Едешь по бывшим землям колхоза «Голубинский» – глядеть уже не горько, а страшно. Хозяйство развалилось, на смену ему пришло… как и назвать, не знаю. По бумажным отчетам – фермеры. По сути – голытьба. Говорить про них тошно.

Спроси в райцентре у любого сельхозначальника или в Голубинском округе у встречного-поперечного: «Кто у вас из фермеров? От кого прок есть?» Спроси, и назовут, как таблицу умножения: «Пушкин, Коньков». Что один, что другой – работяги. У Пушкина – четверо сыновей: младшему – одиннадцать лет, старший сельхозинститут заканчивает. «Трудятся, как муравьи, от темна до темна», – говорят соседи. Коньков занимается бахчевыми культурами. Но назвать их уже состоявшимися фермерами, а их хозяйства хотя бы приблизительно похожими на хозяйства Штепо – язык не поворачивается. Это – лишь начало. Самоотверженное, героическое начало очень долгого пути. У Пушкина – 200 гектаров, у Конькова – столько же. Но ведь у «Голубинского» было 40 тысяч гектаров земли, на которых не двадцать бычков Пушкина паслись, а тысячи голов крупного рогатого скота и десятки тысяч овец. И не только арбузы да дыни Конькова отсюда увозили, но и хлеб.

А теперь из края в край – дикое поле.

Районный отдел статистики сообщает: «…сохранилась тенденция к сокращению поголовья скота и снижению производства продукции. Поголовье коров уменьшилось на 7 процентов, свиней – на 10, овец – на 16. На сельхозпредприятиях, в крестьянских и личных подсобных хозяйствах произведено скота и птицы в живом весе 2 694 тонн (93,5 процента к уровню соответствующего периода 1996 года), молока – 13 406 тонн (85 процентов к уровню 1996 года)».

И это – лучший район области.

Итак, осень 1997 года – можно «считать цыплят». Щедрая осень: дождей летом хватало и урожай – очень хороший, не в пример двум прошлым годам.

Но… Во-первых, если «Бог дал», то не в амбар, а на поле. Два месяца длилась уборка хлебов в районе. Ну, ладно. Убрали, каждый – свое. Вопрос второй: насколько разбогатели от хорошего урожая наши хозяева? Прокормятся ли до нового?

Из истории да хорошей художественной литературы все мы знаем, что если хватало у крестьянина своего хлеба до «новины», значит, крепкий хозяин. А те, кто после Рождества шли взаймы просить, – голытьба.

Наши нынешние коллективные хозяева – все до единого! – если и рассчитаются с долгами, которых набрали за год у областной «Агропромышленной корпорации», то лишь затем, чтобы немедленно, уже в сентябре, брать в кредит у той же корпорации горючее, запчасти и прочее для сева озимых, вспашки зяби, то есть лезть в долги в счет 1998 года.

Но вот если колхоз распустить, то для большинства настанет горькая жизнь. Пусть было у них 10 тысяч гектаров пашни. В наших краях, для того чтобы заниматься зерноводством, фермеру нужно не менее 500 гектаров земли. Значит, вместо колхоза – двадцать хозяев, которые будут нанимать на сезонную работу около пятидесяти работников. Итак, всего – семьдесят человек. А в колхозе их было пятьсот. Куда податься остальным? На что жить? Ведь ни в Волгоград, ни в Сибирь, ни в Австралию не переселишься. Они останутся на том же хуторе, но без всяких средств к существованию. Это уже катастрофа, и люди ее нутром чуют. Поэтому даже в самом завалящем, погрязшем в долгах колхозе дружно проголосуют: «Работать вместе!» Во-первых, трезвый расчет: без колхоза – гибель. Во-вторых, хорошая память: они родились в колхозе, выросли в нем, всю жизнь проработали. Он давал им гарантированную (пусть невеликую) зарплату и еще позволял кое-что «уносить» для жизни. Колхоз строил жилье для работников и давал его бесплатно, содержал детишек в детсадах да школах, лечил хворых в своих больницах; со своими бинтами да простынями, как нынче, в больницу не ходили. А в общем, колхоз обеспечивал сегодняшний и завтрашний день, в который глядели без особой опаски. Лишь работай, слушай, что прикажут, и выполняй. Потому прошлые годы для большинства крестьян – это сладкий сон золотой. Так что колхоз, даже сегодняшний, – строение крепкое. Он долго будет «держаться», «терпеть», «выживать», «надеяться»; «должно наконец правительство понять», «должны наконец повернуться лицом к деревне»…

…Повторю: рассказ мой в основном об одном из лучших районов области. В других по пять лет уже зарплаты не видели. По пять лет! Понятно, что это за коллективные хозяйства, какие в них хозяева и до чего они доработались.

Подчеркну: сельское хозяйство нашей Волгоградской области наряду с Краснодарским краем, Ставропольем, Ростовской областью – одно из самых крепких и производительных в России. Нельзя даже сравнивать – ни прежде, ни теперь – наши края с Севером да Нечерноземьем. Нынешний год заглянул в один из районов Тверской области. Поговорил в тамошнем сельхозуправлении: положение – «страшней войны». У нас хоть областную «Агрокорпорацию» придумали, она – в помощь. Да прежние нажитки доедаем. У тверяков и этого нет.

Но разговор нынче о наших краях как части крестьянской России, бедственное положение которой начинают понимать, наконец, московские власти. Не зря ведь ездил Черномырдин по сельским районам Кубани, Ставрополья, Волгоградской области, не зря горестно разводил руками.

Что нужно сельской России? Почему плачет она возле старых могил, вспоминая, как сон золотой, даже свои прежние несладкие годы?

Прежде всего, нужен тот, кто, во-первых, понятно объяснит, что колхозные времена кончились навсегда и жизнь давно потекла по-новому. А во-вторых, понятно и доступно начнет учить новой жизни. Потому что этого не знают не только скотник и тракторист, но и колхозный председатель, даже руководитель района и области. У тех лишь: «Держаться, выжить, перетерпеть…» Это незнанье понятно: родились, выросли, воспитаны советским колхозным строем, получили образование в областном сельхозинституте да в заочной совпартшколе. Другой жизни не ведали. Откуда же взяться иному опыту?

Новый опыт, иные знания должны прийти в виде четкого плана переустройства колхозной страны. Чем позже это свершится, тем хуже. Деревенские страсти, борьба за жизнь, дикий рынок разрушают и могут до основанья разрушить десятилетиями созданную материальную базу села: землю, производственные помещения, технику, ремонтную базу, поголовье скота. И начинать придется снова от деревянной сохи и урожая в 6 центнеров с гектара, который нынче и получили в коллективном хозяйстве «Голубинское», что возле старых могил.

Русский язык богатеет. Всё на пользу ему, даже перемены в сельском хозяйстве. Когда-то Россию кормил просто мужик ли, крестьянин – позднее поделенный на «бедняка», «середняка», «кулака», «зажиточного». После революции появились «коммуны», ТОЗы, потом «колхозы», «совхозы», им помогали МТСы да РТСы. Стало привычным: «колхозные поля», «колхозный скот», «из семьи колхозника». После новых, относительно недавних перемен родились на свет мало кому понятные аббревиатуры СПК (сельскохозяйственный производственный кооператив), АОЗТ, СППК, да еще «Западом» попахивающий «фермер».

Нынче у нас объявились МУСПы (Муниципальное унитарное сельхозпредприятие): «Голубинское» (когда-то совхоз), «Калачевское», «Дон» и т. д. Коллективных хозяйств стало вдвое больше. МУСП «Дон» и СПК «Дон», МУСП «Варваровское» и СПК «Варваровский», МУСП «Нива» и колхоз «Нива»… На тех же землях, в тех же хуторах и селеньях. Зачем, почему?

Налицо новый шаг на пути преобразований. Не какой-нибудь, а в великую сажень. Без преувеличений – революционный.

Вспомним, как создавались колхозы: «Заявление. Прошу принять… Быков – две пары, лошади… плуг… борона… косилка…» Личное, свое, становилось общим, колхозным. Все это – с болью и с кровью. Кнутом, а то и штыком загоняли. Одним словом, коллективизация.

И вот теперь, полвека спустя, новые кипы заявлений: «Главе районной администрации… Прошу Вас принять мой имущественный пай в размере… в муниципальную собственность безвозмездно», «…в размере 9 866 рублей», «…в размере 15 605 рублей». Есть бумажки, писанные от руки, есть «под машинку». Но подписи – личные, потому как документ «юридический»: Жалнин, Уланов, Сегеда, Силичев, Кравякин, Катайкин, Попадейкин… – корявые подписи, но разборчивые.