5. Итак, когда, ты поднимешь глаза и увидишь красоту, величие и благотворность неба, то устремись отсюда к Создателю, как сказал премудрый: «от величия красоты созданий сравнительно познается Виновник бытия их» (Прем. 13:5), и из самого создания этих стихий усматривай, какова сила твоего Господа. Действительно, человек с благомыслящей душой, если захочет исследовать каждый из видимых предметов – и что говорю: каждый из видимых предметов? – если захочет внимательно рассмотреть только собственный состав, то и из этого малого увидит неизреченную и непостижимую силу Божью. Если же видимые предметы достаточно показывают величие могущества Создателя, то, как обратишься еще к силам невидимым и возведешь мысль к воинствам ангелов, архангелов, высших сил, престолов, господств, начал, властей, херувимов и серафимов, – какой ум, какое слово будет в состоянии выразить неизреченное Его величие? Если блаженный пророк Давид, рассмотрев устройство видимого, восклицал: «как многочисленны дела Твои, Господи! Все сделал Ты премудро» (Псал. 103:24), если (так восклицал) муж, в такой степени удостоенный Духа, которому дано было познать безвестное и тайное премудрости Его (Пс. 50:8), то, что скажем мы, земля и пепел, – мы, которые должны постоянно опускать голову вниз и изумляться неизреченному человеколюбию Господа вселенной? Но что говорить о пророке? Блаженный Павел, эта небошественная душа, облеченный телом и уподоблявшийся бестелесным силам, ходивший по земле и ревностью обтекавший небо, он, вникнув только в одну часть домостроительства Божия (об иудеях и язычниках, из которых первые отвергнуты, а вторые приняты), недоумевая и смущаясь, громогласно воскликнул: «о, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его» (Рим. 11:33). Здесь охотно я спрошу дерзающих исследовать рождение Сына Божия и осмеливающихся унижать достоинство Святого Духа [7]: откуда у вас, скажите мне, такая дерзкая отвага? От какого упоения дошли вы до такого безумия? Если уже Павел, такой и столь великий муж, говорит, что суды Его, т. е. домоправление, решения по управлению (ta_j oi0konomi/aj, ta_j dioi/khseij) неиспытуемы, – не назвал непостижимыми (a)kata/lhpta), но неиспытуемыми (a)necereu&nhta), такими, которые не допускают испытания (e_reuna&n), и пути его, т. е. повеления о добродетели (ta_ prosta/gmata kalw~n) и заповеди, неисследимыми опять в том же смысле, то, как вы осмеливаетесь исследовать самую сущность Единородного и унижать, сколько от вас зависит, достоинство Святого Духа? Видите, возлюбленные, какое зло не следовать в точности тому, что содержится в божественном Писании! Вот эти люди, если бы с благоразумием принимали учение божественного Писания и не привносили бы чего-либо из своих умствований, не дошли бы до такого безумия. Мы, однако, не перестанем оглашать их словами божественного Писания, ограждая свой слух от их гибельного учения.
6. Не знаю, как это мы опять так далеко увлеклись течением слова и уклонились от порядка: поэтому нужно опять обратить слово к прежнему. «И назвал», говорит (Моисей), «Бог твердь небом, И увидел Бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день второй». Дав имя тверди и похвалив сотворенное, положил конец второму дню, и продолжает: «и был вечер, и было утро: день второй». Видишь, с какой тщательностью он учить нас, называя окончание света – вечером, а конец ночи – утром, а все вместе именуя днем, чтобы мы не думали ошибочно, будто вечер есть конец дня, но знали ясно, что продолжительность (mh~koj) того и другого составляет один день. Справедливо поэтому может быть назван вечер окончанием света, а утро, т. е. конец ночи – довершением (plh/rwma) дня. Это и хочет показать божественное Писание, когда говорит: «и был вечер, и было утро: день второй». Может быть, мы очень распространились в слове, но это не намеренно, а, так сказать, увлеченные самым течением речи, как бы каким-либо сильнейшим потоком. Служите причиной этого и вы, с удовольствием слушающие слова наши. Ничто не может так возбуждать говорящего и внушать ему такое обилие мыслей, как усердие слушателей. Невнимательные и нерадивые слушатели отнимают охоту и у того, кто мог бы говорить; напротив, вы, по благодати Божьей, в состоянии, если бы мы были безгласнее и самых камней, разбудить нашу недеятельность, прогнать сон и заставить нас сказать что-нибудь вам полезное и назидательное. Так как вы столько научены Богом, что можете, по словам блаженного Павла, «наставлять друг друга» (Рим. 15:14), то вот мы попросим вас, если когда, но особенно во время поста, усердно позаботиться о богоугодной добродетельной жизни, и да не будет слово наше обременительным для вас, если мы каждый день станем говорить вам об одном и том же. Говорить одно и то же, скажу словами блаженного Павла, «для меня не тягостно, а для вас назидательно» (Филип. 3:1). Наша душа, будучи беспечной, имеет нужду в постоянном напоминании. И как тело ежедневно нуждается в телесной пище, чтобы не впасть в совершенное расслабление и бездеятельность, так и душа требует духовной пищи и наилучшего управления, чтобы, утвердившись в навыке к добру, ей быть, наконец, неуловимой кознями лукавого.
