– Разве нас один? – огорчился Васька. – А я-то думал, по меньшей мере, два. Грустно одному в шахте!

– Грустно, грустно одному, – эхом отозвался призрак.

Васька сделал реверанс типа книксена с нансеном и амундсеном:

– Милостиво прошу по рюмашке, сеньор! В одиночку, сами понимаете, – дегенеративно!

Он все же оскальзывался в неглубокие контужные провалы и, выбравшись, едва признал дона Борда. Напудренный парик, богатый камзол с кружевами, серебряные чулки…

– Угощаю, милейший! Четверть тысячелетия вина не пригублял!

«И мне такое предстоит!» – с ужасом от цифры подумал Васька.

В баре по-прежнему было уютно, пусто, и алкогольный янтарный монстр предвкушал скорую, легкую победу. Но Васька получил подкрепление – второй призрачный фронт.

Усевшись в кожаное кресло, как в дот, дон Борда обрушил шквальный скорострельный огонь. Не утратил за два с половиной века сноровку – она, видать, навсегда в крови. Да и какая у призрака кровь? Чистая энергия, которую не сбить с катушек. Видел ли кто-нибудь энергию на бровях? Дон Борда расслабился, повеселел, но не более.

– В какие сферы не войду я, – подмигивал он. – Везде мне видятся друзья.

– А сколько нас, друзей-то?

– Вас, милейший, не более одного!

– И не менее двух, – соглашался Васька, стремясь обнять дона.

Поддав, как следует, монстру по морде, почти опустошив, они хитро сманеврировали – якобы отступили. А сами пошли кататься на вагонетке по забоям, отвалам, шурфам и канавкам. Дон Борда очень раскрепостился, говорил милые глупости, вроде – «неправильна моя призрачная жизнь!» – пускался вприсядку, сбросив камзол, и кувыркался гимнастически на рельсах. С воплями и прибаутками, каких не слыхали мексиканские недра, они бегали вперегонки, играли в салочки и жмурки. Дон Борда не жульничал. Напротив, уступал дорогу, не подглядывал и по мере сил сгущался под осаливание. Словом, на редкость приличный призрак старого доброго воспитания, с легкой французской чудинкой и суеверностью.

– Показал бы тебе, Васенька, пару кладов по дружбе, да сомневаюсь.

– Покажи один, добрый призрак! Наследство есть. Еще бы клад и выигрыш в лотерею!

– Один не могу, – вздыхал дон Борда. – Сперли! Могу пару, но, поверь, опасно. Плохая примета.

– Как знаешь! Пошли добивать!

Но монстра прикончила Шурочка, поджидая Ваську. Призрак, сказав «адьос», умело растворился. Пытался и Васька, но не успел. Шурочка ухватила под руки и потащила прочь по крутой лестнице, удивляясь, какой он легкий, даже на бровях. Кажется, чей-то дух, не мало их тут собралось, помогал ей направленным полем.

Васька бормотал, сильно заплетаясь и коверкая слова:

– Видел Приску, Борду. Выпили немножко…

– Тришка с бородой? Не знаю такого! В любом подземелье собутыльника отыщешь, – ворчала Шурочка. – С того света достанешь. Все, дитятко, спета твоя песенка до дна. Завтра конец такой жизни!

И оторопь брала, какими вещими были ее слова. Только любящая женщина способна прорицать, не сознавая.

Есть путаница в отношении призраков и духов. Мол, призрак одного поля ягода, а дух – совсем другого. Так ли? В общем-то, никакой разницы! Призрак – это дух, видимый невооруженным глазом. И наоборот, дух – это призрак, которого без помощи специальных приборов не разглядеть. Как правило, призраки являются ночью или в затемненных местах – на чердаках, в погребах, на дискотеках и в кинотеатрах. Духу легче стать видимым в потемках, что зависит от целого букета лучей – ультрафиолетовых, инфракрасных, гамма, бета, альфа, райос-икс и прочих покуда безымянных. Короче, если определенный дух имеет цель кому-либо явиться, уверенно превращается в призрака. Но бывают случаи, когда дух настолько засветился, что обратного хода нет. Невидимость утрачена! Ужасающа неприкаянность таких призраков. С тоски они устраиваются на службу, фиктивно бракосочетаются, выдвигают куда-нибудь кандидатуру. Это невольные призраки. Более специальное название – перманентные. В народе известны как вечные жиды, или Агасферы. Для любого духа невольное призрачничество – страшный позор!

