«Они были уничтожены частично во время погромов, частично во время расстрелов литовскими командами… Содействие населения выражается в первую очередь в обнаружении и передаче немецким властям литовских коммунистов, красноармейцев и евреев».[57]
В Риге сразу после оккупации начались массовые аресты всех лояльных к советской власти. Арестовывали рабочих, в сороковом году приветствовавших присоединение к Советскому Союзу, не успевших скрыться представителей советских и партийных властей, приехавших из других союзных республик простых людей.
«В соответствии с распоряжением командира охранной полиции Латвии подлежат аресту все российские подданные, приехавшие в Латвию после 17 июня 1940 г. Они должны быть доставлены в соответствующие учреждения немецкой полиции безопасности для интернирования».[58]
Людей арестовывали на фабриках, на местах работы, по домам – каждого, кто казался подозрительным. Две недели шли непрерывные аресты. Арестованных доставляли в ближайший полицейский участок, из участков – грузовиками в центральную тюрьму. Со многих крупнейших фабрик рабочих отправляли в тюрьму целыми сменами.[59]
«В первую же ночь латыши, как полицейские, так и частные, вооруженные врывались в еврейские и русские кварталы, грабили, избивали, иногда расстреливали на месте. Обыкновенно же забирали с собой мужчин и женщин в тюрьму или префектуру, – вспоминал один из чудом выживших очевидцев. – Там их избивали до полусмерти; издевались самым рафинированным образом, заставляли мужчин и женщин раздеваться догола и совокупляться и после этого убивали, так что из тюрьмы, а чаще всего и из перефектуры, никто живым не возвращался; их увозили в Бикернский лес и убивали. Таким образом в течение 2–3 недель было уничтожено около 12 000 евреев и примерно столько же главным образом русских».[60]
На окраинах прибалтийских городов как на дрожжах росли концлагеря. Один из них был организован оккупантами в форте № 9 неподалеку от Каунаса. Очень скоро это место приобрело страшную славу.
«Форт № 9 жители Каунаса называли “фортом смерти”. Форт расположен в шести километрах северо-западнее города и представляет собой старое железобетонное крепостное сооружение. Внутри его имеется большое количество казематов, которые были использованы немцами в качестве камер для заключенных. Со всех сторон форт обнесен железобетонной стеной и колючей проволокой.
Гитлеровцы в первые же дни своего прихода в Каунас согнали в форт № 9 около тысячи советских военнопленных и заставили их отрывать рвы на поле площадью более пяти гектаров, у западной стены форта. В течение июля – августа 1941 года было отрыто 14 рвов, каждый шириной около трех метров, длиной свыше 200 метров и глубиной более двух метров».[61]
Так с немецкой педантичностью оккупанты подготовили места захоронения своих будущих жертв.
Вскоре в прибалтийские лагеря смерти людей стали привозить издалека.
В начале июля 1941 года на разъезде «214 километр» под латвийским городом Даугавпилсом остановился эшелон. Его вагоны были закрыты наглухо; охрана не подпускала никого близко. Однако местным жителям недолго пришлось гадать, что же привезли немцы. Вагоны открыли; из них стали вылезать измученные красноармейцы. «Когда открыли вагоны, военнопленные жадно глотали воздух открытыми ртами. Многие, выходя из вагонов, падали от истощения. Тех, кто не мог идти, немцы расстреливали тут же у будки обходчика. Из каждого эшелона выбрасывали по 400–500 трупов. Пленные рассказывали, что они по 6–8 суток не получали в дороге ни пищи, ни воды», – рассказывал впоследствии обходчик.[62]
Это были первые советские военнопленные, привезенные в Прибалтику.
Их привезли туда, чтобы уничтожить.
Термин «айнзатцгруппы» с первых же дней войны наполнился жутким смыслом для населения оккупированных областей СССР.
Специальные карательные подразделения, они двигались за продвигавшимися на восток германскими войсками. Отвечая за безопасность армейского тыла, айнзатцгруппы уничтожали «нежелательные элементы»: коммунистов, большевиков, евреев и всех, кого заблагорассудится. Каждой группе армий было придано по айнзатцгруппе, а в полосе группы армий «Юг» их действовало целых две.
Взаимопонимание между армейским командованием и карателями было самым нежным. Об этом с удовольствием вспоминал впоследствии командир айнзатцгруппы «А» бригаденфюрер СС Франц Штальэккер. «Айнзатцгруппа “А” после подготовки ее к операциям направилась в район, где она должна была сосредоточиться, как приказано, 23 июня 1941 года – на второй день кампании на Востоке. Группа армий “Север”, состоящая из 16-й и 18-й армий и 4-й танковой группы, вышла перед этим днем, – писал в докладе Штальэккер. – Нашей задачей было немедленно установить личный контакт с командующими указанных армий и командующим тыла. Следует подчеркнуть с самого начала, что сотрудничество с вооруженными силами обычно было очень положительным; в некоторых случаях, например с 4-й танковой группой, которой командовал генерал-полковник Гёппнер, это сотрудничество было очень тесным. Некоторое взаимное непонимание, которое существовало в первые дни с некоторыми деятелями, потом совершенно рассеялось в результате личных собеседований».[63]
Не менее тесным было взаимопонимание между командованием группы армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта и приданной ей айнзатцгруппой «С» брига-денфюрера Отто Раша.[64] Благодаря этому на Украине расстрелы происходили с регулярностью хорошо отлаженных часов.
Командир переброшенного с запада 528-го пехотного полка майор Рёйснер услышал характерные винтовочные залпы уже в день прибытия в Житомир. Заинтригованный, вместе с двумя адъютантами он отправился выяснять, в чем дело. «Вскоре, – вспоминал майор, – мы почувствовали, что здесь происходит что-то ужасное». Офицеры убыстрили шаги; выстрелы раздавались из-за железнодорожной насыпи.
Когда майор взобрался на насыпь, то увидел, как рассказывал впоследствии, «отвратительную по своей жестокости картину, потрясавшую и ужасавшую неподготовленного человека». За насыпью была вырыта яма около 7–8 метров длиной и примерно 4 метра шириной, на одном краю которой лежала куча вынутой из нее земли. Холм и прилегающая к нему стенка ямы были залиты потоками крови, а сама яма – завалена множеством трупов мужчин и женщин. Сколько людей лежало в яме, понять было невозможно. Подойдя вплотную к яме, майор увидел лежавшего среди других расстрелянных старика с седой окладистой бородой. Он был еще жив и тяжело дышал. «Я ему уже вогнал семь пуль в живот, теперь он сам должен подохнуть», – с улыбкой объяснил майору один из полицейских.
Рёйснер подал командованию возмущенный протест. «Я участвовал в первой мировой войне, во французской и русской кампаниях этой войны и отнюдь не страдаю преувеличенной чувствительностью, – писал майор. – Мне пришлось быть свидетелем многих более чем неприятных вещей как участнику добровольческих формирований в 1919 году, но никогда я не видел сцен, подобных описанной…Припоминаю также, что, по рассказам солдат, которые часто видели эти казни, таким способом ежедневно расстреливалось много сотен людей».[65]
Доклад оставили без внимания; только что прибывшему с Запада майору было простительно не знать, что здесь, в России ведется особая война, война на уничтожение, в которой сантименты недопустимы. На привалах пропагандисты доводили до солдат победоносного вермахта новые указания командования:
