— Разрешите доложить, товарищ полковник? — Просвирин подошел к Коржакову. — Машинистка не здесь живет. Машинистка Оксана.

— Как не здесь? А здесь кто?

Коржаков грохнул по двери кулаком. Из-за неё вылезла лохматая голова старшего лейтенанта Тимофея, охранника Ельцина, отдыхавшего после ночного дежурства.

— Слушаю, товарищ полковник!

— У тебя на полу ниче не было? — нахмурился Коржаков.

— Никак нет, — испугался Тимофей. — Ничего недозволенного. Чисто у нас.

— А бумаги под дверью были?!

— Какие бумаги?

— Обычные листы, почерк похож на детский, — подсказал Козырев.

— Ну? — нахмурился Коржаков.

— Так точно, товарищ полковник! Валялось что-то.

— Где они?

— В туалете, — оторопел Тимофей. — В корзинке. Я думал — шалит кто…

— Хорошо не подтерся, — нахмурился Коржаков. — Тащи!

Мусорное ведро опрокинули на кровать. Черновик «Беловежского соглашения» был тут же найден среди бумажек с остатками дерьма.

— Эти, што ль?

— Они, — кивнул Тимофей.

— Спасибо, товарищ, — улыбнулся Козырев.

…Подписание договора было намечено на десять часов утра. В двенадцать — праздничный обед, в пять — пресс-конференция для журналистов, вызванных из Минска. В старом доме не было парадного зала. Торжественный акт подписания документов Шушкевич предложил провести в столовой. Офицеры охраны сдвинули столы, а белые скатерти заменили на протокольное зеленое сукно.

Стрелка часов катилась к десяти.

Перед подписанием Ельцин пригласил к себе Кравчука и Шушкевича — выпить по бокалу шампанского.

— Мы… много пока не будем, — сказал Кравчук. — А опосля — отметим!

Они чокнулись.

— Зачем ты Бурбулиса держишь? — начал разговор Кравчук.

— А шта… по Бурбулису? — не понял Ельцин.

— Гиена в сиропе — вот твой Бурбулис.

— Он противный, — кивнул Ельцин и отвернулся к окну. Было ясно, что говорить не о чем.

— Может, пойдем? — спросил Кравчук.

— Куда? — не понял Ельцин.

— Так подпишем уже…

— Подпишем… Сейчас пойдем…

Ельцин встал — и тут же опустился обратно в кресло. Ноги — не шли.

— Пойдем, Борис…

— С-час пойдем…

— Ты, Борис, как сумасшедший трамвай, — не выдержал Кравчук. — Што ты нервничаешь, — ты ж Президент! Сам робеешь, и от тебя всем робко… нельзя ж так!

Ельцин смотрел куда-то в окно, — а там, за окном, вдруг поднялась снежная пыль — с елки, видно, свалился сугроб.

— Надо… Бушу позвонить, — наконец выдавил он из себя. — Пусть одобрит, понимашь!

Часы пробили десять утра.

— А что… — мысль, — сразу согласился Кравчук.

— Зачем? — не понял Шушкевич.

— Разрешение треба, — пояснил Кравчук.

Погода хмурилась; может быть, поэтому комната, где находились президенты, напоминала гроб: потолок был декорирован красным деревом с крутыми откосами под крышей.

— Здесь когда-нибудь сорганизуют музей, — заулыбался Шушкевич. — Отсюда пошла новая жизнь…

— Ну, шта… позвоним?

— Сейчас десять, там… значит….

— Разница восемь часов, — сказал Ельцин. — Не надо спорить.

— Плюс или минус? — уточнил Шушкевич.

— Это — к Козыреву. Он знает, понимашь. Специалист.

Шушкевич выглянул в коридор:

— Козырев есть? Президент вызывает.

За дверью были все члены российской делегации.

— Слушаю, Борис Николаевич, — тихо сказал Козырев, слегка наклонив голову.

— Позвоните в С-ША, — Ельцин, кажется, обретал уверенность, — и… найдите мне Буша, — быстро! Я буду говорить.

— В Вашингтоне два часа ночи, Борис Николаевич…

— Разбудим, понимашь…

— Не, наседать не надо, — остановил Кравчук.

— Правильно, правильно, — поддержал Шушкевич. — Америка все-таки.

— Спросонья человек… Сбрехнет что-нибудь не то…

— Да? — Ельцин внимательно посмотрел на Кравчука.

— Ага, — сказал Кравчук. — Переждем. Пообедаем пока.

— Отменяем! — махнул рукой Ельцин. — Пусть спит.

Козырев вышел так же тихо, как и вошел, словно боялся кого-то спугнуть.

— Может, в домино… — как? — предложил Шушкевич. Тишина была очень тяжелой — пугающей.