Дух Илий не пробовал до сих пор превращаться. При живом-то Ваське было бы странно. Летал по асьенде, нюхал цветы, пил горный воздух, заглядывая во все углы и закоулки. Любознательный дух, ему нравилась старина. Спустившись в шахту, он запечалился – столько пота, крови и слез пролито здесь. Увы-увы! Природа мира такова, что слишком часто дух гоним в угоду плоти. И редко вспомнит кто о том, что плоть смертна, а дух бессмертен. Все молят Господа о плоти – здоровье, сытости, достатке, успехе в обществе, чинах, пустых заслугах и богатстве. Повсюду грех. Грех лицемерия, грех насилия, грех рабства, грех коварства, грех тысячи грехов. Все божий мир, и все страдает, не понимая, для чего…

Духовные стенания привлекли дона Борда. Хоть он и был навеселе, а почуял пришлого.

Призрак обесцветился, поблек и растаял, как папиросный дымок. Легче беседовать без трепа языком.

– Милости просим! – мысленно поклонился он. – Дух дона Хосе де ла Борда!

– А я Васьки Пруна, – скромно ответил Илий.

– Как же сразу не признал? – обрадовался дух Борда. – Мы с твоим Васькой дружки неразлучные! Гуляли вместе!

– Высокая честь быть вашим другом, дон Борда! – расшаркался Илий.

– Ты церемонии брось! Давай, любезный, опризрачнимся по-свойски.

– Сумею ли? – засомневался Илий. – В первый раз.

– Пустяки! Представь Ваську во всей полноте и жми по полю из края в край, – объяснил дон Борда.

Действительно, получилось просто, как чихнуть с маленькой заминкой. На рельсах теперь сидели два призрака – дон в камзоле и Васька, в чем мама родила.

– Оплошность новичка, – успокоил дон Борда. – Всегда спешат, да одеться забывают. Не смущайся, милок, – на Ваську похож! Только невесел. Чего невесел‑то?

– Обстоятельства, – пожал плечами Илий.

Дон Борда насторожился:

– Какие такие? Не помер ли наш друг с перепою?

– Почивает, слава богу!

– А чего, дражайший, витаешь соло? Не по правилам!

– Каюсь, – вздохнул Илий. – Так заведено было, что Васька отпускал проветриться. И представьте, сеньор, – доигрались. Вселился кролик Точтли!

Дон Борда подпрыгнул на рельсе, прихлопнув по коленям:

– Вот и гляжу – Васька, не Васька! У тебя взор голубиный, со слезою. А у того – шальной, с косым огоньком. Знаю прощелыгу Точтли, – в любую дыру скаканет. Невелика беда – надерем уши!

Илий повеселел, но закис дон Борда.

– Кролик – дрянь. Кролику – по шее… У меня печаль профундей.[34] Обокрали! Был тайник, где берег на судный день золотые уши да изумрудный…

– Франциско! – воскликнул Илий. – Человек из Тулы!

Призрак дона Борда раскалился, как утюг.

– Он, собака! На моих глазах! Уж я грозил костлявым пальцем, кандалами звенел, филином ухал, черепами швырялся и тазобедренными костьми…

– А серой, сеньор, воняли? – поинтересовался Илий.

– Уж как вонял, прости Господи! Чем только – зарином, заманом, табуном! Не берет, собаку. Сунул в карман глаз с ушами – и был таков! Грабитель!

От профундного огорчения дон Борда замельтешил в воздухе, как густое облако мошки, еле удерживаясь в более-менее призрачном виде.

– Лучше Ваське подарил бы на свадьбу!

– Какая свадьба? – удивился Илий.

– Хорош дух! Слухов не знает, сплетен не ведает. Есть у твоего милая. Шурочкой звать! – подмигивал дон Борда то левым, то правым. – На святую Приску похожа!

– Простите, сомневаюсь! – твердо сказал Илий. – С девицей знаком и святости не заметил.

– Святость дело наживное, поверь старику. Не было ни на грош и – хоп! – полны закрома!

– Сложный вопрос! – уперся Илий. – Что есть святость? Оставим! Не то запутаемся греховно в тонких материях.

Дона Борда задел этот тон и скептицизм касательно Шурочки.

– Ты, дорогуша, не забывай, что голым задом на рельсе сидишь. Смешно, право, умничать!