— Дядька Трифон, здорово!

— Здорово, коль не шутишь, — неприветливо отреагировал возница, щурясь от едучего табачного дыма. — Дак енто же Семка, тудыть и растудыть! — засмеялся-закашлялся он. — Не узнать парнягу — в командирском снаряжении, с кубарями в петлицах… Решил навестить родителев, да?

— Навестить. Да вот незадача — говорят, автобуса сегодня не будет.

— Не будет, — подтвердил дядька. — Потому как автобусное начальствие как хочет, так и вертит… Садись в пролетку, милок, да поедем с тобой пылюгу глотать. Председатель, язви его в корень, грозился приехать с области, велел подать ему под задницу экипаж. И не приехал. А мне ждать следующего поезда без интересу, за енто не платят.

Видов охотно принял приглашение — уселся на заднее сидение. Дядька Трофим помедлил, погасил о подошву догоревшую цигарку и пересел с облучка на место рядом с пассажиром.

— Пару рубликов отстегнешь, командир? — заискивающе спросил он.

— Обязательно!

Отдохнувший мерин с места пошел рысью. Возница не подстегивал его — говорил безостановочно, сообщая односельчанину самые свежие новости. В основном, они касались женской части населения. Припечатывая их чисто народными присловьями, нередко — с примесью матерщины, Трофим прошелся по всем местным знаменитостям — самогонщицам, сводням, гадалкам, сплетницам.

Видов слушал в полуха. Пытаясь забить в себе воспоминание о Светлане, думал о своей роте, о предстоящих в будущем месяце учениях, о дотошливом комбате, о ленивом взводном-очкарике. Короче, обо всем, что до отказа заполнило жизнь армейского командира.

— … самая раскрасавица, краше не сыщешь. И помыслить трудно, што такая прелестница произошла из трухлявого корня иксплуататора-лавочника и его любовницы, слабой на низ. Всем взяла девка: и фигуркой, и разумом, и добротой…

— О ком это ты, дядька Трофим? — удивился Видов. — Что за «раскрасавица» в деревне появилась?

— Как енто появилась? — ощетинился рассказчик. — Родилась тамочки, выросла. Вот только училась в районе… Енто я говорю о Клавке Терещенко.

Семен задумчиво улыбнулся. В памяти возник образ тонконогой девчонки, подруге детства…

Родители встретили сына по учительски сдержанно. Отец поворчал по поводу его «солдафонского» будущего, мать сокрушалась, считая, что в сыне гибнет талантливый поэт. Но за этой сдержанностью Семен привычно распознал родительскую любовь. Не слезливо-сентиментальную, не показную, а настоящую, которой можно гордиться.

После объятий и поцелуев его усадили за стол и мать подала фамильное блюдо Видовых — винегрет с разделанной слабосоленной селедкой. Отец, таинственно подморгнув супруге, извлек из кухонного шкафчика бутылку деревенского самогона. Семен улыбнулся. Он отлично изучил характер родителей, знал все их привычки. Батя после первой же рюмки начнет дурачиться, нарочито запинающимся голосом петь волжские песни. Мать, так же притворно гневаясь, уберет едва початую бутылку.

Так и произошло: отец запел, мать рассердилась. На кухонном столе исходил паром ведерный самовар.

— Ты, Семенка, все один да один, когда появится голубка?

О женитьбе на Светлане Видов предпочел не сообщать родителям. Будто заранее знал, что его семейная жизнь — временное явление. И все же материнский вопрос — острая, ранящая душу, булавка.

— Не нашел еще по вкусу, мама. Наверно, излишне разборчив. Одна некрасива, другая глупа, третяя — и то, и другое, вместе взятое… А мне, между прочим, и одному жить неплохо, — с бравадой закончил он.

— Раньше свахи были, подбирали пары, сейчас молодежь стала слишком самостоятельной — не подступишься, не угодишь… Впрочем, это твои проблемы, навязывать свое мнение не стану…

Отец оторвался от проверки ученических тетрадей, подмигнул сыну. Дескать, стареет твоя мать, вот и тянет ее к внукам и внучкам. Терпи, не вздумай возражать — обидится. А Семен, между прочим, не возражал, согласно кивал, многозначительно улыбался. Обнадежил мать легким намеком на некую свою знакомую девушку — красивую и, главное, умную.

