Ехидна!
Нашёлся, блин, нравоучитель!
— А ты что, менестрель? — раздался сзади голос знакомого матроса, которого я развела на ужин. Я отогнала от себя остатки спора с «Я» и обернулась к нему.
— Шейк, да? — спросила я, слезая с бортика. Парень стоял, переминаясь с ноги на ногу, взгляд его был устремлён куда-то вбок. Молодой ещё! Стесняется!
Знал бы он, сколько тебе лет….
Я этого не слышала!
Да у тебя кроме склероза ещё и глухота прорезалась! Ну, матушка, ты даёшь, а ещё про меня что-то говорила….
Сам-то парень довольно-таки красивый — короткие каштановые волосы, выгоревшие на солнце, вьются пышными кудрями, обрамляя красивое простое лицо, тоже загорелое, с еле заметными веснушками, длинные коричневые ресницы, карие с прозеленью глаза, чуть выше меня, хоть мышц и не видно, но понятно, что мешки с продовольствием часто таскает. Лет семнадцать, наверное. Красивый….
Окститесь, бабушка!
Спасибо за совет, дедок, смотри зубы вставные не потеряй!
— Есть немного! — сказала я и улыбнулась. Парень тоже расцвёл… красивая у него улыбка…. — Как там, на счёт ужина?
— А! — воскликнул он. — Я оставил поднос там, на бочке у главной мачты.
— Ну, пошли!
— Куда? — обалдел он, когда я подхватила его под локоть и повела в противоположную от носа корабля сторону.
— Мачту искать!..
Когда я поела, то Шейк уже успел всем растрезвонить, что я менестрель. Матросы понатаскали выпивки и закусок, очистили площадку и теперь травили байки из своей жизни. Я сидела на бочке у главной мачты и всеми силами отпиралась от пения — ведь если сейчас запою, потом до утра не остановлюсь. Небо было чистое и звёздное, тоненький месяц наблюдал за гулянкой на корабле, а смех матросов звонко разносился над водной гладью на долгие мили.
— Да ладно тебе отпираться! — в который раз упрашивал меня один бородатый, но приятный моряк с тёплыми серыми глазами. — Нам же не нужно вальсов, сыграй что-нибудь, чтоб сплясать можно было!
— И что, спляшешь? — спросила я, доставая-таки лэру.
— Спляшу! — гордо ответил он и вышел в круг, тут же освобождённый перед моей бочкой метров пять в диаметре.
— Ну, смотри! — предупредила я его, задорно сверкая глазами и делая первый резкий, обрывающий все остальные звуки аккорд. Быстрая разбойничья песня полилась над морем, полетела в небо, нарушая тишину этой прекрасной ночи. Матрос пустился в пляс. Это казалось хаотичным, не имеющим смысла, но пленяющим и завораживающим взор. Я входила в азарт и играла всё быстрее, напористее, проверяя старого морского волка на крепость. И он её выдержал. С последним звуком лэры он упал передо мной на колено, гордо выпрямив спину и вздёрнув подбородок. На его лице ярко горели молодые глаза с пляшущими бесятками….
Упасть однажды,
Чтобы вновь взлететь.
Однажды потерять,
Чтобы понять, как сильно любим.
И я не буду дважды —
КЛЯНУСЬ — ту песню петь,
Не буду умолять
Богов, не буду просить у них пощады.
Я просто улечу туда,
Где звёзды ярче и где солнца два…
Где воздух солёный,
Где брызги летят,
Где всё дышит свободой,
Где чайки на мачтах сидят…
Сорваться однажды,
Чтобы познать
Пьянящее чувство полёта.
Признаться однажды,
Чтобы отнять
У вольного сердца свободу.
И, наблюдая розовый закат,
Думать, что и смерти ты уж рад…
Пускай она придёт
Ударом роковым,
И меч свой оботрёт
Плащом твоим…
Как мы, люди,
Устроены глупо,
Ждём мы судьбу,
А потом от неё же бежим.
Как мы судим?
Берём мы откуда
Правил заветы?
Кто дал нам право решать за других?
Почему мы так жестоки?
Почему не помним мы свои истоки?
