«Но какая ясность в смысле расовой принадлежности! – думал Туз, крася голову и брови черным. – А в многонациональной отчизне – густой туман. Хотя, если дать имена всем российским замесам, многие наверняка потребуют самоопределения, вплоть до создания республики хохлоцапов, например, или коцахлов с вхождением в Европейский союз».

«Кто у нас с тобой может родиться?» – спросил он Грушу. «Да какой-нибудь бубновый валет, “петушиный хвост”, – махнула она рукой, разглядывая карту.

В середине девятнадцатого века эти земли перешли Великобритании по праву сильного и назывались, будто тяжелое внутреннее заболевание, Британский Гондурас. Уже лет двадцать как Белиз считается независимым, однако его главой остается королева Елизавета, представленная губернатором. И все здесь мерят на английский манер – в акрах и рудах, ярдах и родах.

Это совершенно запутало Грушу. По имевшимся бумагам ей причиталось девятьсот тысяч акров. В акре четыре руда. Один руд – примерно пять тысяч квадратных ярдов. В роде – более пяти тысяч метров. Все получалось «вроде», но как-то выходило, что Груше достанется вся страна площадью в двадцать три тысячи квадратных километра. Она долго считала в столбик, переводя из одной меры в другую, и наконец поняла, что Белиза ей вообще не хватит – придется предъявлять претензии Мексике с Гватемалой. Словом, очень возбудилась. «Да ты уж так не замахивайся, – осаживал Туз. – Еще туманны дали!» От одного взгляда на кучу бумаг ему по отечественной привычке стало дурно: «Вот уж канитель потянется. Хорошо, если за год оформят»…

Проверка на границе оказалась не строже, чем у входа в кинотеатр. Белизский пейзаж ничем не отличался от мексиканского – та же сельва по сторонам и развалины пирамид. Но Груша, озирая все хозяйским уже глазом, сокрушенно вздыхала. Особенно когда асфальт кончился и пошла грунтовая дорога. А при въезде в Бельмопан едва не задавила от огорчения горбатую корову. Не только столичным городом, но и деревней невозможно было назвать это селение в несколько десятков домов у ворот английской вертолетной базы. Не верилось, что здесь находится правительство какого-никакого, а государства. Однако им сразу указали двухэтажный особнячок из пяти комнат, где разместился губернатор.

Дон Пепе принял немедленно, будто совсем заждался. Величавой дородностью и сигарой очень напоминал Уинстона Черчилля на склоне лет. Узнав в Тузе своего старого знакомого Аспезио Трефо, обнял и усадил на диван под огромным портретом карибской лангусты: «Наш кормилец! Здесь молятся лобстеру, как Кецалькоатлю или Будде».

«Кстати! – воодушевился Туз. – Для вас есть прекрасная монастырская роспись двухтысячелетней давности – Будда с монахами!»

«Любопытно, но приобрести не смогу – не то международное положение. Все обесценивается, и лангусты покидают наши воды». – Голос дона Пепе вдруг затих, как поступь членистоногих вдали. Голова склонилась на грудь, веки смежились, и лицо вмиг окаменело, погрузившись в сон. Хотелось воскликнуть словами английского министра: «Пробудись, Европа!»

«Не лезь ты со своим Буддой, – разволновалась Груша. – Дядька, того и гляди, уснет навечно, не успеет разобраться с реституцией»…

«С этим никаких проблем, амигос! – очнулся дон Пепе, делая щеками и носом подобие утренней зарядки. – Хотя за последние годы старинные меры площади сильно урезались, один к сотне, но по дружбе я выпишу документ на десять тысяч современных акров. Не хотите ли взглянуть на место, где стоял город Киче? Надеюсь, вы на машине?»

Они выехали из Бельмопана и вскоре очутились в предгорьях у реки Белиз. Над шумным водопадом выгибалась дюжина радуг, рядом бродили добродушные мапачи, кивая полосатыми хвостами. Тут и там виднелись руины древних зданий, поросшие манговыми и кофейными деревьями, папайей и кустами мимозы. Порхали огромные бабочки и маленькие птички. Наверное, такой уголок открывается взору раз в жизни.

Дон Пепе, вернувшись из очередного краткого забытья, повел рукой справа налево: «Вот, собственно, ваши владения»…

В пути Груша молчала, подавленная потерей целой страны, но тут ободрилась – столь чудесно выглядело наследство. Ее беспокоила лишь большая деревня, неуместно раскинувшаяся вдоль берега, да какие-то жалкие кибитки, вроде цыганских, поодаль. «Зачем мне эти постояльцы?! – с жаром шепнула она. – Скажи, чтобы всех переселили!»

