Из 6548 человек, арестованных в 1 полугодии 1922 г. органами ГПУ за преступления по должности, 829 были членами РКП(б). Из них было осуждено 13 человек (1,5 % от арестованных коммунистов): к расстрелу — 1, выслано — 5, в концлагерь — 7. Освобождено — 309. Перечислено за другими органами дознания и следствия — 391 человек. Осталось по не завершенным делам под следствием 116 коммунистов.[142]
Всего же за 1922 г. органами ВЧК — ГПУ за преступления по должности было арестовано 20750 человек. Более полная информация об арестованных органами безопасности отсутствует.
За 1 полугодие 1923 г. за местными органами безопасности арестованными за преступления по должности состояло 811 коммунистов. Из них было осуждено: 8 коммунистов (0,9 % от арестованных коммунистов): к расстрелу — 2, в концлагерь — 6. Освобождено — 297, перечислено за другими органами — 425. Осталось по не завершенным делам — 81 коммунист.[143] Информация по арестам за должностные преступления среди коммунистов за 2 полугодие 1923 г. отсутствует.
Коррупция в партийных и государственных органах власти обладала двойным негативным эффектом. Во-первых, она разлагала и разрушала молодую систему государственной службы изнутри, создавая тем самым угрозу государственной и экономической безопасности страны. И во-вторых, влекла за собой общесоциальные последствия, которые подрывали правосознание всех слоев населения, насаждали аморальность, забвение интересов страны и государственной службы.
Весной 1922 г. на XI съезде РКП(б) был поднят вопрос: «Может ли коммунист давать взятку?» ЦК РКП(б) упрекали за то, что он не дал по этому поводу разъяснений. А. А. Сольц в ответ заявил: «Если какого-нибудь товарища смущает — можно ли в данном случае дать взятку или нет, он должен пойти в организацию и спросить — как ему поступить в данном случае, и вообще, взятку-то дай и устрой так, чтобы тот, который получил взятку, получил бы соответствующее возмездие. Потому что, если хлеб надо привезти, то нужно сделать, чтобы он был привезен. Это вопрос целесообразности».[144]
Несмотря на строгие указания руководителя государства и разъяснения съезда, члены партии продолжали обращаться в органы безопасности с просьбами об освобождении арестованных из под стражи.[145] Характерна на это реакция секретаря ЦК РКП(б) И. В. Сталина, который 23 августа 1922 г. обратился с письмом к Ф. Э. Дзержинскому (копия письма в ГПУ И. С. Уншлихту) с требованием отказать в просьбе видным партийным функционерам Л. Б. Красину, А. С. Енукидзе, А. П. Серебровскому об освобождении под поручительство арестованного за спекуляцию и взяточничество инженера Багдатьяна. «…Считаю своим долгом заявить, что было бы непоправимой ошибкой, если бы ГПУ уважил просьбу… товарищей и освободил инженера Багдатьяна».[146]
Несмотря на предпринимаемые меры по ограничению деятельности «касты неприкасаемых», происходило дальнейшее разложение отдельных членов РКП(б) и ответственных работников государственных организаций и предприятий. Ф. Э. Дзержинский в записке ЭКУ ГПУ от 28 марта 1923 г. писал, что «дух спекуляции уже перебросился в государственные и кооперативные учреждения и втягивает в себя все большее количество лиц, вплоть до коммунистов»
В это же время губернские партийные организации брали взятки от крепких хозяев в форме займов. Почти все губкомы РКП(б) были должниками кооперативов, которыми владели крепкие крестьяне. Эту зависимость партийного аппарата от производящей части села И. В. Сталин назвал «кулацко-партийной смычкой». Корыстолюбие советских чиновников разъедало новый строй изнутри.
Таким образом, можно сделать вывод, что вследствие коррупционных отношений, сформировавшихся в экономической, политической и социальной сферах жизни общества, в стране сложилась и динамично развивалась каста неприкасаемых. Используя свои властные полномочия, личный авторитет в РКП(б) и государстве, связи с представителями иностранного капитала, отечественными предпринимателями и богатый профессиональный опыт дореволюционных специалистов, участники касты получали большие возможности для подготовки и принятия коррупционных решений, направленных на достижение личной или корпоративной выгоды, других благ, а также для закрепления в законодательстве и партийных директивах системы своих привилегий и процессуальных иммунитетов.
Противоправные проявления выражались в различных формах, от нарушения служебной этики, малозначительных правонарушений, оказания «безобидных» услуг предпринимателям до вступления в противоправную связь с преступными элементами, вымогательства материальных средств и активного участия в предпринимательской деятельности с использованием служебного положения.
Укрепление Советской власти требовало дальнейшего совершенствования советского законодательства, карательной и исправительно-трудовой политики государства. Для решения этих вопросов при ЦКК была создана комиссия из представителей ЦК партии, ЦКК, ОГПУ, НКЮ, НКВД, ВЦСПС и др. Комиссия подготовила конкретные предложения о новом курсе карательной политики, которые 13 февраля 1924 г. были утверждены Президиумом ЦКК и коллегией НКРКИ.
Основное направление государственной карательной политики на новом этапе заключалось: в уменьшении степени репрессий по отношению к лицам, имеющим социальное происхождение из рабочих или трудового крестьянства; в установлении стабильного судебного приговоpa; в приближении наказания к моменту совершения преступления; в экономии государственных средств при выполнении задач по борьбе с преступностью; в улучшении воспитательной работы среди молодежи; в усилении репрессий к классовым врагам и рецидивистам.
В результате этого среди некоторых советских юристов получила распространение «теория классового подхода к преступнику»,[147] вследствие которой имелись факты освобождения судами от наказания взяточников, мошенников и других преступников лишь на том основании, что они пролетарского происхождения. Это привело к расширению социальной базы участников касты неприкасаемых и закреплению уже не только в партийных директивах, но и в законодательстве системы их процессуальных иммунитетов.
В связи с изменением в стране карательной политики на долгие годы официальная правовая доктрина стала заключаться в том, что социалистическое общество не порождает преступлений, что причины преступности, и особенно взяточничества, надо искать в пережитках прошлого, в сознании людей и в наличии капиталистического окружения. В результате этого в открытой печати и специальной литературе высказывалась точка зрения, что «в результате энергичной борьбы… в 1922-23 гг…взяточничество стало… все более сокращаться»,[148] и «к концу 1923 г. со взяточничеством как массовым явлением было в основном покончено».[149] Обосновывая это, известный отечественный ученый в области борьбы с этим явлением А. Я. Эстрин в своей статье о взяточничестве отмечал снижение количества этого вида преступности; «если в первой половине 1924 г. из каждых 100 осужденных за должностные преступления осужденных за взяточничество было 40,6, то в 1-й половине 1926 г. их было всего 10,8 или в абсолютных цифрах — 5 т. ч.».[150]
Между тем анализ архивных материалов свидетельствуют, что политика «двойных стандартов» в принятии решений на стадиях предъявления обвинения или вынесения приговора за взяточничество привела к тому, что в 1926 г. эти преступления вновь стали носить систематический и массовый характер.[151] Статистические данные за весь период НЭПа свидетельствуют об увеличении из года в год количества таких преступлений.
