Нет. Я буду держать ответ за то, как исполнял Его заповеди. Убивал ли. Воровал ли. Или желал жену другого. Или поступал с людьми не так, как хотел бы, чтобы со мной поступали. Был ли добр – не к людям, не к коллективу, а к такому же, к брату, к жене, к ребенку. Как прожил жизнь. Нажил ли врагов или друзей. Оставил ли след на земле.

          И кто я был вообще на этой несправедливой, жестокой, но такой прекрасной Земле?

          Я должен ответить.

                                         ***** 

               26.07.91 г.    Год прошел. Сегодня годовщина первого самостоятельного полета. Двадцать шесть лет…

         Зачем я вновь взялся за эту писанину? Ведь бросал же, ведь бесполезно.

Засасывает бездуховность и пролетарское бытие.

         Изменения есть. Ну, о политике: если коротко, то партия рушится; Ельцин, какой бы он там ни был, а в решительности ему не откажешь: он рубит сплеча и под корень.

         Я и раньше говорил, что надо эту гадину рушить, а с нею торгашей и колхозы. Вот три гири у нас на ногах; ну, с партией, думаю, всё. А торгаши, у крантика которые, распределители, – жируют пока. Всё – у них, хоть этого всего и мало, хватает только на них, между собой. Но придет и их время, уже, думаю, скоро.

         Я – за торгашей, за капитализм, однозначно, но – за все частное. Рискуй, торгуй, закупай, добывай, вези, продавай, – но сам, на рынке; сам и отвечай.

         Почему я за капитализм? А я при нем, считай, жил, 24 года пролетал в нем, в родимом. Жесткая дисциплина, сверхэксплуатация, слова против хозяина не моги сказать, законы строго соблюдай, неотвратимость наказания, страх безработицы, – чем не джентльменский набор капитализма? Мы им дышим. И я буду верой и правдой служить Хозяину, и он один, сам, без трудового коллектива, сможет оценить и оплатить мой потенциал. 

          Тут вопрос решенный. А те социалистические ценности и идеалы, за которые цепляется партийная верхушка и сраколизы, – это все создано для них и их чад, моим горбом, за мой счет, а мне – фига под нос.

          Тут прошлый раз осенью мы последний раз съездили на море и видели там фильм «Любовь с привилегиями», ради одного которого стоило ехать на тот курорт. «Отдыхали» в тесной комнатке, втроем, на скрипучих диванах, без половой жизни, правда, иногда даже с теплым душем, не говоря уже о жратве, – и этот фильм пришелся как раз кстати.  И – всё. Не переубедишь меня никогда. Я – за капитализм, то есть, за нормальную человеческую жизнь.

           Выбастовали мы себе зарплату: летом за продленку доходит до четырех тысяч деревянных рублей в месяц. 

           Ну и что? Пошел на рынок и купил две покрышки для своего драного «Москвича», по 500 рэ штука. И с такой зарплатой я – только что не нищий. Только-только. И не мечтаю о новой машине.

          Но средний заработок я себе подниму. И как бы ни поднимался уровень минимума, пенсия будет по максимуму.

          Во всяком случае, моя мечта сбылась хоть в той части, что пилот получает больше всех… в стаде. Но не сбылась в той, гораздо более существенной части, что торгаши, с зарплатой 120 р., живут лучше. Вот их-то надо заставить работать.

          И разогнать колхозы. Отдать землю людям. А помещиков – кто дает отдачу – оставить, а остальных три миллиона бездельников бросить на произвол судьбы. Кто силен – выплывет.

           Сбылась моя мечта и о том, чтобы дали мне второго пилота с нуля. Дали. Их пришло к нам – вагон и маленькая тележка. По два в экипаже. С «элок», с Ан-2, даже с Ми-8.

          Леша ушел на пенсию, с хорошим средним, за 800 р.; сейчас, может, и жалеет: подлетнуть бы, подзаработать. Но – деньги или девать некуда, или жечь на рынке.

          А мне дали парнишку с «элки», вернее, он сам, расспросив людей, попросился ко мне. Ну и талантлив оказался – не чета мне. То, что я осваивал год, да еще после Ил-18, – он освоил за месяц. Так что, возможно, Андрей Андреевич Гайер продолжит школу Солодуна.

