Дискуссия очень тяжело отразилась на Гинденбурге. Вестарп, посетивший его в Кольберге, заметил, какое глубокое впечатление произвело на него все происходящее. Позже маршал пожаловался Плессену, что эта дискуссия подорвала его здоровье. Раздираемый сознанием офицерского долга и чувством реализма, он ощущал слабость и неуверенность. Он был убежден, как и раньше, что отъезд кайзера был единственно возможным выходом из сложившейся безнадежной ситуации, но не хотел объявлять об этом публично. Не мог он заставить себя, даже сохраняя преданность бывшему суверену, взять на себя всю полноту ответственности за его отъезд, прикрыв тем самым монарха от обвинений в трусости и дезертирстве.
В действительности чашу весов, конечно, склонила позиция Гинденбурга. 30 октября Вильгельм прибыл в Генеральный штаб в поисках защиты от революционных сил, но вынужден был уехать, поскольку Гинденбург и Гренер больше не могли обеспечить ему такой защиты. Другие тоже советовали ему уехать, но их слова имели вес только как дополнение к позиции двух генералов. Так что кайзер обоснованно считал совет Гинденбурга решающим. Такого же мнения была и его свита.
Можно считать установленным, что именно мнение маршала подтолкнуло императора к отъезду в Голландию, но остается открытым вопрос: вправе ли Вильгельм возлагать на старика всю ответственность за этот отъезд? Бывший монарх настаивал, что Гинденбург вынудил его уехать, заявив, что только так можно спасти страну от ужасов гражданской войны. Строго говоря, это не так. У императора были и другие возможности. Он мог остаться, рискуя погибнуть, быть взятым в плен или оказаться перед судом революционного трибунала. Кроме того, он мог покончить жизнь самоубийством. Если он решил уехать, то это было только его решение, и только он нес за него ответственность.
Если такая мысль и приходила в голову Гинденбургу, то он никогда и ни с кем ею не делился. Он считал неприличным вступать в полемику лично с монархом относительно событий 9 ноября. Возможно, даже он в минуты откровенности признавался самому себе, что на месте Вильгельма повел бы себя так же. Ведь, стараясь переложить ответственность на его плечи, кайзер делает не то же самое, что и он сам делал в отношении Людендорфа, а потом Гренера?
Прошлое никак не отпускало маршала, но и настоящее нельзя было игнорировать. 19 января 1919 года были проведены выборы в Национальное собрание, которому следовало составить проект конституции новой республики. Результаты выборов были во многих отношениях неубедительными: большинство рабочих поддержали социалистов большинства. Эта партия получила 163 места. Придерживающиеся более радикальных взглядов независимые социалисты получили 22 места, а спартаковцы, переименованные в коммунистов, в выборах не участвовали. Имея 185 (из 421) мест, социалистические партии не обеспечили себе большинства в собрании. С другой стороны, буржуазия получила большинство – 236 мест, но она была расколота на четыре главные партии: левые демократы, католики партии «Центра», правая немецкая народная партия и реакционная немецкая национальная народная партия. Демократы и значительная часть партии «Центра» поддерживали республику, две правые группировки отдавали предпочтение реставрации монархии.
Сколь различными ни были предпочтения электората в других отношениях, большинство избирателей проголосовали за республику. Созданное в феврале 1919 года правительство состояло из коалиции социал – демократов, демократов и центристов. Его члены имели разные взгляды на социальную, культурную и экономическую политику, но все они верили в принципы политической демократии и были преисполнены решимости выполнить свою работу.
Насколько внимательно следил Гинденбург за развитием событий, сказать трудно. Однако представляется маловероятным, что он проявлял нечто большее, чем поверхностный интерес к веймарским делам. Это объяснялось его антипатией к политике и недоверием к парламентской деятельности. К тому же его постоянного внимания требовало затянувшееся обсуждение вопроса об отъезде кайзера в Голландию. В 1925 году он был выдвинут кандидатом в президенты, после чего изучил конституцию и откровенно признал, что ранее не был знаком с этим документом.
