Тимур включил ящик, поиграл кнопками и вырубил к чертям собачьим. Ни хрена человеческого, одни клоуны поганые, депутаты да юмористы. Это им выплачивали долг стриженые ребята в сожженных солнцем горах. Это они и есть государство. Согнать бы их всех в один цирк и поджечь, пусть клоуны попрыгают из окон. Вот доминошник на Кипре, патриот с гватемальским паспортом, заслуженная сволочь на четырех гектарах – он небось юмор любит. Все они любят юмор. А Тимуру теперь надо решать, когда он живет – в мирное время или еще в военное? По идее, можно плюнуть и забыть. Сколько патриоту сейчас? К семидесяти, наверное. Чуть подождать – сдохнет своей смертью. Только много шансов, что в этом случае война не кончится никогда, так и будет тянуться, царапая душу памятью о Макарыче, о тех солдатиках, о Лехе и Глашке, которые умерли не своей смертью. Есть, конечно, слабенький вариантик, что Зятек соврал, придумал со страху. Но это всегда можно проверить. Только добраться до генерала и прихватить за жирный затылок – все расскажет, как рассказала Росомаха, как рассказал сам Зятек. Никуда не денется, все расскажет.
Время поджимало, скоро подгребет Буратина, и нет никакой правды в том, чтобы грузить девчонку своими проблемами. У нее-то, слава Господу, нет войны. У нее с рождения мирное время и мирные обязанности. Людей спасать.
* * *
Деревянному человечку, когда вернулась способность разумно говорить, он сказал:
– Завтра возьми отгул, пойдешь в ОВИР и подашь бумаги на загранпаспорт.
– Зачем? – не поняла она.
– На море поедем.
– Мы же были, – удивилась Буратина.
– Моря-то разные. Было Черное, а будет Средиземное.
– Не жирно получится?
– Нормально.
– А там что?
– Там много чего. Турция, Египет. Или Кипр. Хороший остров, сплошные курорты. У меня друг отдыхал в Лимасоле, говорит, полный кайф.
– На Кипре же небось доллары.
Он отмахнулся:
– Не ищи проблему там, где ее нет.
Буратина глянула на него с подозрением:
– Слушай, Тимоха, чего это ты баксами размахался? Инкассатора убил?
– Банк ограбил, – сказал Тимур, – я замок пилил, а Анжелка на шухере стояла.
Однако на этот раз отделаться шуткой не удалось.
– Ну-ка посмотри на меня, – приказала Буратина.
– Смотрю с удовольствием.
– С удовольствием не надо, удовольствие ты уже получил. Кто ты все-таки?
Тимур удивился:
– Мы же давно выяснили – дурак.
Девчонка взмахом ладони отвела шутку.
– Что дурак, понятно. Ты сидел?
– Пока не приходилось.
– А деньги откуда?
– Подарили.
– Ты можешь ответить честно?
Честно ответить Тимур не мог, пришлось врать:
– Я же тебе рассказывал – служил. Много лет служил. А за службу платят.
– Воевал, что ли?
– Иногда воевал.
– Но все войны давно закончились – откуда деньги?
В одной фразе было два вопроса, он предпочел ответить на первый:
– Войны никогда не кончаются.
– Знаю, слышала, – раздраженно отмахнулась она, – пока не похоронен последний солдат, да? Но деньги все же…
– Погоди, – прервал Тимур, – пока не похоронен – да. Но это все так говорят. А у меня был друг, Федька, классный парень, песни под гитару сочинял. Так у него песня была… Точно не помню, но мысль такая: война кончается, когда похоронен последний солдат, повешен последний предатель и прощен последний трус. Красиво, правда?
Маневр удался – Буратина отвлеклась от неудобного вопроса:
– А трусов надо прощать?
– Конечно, надо. Трус хочет жить. А кто не хочет?
Тимур вздохнул и опустил голову. Вот так вышло – шутил, шутил, и дошутился. Когда-то Федькина песня и вправду казалась просто красивой. Но ведь сколько лет прошло! Целая жизнь. Ну, не целая, так полжизни. С тех пор Тимур слишком много повидал и теперь знал, что в России последний солдат не будет похоронен никогда. И сам Федька не будет: лавина, которая его накрыла, доверху засыпала ущелье, да еще и ледник сошел. Кто в нищем Таджикистане будет печалиться о мертвых чужаках, когда свои живые еле дышат. И Макарыч никогда не будет похоронен. Цинковый гроб в Москву отправили – а что в том глухо запаянном цинке? Пара пуговиц, обгорелый рукав и ошметки тела, неизвестно чьи. Ну и, само собой, земля для веса, чтобы родные не сомневались – ребята-похоронщики свое дело знают. И последнего предателя не повесят, а отмажут, да еще и наградят…
У девчонки досада еще не прошла.