7. Итак, будем ежедневно исследовать силу ее (души), и не перестанем испытывать самих себя; будем требовать у себя отчета и в том, что в нас входит, и в том, что выходит, – что мы сказали полезного, и какое произнесли слово праздное, а также, что полезного ввели в душу через слух, и что внесли в нее могущее повредить ей. Языку назначим некоторые правила и пределы, так чтобы наперед взвешивать выражения и потом уже произносить слова, а мысль приучим не вымышлять ничего вредного, а если что-нибудь подобное привзойдет и извне, отвергать это, как излишнее и могущее повредить; если же зародится внутри (худая мысль), тотчас прогонять ее благочестивым размышлением. Не будем думать, будто одного голодания до вечера достаточно нам для спасения. Если человеколюбивый Господь неблагодарным иудеям говорил через пророка: «уже семьдесят лет, для Меня ли вы постились? И когда вы едите и когда пьете, не для себя ли вы едите, не для себя ли вы пьете? Так говорил Господь Саваоф: производите суд справедливый и оказывайте милость и сострадание каждый брату своему; вдовы и сироты, пришельца и бедного не притесняйте и зла друг против друга не мыслите в сердце вашем» (Захар. 7:5–6,9-10), – если им, сидевшим в тени и окруженным тьмой заблуждения, не было никакой пользы от одного поста, когда они не исполняли этого и не исторгали из сердца злобы к ближнему, то какое оправдание будем иметь мы, от которых требуется гораздо больше; которым повелено не только это делать, но даже любить врагов и благодетельствовать им? И что говорю: благодетельствовать? – даже молиться за них, просить и умолять Господа, чтобы Он имел попечение о них (Лук. 6:27–28). Такое расположение к врагам более всего поможет нам и будет величайшим выкупом грехов наших в тот страшный день (суда). Правда, эта заповедь очень трудна, но, если подумаешь о награде, уготованной исполняющим ее, то она, хоть и весьма трудна, отнюдь не покажется такой. Какая же это награда? Если это будете делать, говорит (Писание), то будете подобны Отцу вашему, иже есть на небесех (Матф. 5:45). И чтобы сделать эту мысль для нас яснее, присовокупляет: «ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных». Ты, говорит, подражаешь тогда Богу, сколько это возможно человеку. Как Он велит восходить солнцу не только над добрыми, но и над делающими злое, и ежегодно посылает дожди не только праведным, но и неправедным, – так и ты, если любишь не только любящих, но и враждующих против тебя, подражаешь по силе своей твоему Господу. Видишь, как (Писание) на самую горнюю высоту возвело того, кто может исполнять эту добродетель? Так не о трудности только дела помышляй, возлюбленный, но, прежде всего, рассуждай с самим собой о том, какой можешь ты удостоиться чести, и мысль об этой чести сделает для тебя легким тяжкое и трудное. В самом деле, не должен ли ты считать за милость, что своими благодеяниями врагу можешь отворить себе двери дерзновения перед Богом и достигнуть прощения своих грехов? Но, может быть, тебе сильно хочется отмстить врагу, и сделавшего тебе зло ввергнуть в такую же или еще и большую беду? Что же доброго выйдет, из этого, когда ты, не получив себе никакой пользы, должен будешь еще дать в этом отчет на страшном суде, как нарушитель предписанных Богом законов? Скажи мне: если бы земной царь издал такой закон, чтобы мы делали добро врагам, а в противном случае были наказываемы смертью, не все ли бы, из страха телесной смерти, поспешили исполнить этот закон? Какого же осуждения достойно то, чтобы из страха смерти телесной, которую и без того неизбежно наводит на нас долг природы, делать все, а ради той смерти, в которой нельзя найти утешения, менее заботиться о законе, предписанном Владыкой вселенной?