То, что он узнавал о деятельности Национального собрания в Веймаре, должно быть, внушало ему серьезные опасения. Очевидная поддержка большинством депутатов республиканской формы правления не сулила ничего хорошего процессу восстановления монархии. Требование большого числа депутатов принять цвета старого либерального движения и революции 1848 года (черный, красный и золотой) в качестве национальных цветов новой Германии (вместо имперского черного, белого и красного), без сомнения, потрясло маршала до глубины души. Кроме того, не обошлось без досадной критики старой армии и германского милитаризма, которая не могла его не задеть. С другой стороны, события, касающиеся лично его, складывались вполне благоприятно. Эберт был избран президентом новой республики на основе временной конституции, принятой на одной из первых сессий собрания. Носке стал министром обороны в новом правительстве, сменившем совет народных уполномоченных. Занимая такие посты, эти люди могли обеспечить сотрудничество между Верховным командованием и правительством. Сам Гинденбург был упомянут как возможный кандидат на пост президента, но реакция собрания была настолько ошеломляюще отрицательной, что идея сразу же отпала.
В конце февраля собрание приступило к обсуждению создания новой регулярной армии. Был поспешно принят закон о создании временного рейхсвера – кроме независимых социалистов, все согласились с тем, что в этом вопросе скорость играет немаловажную роль. Закон провозглашал создание армии «на демократической основе», но, поскольку последовавший за ним исполнительный декрет закрепил, как и прежде, право назначения, выдвижения, перевода и увольнения офицеров до чина полковника за военными властями, перспектива истинной демократии представлялась весьма сомнительной. Однако, кроме независимых, эта проблема никого не волновала. Специальные мероприятия касались Гинденбурга и сил, находящихся под его командованием: его штаб сохранил название (к тому времени ставшее анахронизмом) Верховного командования и должен был подчиняться непосредственно президенту рейха Эберту, при этом Носке выполнял функции посредника. Еще одним декретом Эберт передал Гинденбургу всю полноту власти над подразделениями, находящимися в его юрисдикции. Таким образом, джентльменское соглашение между Эбертом и Гренером сохранило силу, и Гинденбург был избавлен от позора, связанного с получением приказов от парламентского правительства. Такое положение дел было неконституционным, поскольку статья 8 временной конституции предусматривала подчинение Верховного командования правительству рейха. Но Гренер, как всегда старавшийся защитить маршала от отождествления с новым режимом, настаивал именно на таком решении и добился своего.
Ему пошли навстречу, поскольку республика все еще отчаянно нуждалась в Гинденбурге, его имени и поддержке. За всеми планами и надеждами на будущее маячил вопрос об условиях мирного урегулирования, которые Германия будет вынуждена принять. Правительство узнало из прессы и от своих агентов, что договор, проект которого составлялся в Париже, будет значительно тяжелее, чем можно было ожидать, опираясь на достигнутое в предшествующих переговорах соглашение принять за основу четырнадцать пунктов президента Вильсона. И здесь авторитет Гинденбурга мог облегчить потрясение нации от этого шока.
Условия, поставленные Германии в Версале 7 мая 1919 года, действительно явились сокрушающим ударом для большинства немцев, а тот факт, что они не подлежали обсуждению, явился дополнительным унижением. И если все условия были очень тяжелыми, самыми оскорбительными оказались так называемые Schmachparagraphen – позорные статьи. В них требовалась экстрадиция Вильгельма II и его военных советников для предания их суду международного трибунала как военных преступников, а также признавалась вина Германии за весь ущерб и потери, понесенные рядом стран вследствие войны, «навязанной им Германией и ее союзниками». Именно статья о вине Германии более чем любая другая превращала вопрос о принятии или непринятии договора в политический.