— Состояние такое… будто внутри… у меня… все в говне, — медленно начал Ельцин. — Понимаешь, Леонид? И сердце в говне… и все… Хотя… — Ельцин помедлил, — объявим новый строй — воспрянут люди, ж-жизнь наладится…

— Любопытно, конечно, какой станет Россия, — тихо сказал Шушкевич, устраиваясь у окна.

— Коммунистов — не будет, — поднял голову Ельцин. — Обеш-шаю.

— А комсомол, Борис Николаевич?

— Ну-у… — в голосе Ельцина мелькнуло удивление, — шта… плохого, комсомол? Но иначе, я думаю, назовем, ш-шоб аллергии не было… Как, Леонид?

— А Ленина куда? — вдруг спросил Кравчук. — Идеологию — понятно… а Ленина? Нельзя сразу!

— Я Ленина не от-дам, — твердо выговорил Ельцин. (Когда Ельцин злился, он выговаривал слова очень твердо, по буквам.) — Кто нагадит на Ленина, понимашь, от меня получит!

— Чё тогда Дзержинского сломали? — удивился Кравчук.

— Ты, Леонид, не понимашь… понимашь, — Ельцин поднял указательный палец. — Это — уступка. Населению.

Кравчук прищурился:

— И часто ты… бушь уступать?

— Я?

— Ты, Борис, ты!

— Ни-ког-да, — ясно?

— Тогда что такое демократия? — сощурился Кравчук.

— А это когда мы врагов уничтожаем, но не сажаем их, — разозлился Ельцин. — Хотя кое-кого и надо бы, конечно…

Советский Союз все ещё был Советским Союзом, а Президент Горбачев оставался Президентом, только потому, что Президент Соединенных Штатов Джордж Буш — спал.

После обеда Ельцин ушел отдыхать, Кравчук и Шушкевич вышли на улицу.

Ветер был невыносимый, но Кравчук сказал, что он гуляет в любую погоду.

— А если Буш нас пошлет? — вдруг тихо спросил Шушкевич. — А, Леонид Макарыч? Скажет, что они Горбачева не отдадут, — и баста!

— Не скажет! — отмахнулся Кравчук. — Гена, который гиена… все там пронюхал. Его человечек ко мне ещё с месяц назад подсылалси… Много знает, этот Гена, — плохо. Они ж… с Полтораниным… как думали? Посадят папу на трон, дадут папе бутылку, привяжут к ней и ниточки будут дергать…

— А не рано мы… Леонид Макарыч, — как?

— Что «рано»? — не понял Кравчук.

— С СНГ. Людёв мало, идей — мало, папа — за Ленина схватился… А если — провели? Вот просто провели?..

— Кого?

— Гену этого! И черт его знает, что еще… Верховный Совет скажет…

— А ты шо ж, считашь, рано мы к власти пришли? — поднял голову Кравчук.

— Ну, не рано… только…

— Шо «только», — шо?

— Не, ничего…

— Ничего?

— Ничего…

Кравчук хорошо чувствовал Ельцина, его стихийную силу. Он был абсолютно уверен, что Ельцин не подпишет соглашение об СНГ (испугается в последний момент). Еще больше, чем Кравчук, этого боялся Бурбулис: новая, совершенно новая идеология возможна только в новом, совершенно новом государстве. Ельцин не мог быть преемником Горбачева, — поэтому Бурбулис и уничтожал Советский Союз.

Точнее — уже уничтожил.

Президент России проснулся около шести: выспался.

— Коржаков!.. Коржаков! Куда делся?!

Коржаков был за дверью — ждал.

— Слушаю, Борис Николаевич.

— Позвоните Назарбаеву, — Ельцин зевнул. — Пусть подлетает, понимашь.

— Не понял, Борис Николаевич? Куда подлетает?..

— Вы… вы ш-та?.. — Ельцин побагровел. — Вы шта мне… дурака строите? К нам подлетает. Сюда. Прям счас!

«Будет запой», — понял Коржаков.

— Назарбаев — мой друг! — твердо сказал Ельцин.

— Сейчас соединюсь, Борис Николаевич.

Когда Коржаков вышел, на него тут же налетел Бурбулис:

— Что, Александр Васильевич?

— Требует Назарбаева.

— Сюда?

— Сюда.

— Началось?..

— Началось, да…

— Послушайте, он же… не пианист, чтобы так импровизировать… — а, Александр Васильевич?.. Игнорируя мнение соратников.

— Не любите вы Президента, — вдруг сощурился Коржаков. — Не любите, Геннадий Эдуардович…

Объясняться с бывшим майором КГБ Бурбулис считал ниже своего достоинства.