— Да ты не так меня понял, — вздохнул Денис Васильевич. — Я к слову сказал… А на государя какая же надежда? Я уже давно ничего хорошего от него не ожидаю…

— Все в нем ошиблись… Я недавно Михайлу Орлова встретил… Ты, кажется, знаком с ним?

— Как же! Мы под Дрезденом вместе с Михайлой гарцевали. Он тогда тоже отдельным кавалерийским отрядом командовал… Славный малый!

— Так вот Орлов, хотя и сделан флигель-адъютантом и обласкан государем, а говорит, что более фальшивого человека никогда не видел. А еще, — понизил голос Базиль, — сказывал Михайла Федорович, будто для борьбы с тиранством и рабством создается у нас некий «Орден русских рыцарей»[4].

Денис Васильевич, слышавший не раз, как в офицерских кружках открыто осуждали царя и правительство, сразу сообразил, что дело идет, очевидно, о каком-то тайном заговорщицком обществе, вроде того, что было затеяно двадцать лет назад братом Александром Михайловичем Каховским, и счел нужным Базиля предупредить:

— Ты смотри, Василий… Этим не шутят!

— Сам понимаю, не маленький, — тихо и задумчиво произнес Базиль. — Я пока про этот орден толком ничего не знаю, может быть, у них и не выйдет ничего, а все же отрадно мыслить, что дух гражданственности проникает ныне всюду… И знаешь, что я тебе скажу, — неожиданно веселея, тряхнул он кудрявой головой, — твои басни тоже не мало тому способствуют… В нашей дивизии каждому прапорщику известно, как «однажды Ноги очень гневно разговорились с Головой»..

Денис Васильевич сделал недовольный жест, но Базиль обнял его и с воодушевлением продекламировал:

— Написано у меня было не «Величество», а «Могущество», — поправил Денис Васильевич и, внутренне весьма польщенный популярностью собственного произведения, с притворным недовольством добавил: — Хотя бы переписывали как следует, черти… Без того до сей поры за эти басни отчесываюсь…

В доме Раевских на Александровской улице на самом деле царило веселье, какое обычно бывает там, где собирается много молодежи и где есть музыка. Денис Васильевич, уединившись в кабинете с Николаем Николаевичем, не успел еще наговориться с ним, как вбежала черноволосая, стройная и легонькая Елена Раевская, вторая дочка генерала, только что начавшая появляться в обществе, и прервала беседу:

— Простите, папенька!.. Нам очень нужен Денис Васильевич… — И, обратившись к нему, с детской непосредственностью, торопливо и сбивчиво продолжила: — У нас заказана мазурка, а мы знаем, что вы хорошо танцуете, а Лиза без кавалера… и мы очень вас просим… Пожалуйста!

— Позвольте, а какая же это Лиза? — смеясь, спросил Денис Васильевич.

— Лиза Злотницкая! Ну, просто Лиза… подруга наша…

Николай Николаевич ласково поглядел на зарумянившуюся от волнения дочку и пояснил:

— Генерала Антона Казимировича, что дивизионным в моем корпусе, младшая дочь… Хочешь, не хочешь, а придется тебе, видно, девиц уважить. Ты ведь и впрямь, помнится, мазурку лихо отплясывал… Ступай, делать нечего! Я позднее тоже приду посмотреть.

В танцевальном зале, устроенном из двух смежных разгороженных комнат и ярко освещенном десятками свечей, появление Дениса Васильевича, сопровождаемого Еленой, было встречено дружными рукоплесканиями. Общество состояло преимущественно из молодых офицеров и целого роя девушек самых разнообразных возрастов, — видеть в своей среде знаменитого партизана и поэта всем было лестно.

Распоряжавшийся танцами Александр Раевский, в лейб-гусарском ментике, оживленный и сияющий, тотчас же, позванивая серебряными шпорами, подлетел к нему:

— Разрешите, ваше превосходительство, представить вас вашей даме…

И по тому, что он бросил при этом взгляд в сторону стоявшей невдалеке с Катенькой Раевской девушки в белом атласном платье, и по тому, что в то же время с другой стороны подбежала к ней Елена и что-то шепнула ей на ухо, Денис Васильевич догадался, что именно эта девушка и есть Лиза Злотницкая.

Она была подлинно хороша. Волнистые, редкого пепельного цвета волосы ниспадали локонами на покатые, обнаженные по моде плечи. Тонкие и мягкие черты лица, большие, серые, чуть прищуренные глаза и открытая улыбка — все это сразу привлекало к ней, а милая застенчивость, с которой протянула она маленькую ручку, окончательно пленили Дениса Васильевича.

«Как она обворожительна!» промелькнуло в голове, и образ ее занял его воображение так полно, что он уже ничего более не слышал и не замечал, очнувшись лишь при первых волнующих звуках мазурки…

Они шли в первой паре. Возбуждение от мазурки и близости чудесной девушки охватывало Дениса Васильевича все больше и больше. Он танцевал удивительно легко, со страстью и упоением и чувствовал, что Лиза словно слилась с ним и тоже находится в том же восторженно-счастливом состоянии.

Ножки в красных туфельках грациозно скользили по натертому паркету, а маленькая тонкая ручка, лежавшая в его руке, казалось, обжигала его трепетными искорками скрытого внутреннего огня.

И потом, когда мазурка окончилась, и он, под руку с Лизой, болтая о разных пустяках, прогуливался по залу, он уже знал, что эта мазурка в какой-то степени сблизила их и в его жизни не пройдет бесследно.

— Вы знаете, — смеясь, признавалась она, — мне говорили, будто партизаны носят бороды, и я представляла вас таким страшным, а вы совсем не страшный…

— А какой же? — спросил он, глядя на нее и откровенно любуясь ею.

— Обыкновенный, простой, — без тени смущения ответила она и сейчас же перевела разговор на другое: — Скажите, а стихи вы писать продолжаете?

— Увы, божественный сей дар меня покинул, — шутливо отозвался он и, вспомнив строки из своих «Договоров», продолжил в том же тоне:

— Вы не шутите, Денис Васильевич, я серьезно вас спрашиваю. Мне бы очень хотелось, чтоб вы сочинили что-нибудь для меня…

— Сочту за счастье, Елизавета Антоновна!

— Ой, зачем же так длинно? — опять засмеялась она — Меня все зовут Лизой.

— Можно и мне?

— Конечно, можно.

Лизе Злотницкой не было еще полных семнадцати лет. Полька по рождению, живая, своенравная и не лишенная тщеславия, она отнеслась к знакомству с молодым, прославленным генералом и сочинителем благосклонно, однако вряд ли догадывалась о силе внезапно вспыхнувшего в его груди чувства к ней.

Об этом на первых порах узнал лишь один Базиль. Утром следующего дня, зайдя в комнату, отведенную Денису, он застал его сидящим на диване с поджатыми ногами и с пером в руках. Большой персидский ковер, покрывавший пол, был усыпан мелко исписанными и перечеркнутыми тетрадочными листками.

— Ты чем же это, Денисушка, занят? — с удивлением спросил Базиль.

— Стихи ей пишу! Сама велела! — подняв лихорадочно блестевшие глаза, произнес Денис. — Да никак рифмы не ладятся… и огня еще, кажется, мало… Вот послушай!

Он вскочил с дивана и, взяв один из лежавших перед ним листочков, прочитал: