– Само собой, – ответила Анна.
– По-моему, я чего-то не усек, – признался Легран.
– Неважно, – успокоил его Эпаминондас, – если пытаться все усечь…
– …то жизни не хватит, – закончил я.
– А это далеко? – поинтересовалась Анна.
– Два дня на машине, – вконец нахмурившись, ответил Легран.
– Все-таки как тесен мир, – заметил Эпаминондас.
– А вы не можете поехать без них? – с невинным видом поинтересовался Легран.
– Каждый делает, что может, – ответила Анна. – Этого я никак не могу.
– Мы тебе не помешаем, – заверил Эпаминондас, – мы никогда никому не мешаем.
– Никогда, – подтвердил я, – кого хотите спросите.
– Да мне-то что, – пожал плечами Легран, – это я так, к слову…
Он попрощался с нами, по-прежнему хмурый, и назначил встречу завтра утром. Мы вернулись на яхту. Эпаминондас снова немного встревожился.
– Одно из двух, – изрек он, – либо это он, либо это не он.
– Ты просто устал, – сказала Анна, – тебе надо пойти отдохнуть.
– Если это он, значит, он, – не унимался Эпаминондас.
– Ты же сам знаешь, – заметил я, – это такое дело…
– Но если это не он, – невозмутимо гнул свое Эпаминондас, – зачем же им тогда понадобилось тебя туда посылать?
Эпаминондас встал рано, чтобы купить два маузера и карабин. Это на всякий случай, когда мы доберемся до Уэле, и потом, кто знает, а вдруг нам по дороге попадется какой-нибудь куду.
Встреча с Леграном была назначена в том же баре, где мы познакомились с ним накануне, в час аперитива. Эпаминондас категорически настоял, чтобы мы явились туда с маузерами и карабином за спиной. Он снова пребывал в отличнейшем расположении духа. Тем не менее, когда Легран заметил, как мы вошли, он не только не улыбнулся, а скорее наоборот, хранил нарочитую суровость.
– Это еще что такое? – поинтересовался он, еще больше помрачнев от нашей шутки.
– Маузеры и один карабин, – любезно пояснил ему Эпаминондас.
Легран оказался человеком серьезным. Он тут же потребовал, вполне, впрочем, вежливо, чтобы мы предъявили ему свои удостоверения личности, а также документы на яхту.
– Или мы занимаемся серьезными вещами, – заявил он, – или мы с вами вообще ничем не занимаемся.
Мы были целиком и полностью согласны. У него есть свои принципы, пояснил он, и опыт тоже; он дал нам понять, что ему не впервой исполнять миссии весьма деликатного свойства. Мы охотно ему поверили. Его преданность Жеже была безмерна, а осторожность приводила нас в отчаяние. Впрочем, он был не чужд известной скрытности. В продолжение всего нашего путешествия мы так и не узнали от него ничего, кроме того, что он знал Жеже вот уже два года, что он тоже приехал сюда из Абомеи и с тех пор, как они познакомились, они с Жеже все время работают вместе. На Анну он особенно не обращал внимания и ни разу ни под каким видом не проявил к ней ни малейшего интереса. В общем, относился к ней, как, впрочем, и к нам, с той неизменной сдержанностью, которой он хотел придать какой-то, я бы даже сказал, военный характер и от которой он, будто свято блюдя серьезность своей миссии, ни за что не хотел отступаться. Мы должны полностью довериться ему во всем, предупредил он нас перед отъездом. И мы доверились ему безоглядно. Он вез нас куда хотел, делая это, надо сказать, весьма искусно. Единственные осложнения, какие у нас возникали, были связаны с Эпаминондасом, однако ей довольно быстро удалось сгладить и их. У Эпаминондаса было непреодолимое отвращение к любым претензиям мессианского толка, и ему было совершенно неважно, имеют они под собой хоть какие-то основания или нет. Кроме того, Легран внушал ему смутную тревогу, во всяком случае, в первый день. Правда, уже назавтра благодаря куду он напрочь позабыл о своем недоверии. Кстати, далеко не самым последним удовольствием нашего путешествия было наблюдать, как Эпаминондас весь вечер не сводил с него взгляда, следя с неусыпной бдительностью детеныша куду. Ах, никогда не восхищались мы Эпаминондасом больше, чем в эти незабываемые дни!
Мы отправились в путь на другой день, часов в восемь утра. Анна взяла свой автомобиль. К счастью, Легран тоже взял свой, джип, и обогнал нас. Только он один знал, куда мы едем и где будем спать следующей ночью.
В тот день мы пересекали обширные, ровные и влажные пространства Верхнего Конго. Дороги были хорошие. Машины работали без перебоев. Погода в Африке на этих широтах не создавала никаких проблем. Ясное дело, стояла ужасающая жара, но, кто знает, может, потому, что мы преследовали цель, всех нас достаточно живо волновавшую, никто из нас и не думал жаловаться. Известно, что в бассейне Конго дожди льют непрерывно, только, говорят, немного по-разному, меняя свои повадки от одного равноденствия к другому. Леса казались бесконечными. Но вовсе не были однообразными, совсем напротив, всякий раз выглядели по-новому – для тех, кому была охота на них смотреть. Клаксоны наших машин отдавались эхом, точно в соборе. Как и в предыдущие дни, над нами низко нависали тучи. Они опорожнялись почти каждый час, к этому надо было привыкнуть, дожди проникали до самых глубин, до самых сокровенных глубин земли. Тонны и тонны воды. Мы останавливали машины. Шум дождя был таким сильным, что вполне мог не на шутку напугать. Она с изумлением наблюдала, как он обрушивался сверху вниз. Было странно видеть ее такой, глаза поочередно обретали то темно-зеленый цвет леса, то прозрачность дождя. Ей тоже было жарко, на лбу постоянно сверкали капельки пота, и она то и дело утирала его тыльной стороной руки – каким-то рассеянным, машинальным движением, от которого у меня всякий раз щемило сердце. Шум дождя не давал нам говорить. А потому я все глядел и глядел, как она смотрит на дождь и утирает со лба пот тыльной стороной руки. Будто во всем мире не происходило ничего, кроме этого. Правда, сердце у меня вздрагивало, словно от боли, даже когда она просто моргала – от малейшего взмаха ресниц. А один раз, когда я слишком долго не спускал с нее глаз, мне вдруг показалось, будто я увидел в ней что-то еще, совсем другое, чего не мог выразить словами и чего, возможно, никогда не должен был бы видеть, – и тогда я вскрикнул. Эпаминондас вздрогнул от неожиданности и обругал меня. Довольно быстро выяснилось, что он плохо переносит климат тропиков. Она – она тоже слегка побледнела, но не спросила, что со мной случилось. Время от времени показывалась Конго. Порой спокойная. Порой нет. Она неслась по лесу, точно полоумная, и делала такие крутые петли, что дорога не всегда поспевала за ней следом. Грохот ее порогов слышался за десяток километров и один мог перекрыть совместный рев сотни тысяч слонов. Время от времени мы останавливались, чтобы осмотреть окрестности, однако Легран не давал нам возможности воспользоваться этими остановками в полной мере. Селений по пути попадалось мало. Как правило, они оказывались совсем крошечными и затерянными в лесах. Одни только куду и слоны – зато самые большие в мире – вполне освоились и спокойно чувствовали себя в этих местах. Они умирали от старости на этой девственной земле, и она поглощала их, как поглощала самое себя в этом непрерывном возобновлении, длившемся с тех пор, как существует мир. То там, то тут на ней выделялись какие-то странные разноцветные линии. Яркие потоки, вены, пестрые реки. Порой они становились красными, как убийство. Потом серыми, потом вовсе теряли окраску до полной бесцветности. Мы с трудом дышали. Неизменные тучи заряжали воздух тяжелыми маслянистыми испарениями. Что поделаешь, это был воздух для слонов или куду, но никак не для человека. И все же никто из нас не жаловался. Нам не встретилось ни одного цветка, который напомнил бы нам хоть что-то из того, что мы уже видели прежде.
После полудня, хоть Леграну и в голову не пришло позаботиться о том, чтобы накормить нас обедом, мы прибыли в город, носящий забавное имя Кокильхатвиль, которого с таким нетерпением ждал Эпаминондас, однако в нем не оказалось ровно ничего сколько-нибудь забавного. Здесь мы покинули реку Конго, однако часам к шести снова встретились с нею в другом городке, меньше первого, он, как сейчас помню, назывался Додо. Там мы окончательно расстались с Конго и повернули прямо на север, чтобы побыстрее добраться наконец до долины Уэле. Дорога изменилась. Сперва она сделалась просто похуже, потом совсем скверной, потом уже даже не была вымощена щебнем, и нам приходилось все время быть начеку, чтобы не угодить в какой-нибудь глинистый ухаб. К восьми часам вечера закончилась равнина, и мы начали понемногу подниматься к высокогорным саваннам Уэле. Стало прохладней. Мы остановились в одном селении, где было несколько бунгало, принадлежащих белым поселенцам, и небольшая гостиница, хозяин которой, тоже белый, был знаком с Леграном. Эпаминондас не без тревоги заметил, что оба они явно похожи друг на друга и нас там явно ждали. Мы долго простояли под душем. Все были зверски голодны, даже Эпаминондас, несмотря на жару. Бунгало на первый взгляд выглядело довольно тоскливо. Грязно, стены голые, а из всего освещения только одна ацетиленовая горелка. Зато, как нам сказали, там имелось голландское виски. Анна не замедлила его заказать. Мы поужинали. Эпаминондас ел, не снимая с плеча маузера. Только после третьей порции виски он все же решился положить его на стул рядом с собой. Легран отказался даже прикоснуться к виски. Но мы все равно пили прямо у него под носом, назло. Человек он был недоверчивый. Мне пока еще не удалось разобраться, в чем именно он нас подозревал. Но подозревал он нас непрерывно и по всякому поводу, а в тот вечер даже из-за того, с каким аппетитом мы ужинали. Но все равно надо же было хоть изредка перекинуться словечком. А о чем нам с ним было говорить?