Почему не верим,
Пока на себе не ощутим
Все боли и потери?
Почему вредим другим?
Одни вопросы «почему»,
Одни вопросы «отчего».
Ни на один ответа не находим.
Корим за это мы судьбу,
А нужно-то винить кого?
Лишь нас самих — лишь мы уходим,
Всё былое на осколки разбивая,
Разрывая, раздирая, забывая…
Раздираем веру
И сжигаем смысл —
Мы теряем меру
Собственной корысти…
Уходя в забвенье,
Мы лишь понимаем —
За свои пороки
Призраками станем…
Призраками
опустевших душ…
Отблесками
разодранных надежд…
Верь мне —
я ещё вернусь
Пеньем
соловьиной трели… [8]
Эта песня родилась прямо здесь и сейчас. Просто матросы попросили спеть что-нибудь красивое. Не знаю — получилось или нет, да и всё равно. Главное, чтобы песня шла из души. А в этом случае так оно и есть. Себя не обманешь, сколько хочешь — убегай, сколько хочешь — сжигай, сколько хочешь — убивай, только вот, как можно убить то, что является частичкой тебя? Как поверить в смерть чего-либо, если это что-то вечно в тебе? Не будешь же ты убивать себя….
На палубе была тишина, пронзительная, выворачивающая душу на изнанку, хотелось закричать, чтобы прервать её, только голоса не было…. Хотелось прогнать её мелодией, только руки не слушались…. Хотелось убежать от неё по водной глади, по дорожке месяца, только ноги отказали….
— Эээээх, гуляй народ! — раздался радостный вопль одного из матросов. Тут же он ударил по струнам людской гитары, разметав тишину, испугав её. А та отступила, как раненая собака — заскулив и поджав хвост — вновь скрылась в рваные тени свечей. Матрос с серыми глазами вновь пустился в пляс. И откуда у него только силы берутся?..
А потом он протянул мне руку, и я… её приняла. Почему бы и нет! Кто не рискует, тот не пьёт Арельского вина, как говорит мой знакомый гном. И при том, они думают, что я не умею танцевать! Ну, держись! За свои годы скитаний я научилась многому! Я умею танцевать все танцы — от бешеных народных, до важных церемониальных танцев эльфов.
Пошло всё к демону….
Я и матрос соревновались в умении отплясывать чечётку, при чём не какую-нибудь, а морскую. Музыки не было. Точнее были только удары каблуков по отшлифованной песком палубе, удары бешеного ритма. Мы с ним стояли напротив друг друга, радостно кричали, подбадривая самих себя. Тут матрос сбился. Я остановилась вслед за ним. Грянули крики, аплодисменты, похлопывания по плечу, поздравления. Я подошла к бочке и машинально оглянулась. За спинами матросов блеснули знакомые глаза цвета рассветного неба и еле-заметная улыбка светлого эльфа. Я, взяв мешочек с лэрой, куртку, снятую в пылу гулянки, и попрощавшись с командой, пробилась из толпы, из центра которой уже неслись морские частушки.
Эльф стоял у борта, облокотившись о поручни и наблюдая за тем, как небо на нашем пути светлеет, окрашиваясь в мягкие тёплые тона, звёзды постепенно пропадают, мигнув в свой последний раз в эту ночь.
Ну, надо же! Уже утро! Правильно я говорила, если заиграю, то не остановлюсь….
— Здравствуй, Эривейл, — я тоже облокотилась о борт рядом с эльфом, только встала спиной к ещё не показавшемуся солнцу.
— Здравствуй, — отозвался он, так и не глядя на меня. А потом как-то резко и неожиданно мой взгляд наткнулся на его, — Тремс.
Его взгляд был тяжёлым, грустным, счастливым. В нём проскальзывала неимоверная усталость. Да и сам эльф выглядел, хоть и подтянуто и как всегда красиво, немного потрёпанным, изрядно пошлявшимся по не совсем приятным местам. Волосы у него остались прежней длинны, хотя должны были стать ещё ниже — тридцать лет как никак. Всё то же красивое лицо, пусть и осунувшееся, всё те же глаза…. Красивый, зараза ушастая!
Не увлекайся, маааать!
