А если попадёт?

Я сказала — не попадёт, значит — не попадёт!

Хорошо! А ты не думала, что Бес чисто из вредности может эти самые немытые, грязные, ношеные месяц (прошлые кое-кто самолично утопил) сапоги сжевать, а ещё хуже съесть? У него же будет несварение желудка!

Ой!

Вот тебе и ОЙ!

Пошла спасать Беса от эльфийских сапог!

Я подошла к дереву и, обозрев картину маслом, стала увещевать Беса, что он ещё успеет достать эту ушастого паразита, который постоянно нарывается, он сможет сделать с ним всё, что только захочет (но только не жевать и не есть, и вообще в рот всякую гадость брать нельзя!), но только когда меня не будет рядом. Эльф слушал это все, и первое время сверху доносились возмущённые возгласы, кои я нагло игнорировала. Потом ушастик понял, что его мнение абсолютно никого не интересует, и заткнулся.

Беса я всё-таки уговорила, он согласился малька потерпеть и не доставать Эривейла, который, возмущённо косясь на меня, уселся по другую сторону костра и теперь оглядывал нанесённый ущерб.

— Тремс! — наконец не выдержал он, когда нашёл десятую (или тринадцатую?) дырку в куртке. — Твой конь меня не любит?

— Да что ты говоришь! — ехидно ответила я, вновь беря в руки лэру. — Знаешь, я как-то не заметила этого.

— Ты…. - уже начал Эривейл, но я предостерегающе провела по струнам и прикрыла глаза.

Эльф проглотил тираду из непечатных выражений и ограничился только недовольным посапыванием, которое, в общем-то, быстро стихло.

У жизни есть две стороны,

Как у суток есть день, и есть ночь.

Друг другу они, как нам воздух, нужны.

Приходит одна, а другая же — прочь.

Сменяют друг друга веками они:

Бывает, мелькают до ряби в глазах,

Бывает и тянутся. Но и долгие дни,

И всё проходит, а с ними и страх.

Страх жизни, страх смерти, страх первой любви,

Страх первой ошибки и маленькой лжи.

Уйдёт всё внезапно, уйдёт в никуда,

Оставив лишь в памяти маленький след.

А жизнь мимо пройдёт, пройдут и года,

И сотрётся на веки тот памятный след.

А у жизни по-прежнему две стороны,

Как у суток есть день, и есть ночь.

Все это знают. Но знаешь лишь ты,

Как тьму обмануть, как свету помочь…

Надежду никогда не терять,

Даже если идёшь ко дну.

Нужно духом воспрять,

Даже если стоишь на краю.

Пойми, бояться будешь всегда,

Пока не ступишь в эту бездну, забыв про собственный страх.

Ты узнаешь — у жизни одна сторона,

Такая, какую ты видел в мечтах.

Запомни одно: жизнь такая,

Какой её сделал ты сам.

Даже если ты ходишь по краю,

Потом всё равно ты взлетишь к небесам… [9]

Это была даже не песня. Я просто сложила в стихи слова мастера гнома, который не бросил меня, когда меня изгнали из Ищеек. Честно говоря, пусть я и хотела этого, я испытала ужасную боль, когда оказалась ночью перед закрытыми наглухо воротами в стены, ставшие домом за семнадцать лет. Было грустно. Я не знала, что делать. Я побрела куда глаза глядят с совершенно пустой головой. Так шлялась непонятно где, пока не встретила Родала — мастера гнома, с которым подружилась ещё будучи девчонкой. Он сразу меня узнал, вывел из прострации, отвёл на постоялый двор, в котором остановился, отпоил, выслушал. Он не стал меня утешать, он просто рассказал мне то, что я сама знала, но не могла поверить, он помог мне это сделать. По сути, старый мастер заменил мне отца, который от меня отказался, он принял меня такой, какая я есть, и я ему за это безгранично благодарна. И вот теперь его слова увековечены в песне. Как знать! Может они помогут кому-то ещё….

Эривейл погрустнел, он безмолвно сидел и смотрел на языки костра, а когда мелодия стиха, когда стих последний её отголосок, затерявшись в густых зарослях, он, бросив на меня какой-то слишком личный, слишком открытый, полный горечи взгляд, улёгся спать, повернувшись на другой бок. Странный он какой-то!..

На краю сознания промелькнула предостерегающая мысль о чём-то надвигающемся, но я не обратила на это внимания…. А зря! Ой, как зря….