Туз нехотя передал эти требования, и дон Пепе поморщился: «Да, Старый Свет меняет человека. Впрочем, хорошо тебя понимаю, Аспи, но, увы, бессилен. Только не волнуйтесь, друзья, за свою землю вы получите чемодан денег – большего предложить не могу. Иначе начнутся беспорядки – кровь, тяготы, слезы! Королева-мать лишится покоя, если будем разбазаривать территории, и гринго вмешаются».

«А как же независимость?!» – воскликнула Груша.

«Да где вы ее видели? – резко ответил дон Пепе. – Даже думать о ней глупо! – Он явно брал пример с Черчилля, запросто перескакивая, как и тот, от консерватизма к либерализму. – Приходите завтра, амигос. Все оформим и обретете эффектную сумму наличных. Вот, пометил для памяти», – показал пухлую книжечку.

Они расстались у его дома, и Туз приободрил Грушу: «Какой обаятельный дон! Сразу видно – подарок судьбы». «Вроде бы», – кивнула она задумчиво, еще не понимая, победа это или полный провал.

На следующий день дон Пепе вновь был радушен, но сдержан и временами взглядывал так пристально, что холодок пробирал, словно от кондиционера. Кажется, плохо помнил, что было накануне, и сверялся с блокнотом. Впрочем, обещанное выполнял. Туз подписал бумаги, и без всяких загвоздок им вручили крупный потертый чемодан крокодиловой кожи. Открыв его, Груша обомлела – набит деньгами, сосчитать которые немыслимо простому смертному. Белизские доллары, перуанские инти, гондурасские лемпиры, панамские бальбоа и коста-риканские колоны – в глазах рябило от пестроты.

«Не сомневайтесь, тут все точно, – успокоил дон Пепе. – По расценкам первой четверти шестнадцатого века. Если перевести тогдашние реалы в нынешние доллары, выходит двадцать пять центов за один теперешний акр. А у нас в Белизе такая сумятица с банкнотами разных стран и народов. Зато, не правда ли, красиво? И чемодан в подарок!»

Ни слова не говоря, Груша выволокла этот гостинец, подпихивая коленом, из губернаторского кабинета.

«Ну, сестра у тебя – дикарка, – заметил дон Пепе. – Куда вы теперь?»

«Лежать у волн, сидеть на крутизне, уйти в безбрежность, в дикие просторы, где жизнь вольна в беспечной тишине!» – с чувством отвечал Туз из «Чайльд-Гарольда».

«Тогда поезжайте в Фелис. Милый город. Полной дикости не обещаю, хотя есть алькальд Атрасадо, а также волны и беспечность. На тамошнем кладбище, кстати, покоится лорд Байрон, на которого ты, Аспи, чем дальше, тем больше похож. – Дон Пепе извлек из стола портрет пожилого человека в перьях и с копьем наперевес. – Это копия дагерротипа, сделанного как раз в Фелисе незадолго до его кон»… – И задремал на полуслове уже основательно, выронив изо рта сигару. Туз удалился по-английски без прощаний, но пританцовывая, до того удачно сложилось все с реституцией. Он очень сомневался в этой затее. Урвать хоть что-нибудь у государства всегда казалось ему великим, но несбыточным достижением. «Нам просто сказочно повезло, что губернатор в старческом маразме! Целый чемодан деньжищ без проволочек!» – тормошил Грушу.

Но для нее эти доводы выглядели не менее странно, чем дорога без асфальта. Она размышляла, сильно ли ее надули в спешке. «Мог бы, братец, поторговаться! – произнесла в сердцах, заводя машину. – Ах, прости, забыла. Ты, лобо, только одно умеешь!»

К счастью, через час, когда впереди показалось Карибское море, расслабилась и оттаяла.

Город Фелис

В городишке Фелис обитало полсотни тысяч человек – так сообщал камень при въезде, на котором число было вырублено на века, будто жителей в этом счастливом месте никогда уж не прибудет и не убудет.

Тут преобладала раса «искушение в воздухе», или проще «хочутебя», возникшая от слияния «камбухо» и «кальпамулато». Первые – смесь индейцев с китайцами, вторые с негроидной добавкой. Изредка встречались «ятебянепонимаю», а редчайший «поворот вспять» представлял в единственном лице городской голова – алькальд Атрасадо.