На второй день Видов, сменивший форму на белые, полотнянные брюки и сшитую материнскими руками такую же белую рубашку, на улице встретил Клавку. В начале не узнал — прошел мимо, потом обернулся. Прав был дядька Трофим — настоящая русская красавица!

Девушка тоже обернулась, но не окликнула друга детства — просто послала ему смущенную и горделивую, одновременно, улыбку. Вот, дескать, я какая стала!

Помедлив, Видов подошел к ней.

— Привет, Клавка!

— Привет, Семка! Куда уж узнавать — командир… Приехал в отпуск? Или

— навсегда?

— В отпуск.

Не сговариваясь, они пошли по улице к речке. Ушица приветливо журчала, иногда посредине реки, на ее глади плескалась крупная рыба, мелкая рыбешка паслась возле берега. У парня зачесались руки побежать домой, взять спрятанные под стрехой в сарае удочки, накопать червей и — к знакомому перекату или к омуту. Останавливала его девушка — расстанешься — больше можно не встретиться.

— Надолго?

— Месяц. Но уеду пораньше — дела… А ты как?

— Закончила медучилище, работаю в нашей больничке. Мелковато, конечно, скучно, наберусь опыта — перекочую в город… А ты женился, наверно, детишками обзавелся?

И снова, как в разговоре с родителями, Видов промолчал. Отделался ничего не говорящей улыбкой. Стыдно признаться о разрыве с женой. В свою очередь, спросил о семейных делах Клавдии. Та покраснела, потупила озорные глаза.

— Холостая… Пока холостая, — уточнила она. — Наш доктор в мужья набивается, ходит за мной, как пришпиленный. Иногда думаю — рискнуть, зарегистрироваться? Человек он солидный, грамотный, институт закончил, обещают дать в районе квартиру… Как думаешь, рискнуть? — неожиданно спросила Клавка, глядя на Семена из-под завесы длинных ресниц.

— Ни в коем случае! — неожиданно для себя запротестовал Видов. — Потом всю жизнь будешь каяться!

— Почему каяться? — в свою очередь удивилась девушка. — Муженька возьму под каблучек — не вывернется, не посамовольничает. Потому-что женщина — основа семьи…

Семен не стал опровергать — мысленно удивлялся неожиданной своей реакции на возможное замужество подруги. Что ему из того, выйдет Клавка замуж либо останется одинокой? Дурацкий все же у него характер — ничего не прячется в душе, все изливается наружу. И хорошее, и плохое.

Подощли к берегу, остановились. На противоположном берегу резвились в воде голые ребятишки. Оттуда доносился веселый смех, ребячьи выкрики. Дальше по полю жуком ползал трактор, по проселочной пыльной дороге медленно ползли нагруженные телеги. С головами, покрытыми цветастыми косынками, работали колхозницы.

— Искупаемся?

— Давай! — оживилась Клавдия. — Я, как знала, купальник надела.

Лейтенант сбросил одежду, мельком поглядел на спутницу и отвел загоревшиеся глаза. Купальник облегал точенную фигурку, обрисовывал бугорки грудей и мягкого рисунка бедра. Семен ощутил неприсущую ему неловкость, поэтому когда девушка, по-мальчишески ухнув, прыгнула в воду, облегченно вздохнул.

Все было, как в далеком детстве: Клавка плескала воду на парня, хохотала, Семен отвечал ей тем же. Подныривал под девушку, хватал ее за ноги. Она повизгивала, дергалась. Семен окончательно забыл о странной беседе в кабинете особиста, о фактическом разрыве со Светланой, вообще обо всем, что произошло до встречи с Клавдией.

— Писать будешь? — спросил Видов, когда, одевшись, они медленно пошли к деревне. — Ночью на дежурстве делать нечего, вот и пиши.

— Обязательно буду, но только тогда, когда получу твое письмо. А то загордишься… Кстати, хочу спросить — в каком ты звании? До генерала не дорос?

— Больно быстро хочешь! Перед самым отъездом пообещали добавить кубарь. Значит, буду старший лейтенант. Командир роты.

— Ух ты! Поздравляю… Пиши свой адрес, — протянула она листок бумажки и карандаш. — А то забудешь.

Видов написал: Украина, город Ковыль, войсковая часть…