Вместо этого я, не обращая внимания на эльфа, стала играть песню… песню о себе….

Тёмный лес шелестит в тишине,

И звёзды мерцают своим нелепым огнём.

На пустынной дороге ты больше не встретишься мне,

И мы по ней не поедем вдвоём.

И не слышно уж стука копыт

По старинным камням мостовой.

И окрик мне вслед не летит:

"ЭЙ! Постой! Подожди, я отправлюсь с тобой!"

И я уже не остановлюсь,

Ждя пока ты догонишь меня.

И я уже не боюсь

Судьбы приходящего дня.

Я тебя потерять не боюсь,

Потому как уже потеряла.

Но случайный попутчик не увидит в глазах моих грусть,

Потому как не плакать тебе обещала.

И всё так же трещит костёр,

И всё также с неба льётся вода,

И всё тот же вокруг простор,

Только нет рядом тебя.

У костра сидит менестрель,

И легко по струнам порхает рука,

И всё равно, что вокруг — дождь иль метель,

Ведь и целого мира мало, если в нём нет тебя.

Я скитаюсь по миру

С песней на устах.

И пока не отнимешь лэру,

Не увидишь в глазах моих страх.

Весна сменяется летом,

А осень зимой и весной,

И где бы сейчас ты не был,

Прошу, спой эту песню со мной.

Пусть пролетит она через мир,

И мой голос догонит тебя,

И услышишь ты: "Подожди!

Одну не оставляй меня!"

И, может быть, я тебя догоню,

И, может быть, мы поедем с тобой,

И если даже ты стоишь на краю —

Я прыгну вслед за тобой…

Но, прошу, не прыгай один.

Прошу, лишь дождись меня.

Но пред глазами из сотен картин

Встаёт лишь одна — я на краю без тебя…

И снова дорога за горизонт,

И снова весь мир под ногами,

И снова я одна иду вперёд,

И снова судьба подшутила над нами… [10]

Только после этого я легла спать, а сосущая пустота внутри меня немного утихомирилась….

Ой, как голова болииит! Ужас! Мама, роди меня обратно!

А, проснулась, спящая красавица!

Что ты на меня окрысился с самого начала? Знаешь, как в детской сказке — ты сначала, мать, меня накорми, напои, в баньке выпари, спать уложи, а потом допрос устраивай! Лучше бы рассказал, что случилось, а то что-то с головой у меня не в порядке.

У тебя с детства с головой не в порядке!

Не ори.

Хочу и ору! Да ты в такую сказку попала, чтоб тебя…………….!!!

Так! Если даже ты меня матом кроешь, то что-то серьёзное точно стряслось, а, судя по крепости выражений, это что-то стряслось со мной?

Какая ты догадливая! В яблочко!

Давай!

Что давай?!

Рассказывай! И возьми себя в руки. Хватит визжать.

Что тут рассказывать, когда сам ничего толком не знаю! Кое-кто изволил почивать!

Я не специально!

Да знаю! По головке тебя погладили, вот и болит она!

Нехило погладили!

Скажи спасибо, что жива осталась! Ну, так вот! Скорее всего, после того, как ты соизволила уснуть, на вас и напали, скрутили, на тебя накинули какое-нибудь заклятье помощнее, так как на тебя слабенькие, да и не только яды в последнее время по известным причинам не действуют, и куда-то отвезли. Сколько времени — не знаю! Какой день — не знаю! Сидим на чём-то твёрдом и холодном, да ещё и сквозняки! Поднимайся, давай с пола! Простынешь ещё!

На меня яды не действуют, а ты говоришь — простынешь, простынешь!

Немного покряхтев и поупиравшись для проформы, я всё-таки встала на дрожащих ногах, держась за выступы в неровной кладке стены. Судя по окружающему меня мраку, затхлости и сквознякам, можно предположить, что я или в склепе, или в подземельях, что более вероятно. В щели массивной дубовой двери пробивался слабый и неровный свет от факелов, которые горели в проходе. Дверь была заперта снаружи. Камера, а что это она и есть, я не сомневалась, была большая, метров пятьдесят. Окон не было, где-то по далёкой стене сбегала вода, рядом с тем местом, где очнулась, я нашла немного соломы, как ни странно свежей. Значит, меня здесь ждали. Круто! Сижу в подземелье не знамо где, не знамо когда, не знамо кем сюда брошена! Где мои пожитки, Бес и Эривейл я тоже не знаю! На мне из одежды только штаны, сапоги и рубаха!