– А ты кто? Не погиб, не повешен. Значит, трус?
– Наверное, – согласился Тимур, – дурак и трус. Выжил – значит, трус. Тут уж ничего не поделаешь, закон войны: герои погибают, а трусы возвращаются и плодят детей. Потому-то так и получается: чем больше побед, тем трусливей народ.
На всеобщей войне, подумал он, последнего предателя не казнят никогда. А вот на его личной – чего бы и нет? На личной войне возможно многое, даже что-то вроде справедливости. Личную войну закончить можно. И трусов простить, всех скопом. Трусы редко виноваты. Просто их плохо учили. Чем меньше солдат умеет, тем больше боится. На себя не рассчитывает. А на кого еще солдату надеяться, если на себя нельзя? Так что пускай живут. А там, кто знает, может, и Бог их простит.
– Все-то ты врешь, Тимоха! – проворчала девчонка. – Ну, что мы будем делать на твоем Кипре?
– В домино играть, – ответил Тимур.
Он вдруг почувствовал тягостную, опустошающую усталость. Ничего не хотелось – ни думать, ни решать, ни, само собой, объяснять, тем более что и объяснить-то ничего невозможно. Это ему нужно на Кипр, ему единственному, а больше никому на свете. Ему нужно закончить свою войну, нет сил тянуть дальше. Последний долг, и все, никакой больше крови, а то вовсе в волчару превратишься, странно, что еще клыки не растут. И так из мужиков почти никого не осталось. Умирать не профессионально – а почти все умерли. Вот так вышло. Учили убивать во славу родины. А потом родина потерялась в бессмысленности и бестолковости сменяющих друг друга властей и войн, осталось только умение убивать. Умение и привычка. Слетать на Кипр, и все. Подвести черту и забыть. Жить, как все. Как Буратина живет или Анжелка. Или Пашка со своей командиршей. Или Генка. Завязал ведь, сумел. Сперва учился, отрабатывал, теперь достойный гражданин, семейный человек. А что было посередке… Ничего и не было, провал в памяти. Где-то служил, а где, забылось. Вот и ему, Тимуру, надо так. Слетать на Кипр к доминошнику и обрубить канат. В последний раз слетать, чтобы душа успокоилась. И все. Доминошник крайний, за ним никого. А если и есть кто повыше, Тимура это никак не касается, не знает и не станет узнавать. Только доминошник. Чтобы Лешке спокойней лежалось со своей Глашкой, и Макарычу, и тем случайным солдатикам. Да и Зятьку, паскуде, будет полегче, если на том свете дойдет до него, что не один расплатился за давнюю подлость. Слетать на Кипр, но это уже все, финиш. И выйти из обрыдлой войны. Наконец-то выйти…
Между тем девчонка что-то говорила, то ли осуждала, то ли наставляла. В слова он не вникал, но со всем соглашался, то есть пошевеливал бровями и время от времени кивал. Вот и у него командирша появилась. Все знает!
Вдруг до него долетел вопрос:
– А что, не так? Ну вот скажи – не так?
Тут уж обойтись без ответа было невозможно.
– Так-то оно так, – начал Тимур и помедлил, как бы размышляя. Чего так-то? Из памяти выплыла спасительно универсальная фраза, и он веско произнес: – Есть такая профессия – родину защищать.
– Хорошая отговорка, – досадливо сказала Буратина, – ну и зачем это нужно твоей родине?
– Вот я тебе сейчас интересную историю расскажу, – пообещал он, – еще в училище случилось. Привели к нам фронтовика, дважды героя, совсем уж старичок, седой, высох весь. Первую звездочку под Москвой получил, за Крюково, там нынче Зеленоград. Он нам про войну рассказывал, для воспитания патриотизма. Ну, сказал, что надо, потом наш замполит отошел, мы и спрашиваем: как, мол, это вышло – от границы до Москвы за три месяца докатились, а там уперлись, и все, кранты. Он говорит: «За родину, за Сталина» – это немножко преувеличено, в атаке если и орали, то матом. А уперлись мы в основном из-за баб. Вот у меня в Москве мать была, сестренка и девушка, на «Каучуке» работала. Мог я их немцам отдать? Мужики всегда своих баб защищали. И вы будете защищать. Вот в этом и будет ваш патриотизм. Не отдадите же своих? И мы своих не отдали, уперлись насмерть… Я думаю, правдиво сказал, жизненно. Или нет?
