто поступал так, чтобы Локк выглядел добродетельным и достойным восхищения. Откуда нам знать, если мы его спросить не можем?

– Таким образом, вы не можете говорить с ним о том, что для вас важно, потому что он вас будет за это презирать, и не можете говорить о том, что важно для него, потому что вы никогда ему не показывали, что понимаете его.

Снова в глазах женщины заблестели слезы.

– Иногда мне так не хватает Валентины! Вот кто был до невозможности честен и хорош.

– И она вам сказала, что Демосфен – это она?

– Нет. У нее было достаточно мудрости понять, что, если она не сохранит тайну Питера, семья распадется навеки. Нет, это она от нас скрывала. Но она постаралась дать нам понять, что за человек Питер. А обо всем остальном в ее жизни, о том, что Питер оставил на ее усмотрение, она нам рассказывала, и она слушала нас, ей было небезразлично, что мы думаем.

– И вы сказали ей, во что вы верите?

– Мы не говорили ей о нашей вере, – сказала миссис Виггин. – Но мы преподали ей результаты веры. Это мы постарались сделать.

– Не сомневаюсь.

– Я не дура, – сказала миссис Виггин. – Я знаю, что ты нас презираешь, как знаю, что Питер презирает нас.

– Это не так.

– Мне достаточно часто лгали, чтобы я умела узнавать ложь.

– Я не презираю вас за… – начал Боб. – Нет, я вообще не презираю вас. Но вы сами должны понимать, что в такой семье, где каждый скрывается от всех, Питер и рос, в семье, где никто ни с кем не говорит ни о чем важном, – это мне не внушает желания ему довериться. Мне предстоит отдать свою жизнь в его руки. А сейчас я узнал, что у него за всю его жизнь не было ни с кем честных отношений.

Глаза миссис Виггин стали холодными и далекими.

– Теперь я понимаю, что снабдила тебя полезной информацией. Наверное, тебе уже пора идти.

– Я не сужу вас.

– Не говори глупостей. Ты именно это и делаешь.

– Тогда скажем так: не осуждаю.

– Не смеши меня. Осуждаешь – и знаешь что? Я с тобой согласна. Я тоже нас осуждаю. Мы собирались творить волю Господа, а в результате испортили душу единственного ребенка, который у нас остался. Он твердо решил оставить в мире свой след. Но что это будет за след?

– Неизгладимый, – уверенно сказал Боб. – Если Ахилл его раньше не убьет.

– Кое-что мы сделали правильно, – заявила миссис Виггин. – Мы дали ему свободу испытать свои способности. Ты же понимаешь, мы могли не дать ему публиковаться. Он думал, что перехитрил нас, но лишь потому, что мы изображали непроходимую тупость. Многие ли родители позволили бы сыну-подростку лезть в международные дела? Когда он писал статью против… против того, чтобы Эндер вернулся домой, – если бы ты знал, как трудно было сдержаться и не выцарапать его наглые глазенки…

Впервые Боб заметил у нее на лице следы ярости и бессилия, которые ей пришлось испытать. И подумал: «Так говорит о Питере его мать. Может быть, сиротство – не такое уж большое лишение».

– Но я ведь этого не сделала?

– Чего?

– Я его не остановила. И оказалось, что он прав. Потому что если бы Эндер был на Земле, он был бы убит или похищен, как те дети, или скрывался бы, как ты. Но все равно… Эндер был его братом, и он изгнал его с Земли навеки. И я никогда не забуду те ужасные угрозы, которые он произносил, когда Эндер был еще маленьким и жил с нами. Он говорил Эндеру и Валентине, что когда-нибудь убьет Эндера, изобразив несчастный случай.

– Эндер не убит.

– Мы с мужем в долгие ночи, пытаясь понять, что происходит с нашей семьей, с нашими мечтами, думали, не потому ли Питер добился изгнания Эндера, что любил его и знал, какие опасности ждут его на Земле. Или потому, что опасался сам убить его, как грозился когда-то, если Эндер вернется, и это было что-то вроде элементарного самоконтроля. И все же это был очень эгоистичный поступок, но с каким-то неясным уважением к достойному поведению. Это уже прогресс.

– А может быть, ни по одной из изложенных причин.

– А может быть, всех нас ведет Бог, и Он привел тебя сюда.

– Так говорит сестра Карлотта.

– Может быть, она права.

– Мне это, в общем, все равно, – сказал Боб. – Если Бог есть, то Он очень хреново делает свою работу – по-моему.

– Или ты не понимаешь, в чем Его работа состоит.

– Знаете, сестра Карлотта владеет схоластикой не хуже иезуита. Давайте не будем вдаваться в софистику, меня тренировал специалист, а у вас, как вы говорите, практики не было.

– Джулиан Дельфики! – сказала миссис Виггин. – Когда я увидела тебя на тротуаре, я почему-то знала, что не только могу, но и должна сказать тебе то, что никогда не говорила никому, кроме своего мужа, и сказала даже то, что не говорила и ему. Я тебе сказала такое, о чем Питер даже и подумать не может, что я знаю, или видела, или чувствовала. Если у тебя низкое мнение обо мне как о матери, будь добр оставить его при себе, поскольку все, что ты знаешь, ты знаешь только от меня, а рассказала я тебе об этом, потому что считаю: может настать момент, когда будущее Питера будет зависеть от того, знаешь ли ты, что он собирается делать и как ему помочь. Или – будущее Питера как достойного человека зависит от того, поможет ли он тебе. Поэтому я открыла тебе свое сердце. Ради Питера. И ради Питера же выдерживаю твое презрение, Джулиан Дельфики. Так что не предай моей любви к моему сыну. Пусть он думает или не думает, что ему это все равно, но он вырос с родителями, которые его любят и делали для него все, что могли. В том числе и лгали ему насчет того, во что мы верим, что знаем, так что он теперь может промчаться по миру Александром, храбро стремясь к краю Земли, в полной свободе, которая знаешь откуда берется? От родителей, слишком глупых, чтобы тебе помешать. Пока у тебя не будет своего ребенка, ради которого ты принесешь в жертву свою жизнь и закрутишь ее в крендель, в узел, не смей судить меня и то, что я сделала.

– Я не сужу вас, – ответил Боб. – Честное слово. Как вы и сказали, я просто хочу понять Питера.

– Тогда знаешь что? – сказала миссис Виггин. – Ты просто задаешь не те вопросы. «Могу я ему верить?» – презрительно передразнила она. – Кому ты можешь и кому не можешь доверять, куда больше зависит от того, кто ты сам. А правильный вопрос был бы такой: «Хочу ли я, чтобы Питер Виггин правил миром?» Потому что если ты ему поможешь и он выберется из этой передряги живым, то к тому и придет. Он не остановится, пока не достигнет этой цели. И он спалит твое будущее и чье угодно заодно, если это приведет его к цели. Так вот о чем спроси себя: станет ли мир лучше, если Гегемоном будет Питер Виггин? И не церемониальной фигурой, как та яйцеголовая жаба, что сейчас занимает этот пост. Я имею в виду Питера Виггина в роли Гегемона, который придаст миру ту форму, которую сочтет нужной.

– Вы исходите из допущения, что мне небезразлично, будет мир лучше или нет, – ответил Боб. – А если меня интересует лишь собственное выживание и собственная карьера? Тогда единственный важный вопрос будет такой: «Будет ли Питер полезен для моих планов?»