          У меня же работа превратилась не то что в синекуру – просто сплошной сон. Как в раю. Раза два в месяц я беру штурвал, чтоб поддержать форму, а так – читаю и сплю. Весь свой опыт вдалбливаю молодым, порю за мелочи на глиссаде и т.п. Но уходить от меня не хотят. Хотя Андрея уже посадили как опытного второго пилота к молодому командиру.

          Это лето переношу, в общем, без особой усталости. Правда, впереди август, он покажет.

          Весь год болею. Всю зиму бронхит, весь май аллергия какая-то, насморк страшный: как летал – век не забуду. Сейчас радикулит ноет второй месяц. Но рубеж возврата пройден, и я смирился с мыслью, что не проживу 70 лет. Видимо, буду продолжать погоню за призраком благополучия, пока не спишут или кондрашка не хватит. Не я первый, не я последний.

          Носки, пять пар, купил в Одессе; значит, полетаю еще года полтора, а то и два.

          Основные заботы: машина посыпалась резко, вожусь. На даче сделал теплицу, окупилась, надо еще две делать. Оксану выдать замуж на тот год.

          Теперь уже ясно, что жизнь прожита: честно, в добродетели… но – всё. Теперь каждый год воспринимаю как подарок судьбы. От жизни так устал, что физически гнет, давит плечи.

          Надо уходить в растительное, но там ждет бездуховность. Все реже открываю пианино, почти не беру аккордеон, не пою…

          Не до песен.

          И – четыре тысячи в месяц! И Надя – восемьсот! И Оксана двести. Пять тысяч в месяц на троих! И – не до песен?

          Надо бы хоть штаны себе купить, что ли.

          И белье. Белье жены капитана…

          Сапоги женские – 900. Кофта – 700. Кроссовки – 1200. Джинсы – 500. Носки – 30. «Волга» – 90 000.

          А о чем поют те, кто живет на 700 рублей? На 200?

          Но я сам мечтал о хаосе первобытного рынка, лет эдак на 10. Да я и не плачу: меня, моей семьи, перестройка и ее издержки не коснулись. Мы как жили и работали, так и живем, что ели, то и едим, как я носил один костюм, так и ношу, как ездил на драной машине, так и езжу.

           Ну, а профессионализм? Свое предназначение на земле?

           Ну, профессионал. Наелся. Ничего нового уже в моей работе не вижу и не ищу. Тонкости, нюансы, то, что меня восхищало в моей работе, – все обтесалось и ушло в подкорку. Развилась интуиция, до такой степени, что расчетов почти не надо, а если где чуть и просчитаешься с цифрами, то есть десятки способов, как исправить, и я не волнуюсь за эстетику полета. Хотя иной раз, глядя на корявость второго пилота, хочется подсказать… да подумаешь: зачем? Ему еще этого не понять, пусть добывает опыт себе сам, горбом, неудачами. В пределах, естественно, допусков – на то я и капитан.

          Главная задача в полете – убить время, сохранив силы для снижения и посадки. Полет по маршруту мне не интересен, на то есть штурман, это его дело, его интерес и нюансы, ну, и обязаловка для второго пилота. Я осуществляю общий контроль.

           Иногда беру штурвал и показываю. Взлетать и садиться все равно люблю и все так же с болью отрываю от себя, как и все в жизни, и отдаю тому, кто больше любит. И холодка в животе уже нет. Всё.

           Как-то из Норильска пассажиры, пара, допытывались у проводницы: а кто командир, не Ершов, случайно? Ершов? О – мы так и знали, мы только с ним и летаем. Молодой? Глянуть бы…

           Разговор шел за задернутой шторкой в салон. Я тихонько вышмыгнул из самолета, стесняясь. Я все себя стесняюсь. Эх, Вася, ты в воздухе 26 лет, ты уже старый, седой волк, зубр, ты должен – пузо вперед, глаза оловянные… и – снисходить.

           Я уже стесняюсь и своей формы; когда еду на работу, сижу молча, напыжившись, испытывая от любопытных взглядов окружающих сложное чувство долга, дисциплины и усталой уверенности. А они представляют меня таким, примерно, каковы в массе своей мои коллеги (см. 1-ю тетрадь).  А я не такой. И пошли вы все.