— Просто… противно.

   — Нашира… — тихо-тихо сказал Шедар, и девушка яростно обернулась к нему, будто дуэлянт с окровавленным клинком, готовый напасть на любого. А нападать было не на кого. Пасмурное небо — и море. Пустой берег. Так, во всяком случае, смотрел Шедар.

   — Послушайте, но нельзя же так, — задрожал голосок, и все обернулись в сторону Риши. Она побелела от устремленных на нее взглядов, но продолжила, запинаясь:

   — Мы же все… нам друг без друга нельзя. Если ссориться, как же мы сможем там… — дрожал уже не только голос, но и она сама.

   — Трусиха, — бросил Мирах, оттолкнул Наоса и пошел прочь.

   Лилась через край раковины вода, а Нашира стояла рядом, прямая, будто приклеенная к стене. Почетный караул, да и только.

   — Что случилось? — Риша присела рядом, неуверенная, но искренне желающая помочь.

   — Устала я, Риша, — вздохнула рыжая девушка. — Ой, как устала… А ты не выдашь, я знаю. Не умеешь ты выдавать.

   — Зачем тебя выдавать? — опешила Синеглазка.

   — Да нельзя уставать, — в голосе злость была, но тусклая, даже скучная. — Так становишься ко всему безразличным. Ну и… тебе наплевать на всех, и руки не держат… чувствую себя старой ведьмой. Не говори никому, ладно? Я уж лучше… поскользнусь где-нибудь незаметно, чем подтолкнут — или отойдут в сторонку, и будут смотреть. Дружок твой — первый…

   В Чашу Мирах вышел в паре с Шаулой — на сей раз пришлось сидеть у пустого экрана. «Краба» спустили, и зеленая вспышка ослепила котловину. И не сомневались — Шаула ранена. Вряд ли серьезно, все-таки «двойка». Оказалось — Мирах.

   — Я ничего не знаю, — отбивалась Шаула от расспросов. — Я вообще от него куда-то в сторону ушла, выбралась одна на кольцо!

   — Не в первый раз, ничего с ним не станется, — злился Саиф, наблюдая кутерьму вокруг Шаулы. Демонстративно ушел дочитывать книгу.

   Мирах вернулся поздно вечером, когда уже плафоны на стенах площадки горели — на ночь глядя никогда еще не отправляли из лазарета. Руку поддерживала перевязь. Плечо Мираха было перетянуто плотными слоями бинтов, от них пахло лекарством, и через бинты кое-где просочилась желтая мазь.

   — Мирах? — растерянно спросил маленький Наос. — Ты чего это?

   — Молчи, ребенок…

   — Ты почему не остался наверху, в палате?

   — Ну их…

   Больше не промолвил ни слова, прошел сквозь собравшихся подростков — они расступались — и скрылся в «логове».

   Слух прошел — серьезно поранили, пришлось шить.

   — У меня чутье на такие вещи, — уверяла Мира.

   Риша постояла, дождалась, пока подростки начали расходиться, и шмыгнула к Мираху. Он лежал на спине, глядя в потолок. Не шевельнулся, ни когда девочка вошла, ни когда села рядом. И когда взяла его здоровую руку, принялась гладить легонько — не шевельнулся. Только когда пальцы Риши замерли, шепнул:

   — Не уходи…

   — Я никуда не уйду. Я с тобой, — ответно шепнула она. Сидела рядом, долго. Когда он наконец закрыл глаза и, кажется, задремал, прилегла подле него. Желоб широким был, но Риша подвинулась ближе, к самому боку Мираха. Потеснее прижалась, стараясь не побеспокоить. Он вздохнул — то ли в полудреме уже, то ли еще не спал. Так и заснули вместе.

Никто не ожидал новостей — хотя Мирах и Шедар со вчерашнего дня шептались о чем-то, поглядывая на остальных. И не удивились, когда вдоль стены заскользила платформа, и явственно видны были на ней среди прочих мальчишечьи фигурки.

   Пополнение, значит.

   В прошлый месяц двоих прислали… и в этом — двоих.

   Сверчок смотрел на них исподлобья. Ни в чем не виноваты ребята… но прислали их взамен погибших. Какие уж тут дружеские чувства…

   Подростки не сильно смутились, когда их окружила пестрая полураздетая толпа, глазеющая в упор. И не испугались вроде как — или виду не подали, когда услышали, какой своеобразный жребий им выпал.

   Шеату — около пятнадцати с виду, Анка помладше, может, даже четырнадцати не исполнилось. Упорно старается сообразить, куда это попасть угораздило, а губы сами собой расплываются в улыбке, видно, привычной — задорной такой, чуть нахальной. И вихор надо лбом топорщится.

   Эти мальчики время тянуть не стали — не чета Сверчку, сразу взяли быка за рога.

   — Как вы тут живете! Бараны! — отрывисто бросил Шеат.

— О, бунтарь нашелся, — лениво сказал Регор. — Вроде даже белобрысый был поумнее… — он указал на Альхели.

   — Ну, докажи мне, что я не прав! Отзываетесь на какие-то… клички собачьи!

   — А это не клички, — меланхолично произнес Эниф. — Читать надо больше, балда. По мне так вполне красиво…

— Не понимаю. Вы гордитесь тем, что вы тут, — сказал Анка, недоуменно потирая переносицу. И никак не мог улыбку с лица согнать — ну, хорошо ей там было, привычно.

— Да.

— Но вы… марионетки, которые пляшут на потеху толпе, — вклинился Шеат, сверкая глазами, как голодный кот перед мышью.

— Образованный мальчик, — ничуть не обиженный, сказал Саиф. Побарабанил пальцами по синей с металлическим отливом плите, на которой сидел. Сверчок перехватил инициативу, не желая, чтобы новичков высмеивали. Обратился к Анке — тот показался поумнее малость, хоть и рожица лукавая, даже сейчас:

— Скажи, а ты никогда  не гордился тем, что умеешь нечто лучше других? Неважно, хоть в детстве — дальше всех плюнуть?

— Ну? — настороженно откликнулся Анка.

— На все этой дурацкой планете мало таких, кто продержится в Чаше так долго, как мы, и так хорошо, как мы. Нам есть,  чем гордиться, ты понимаешь, козья твоя башка? Пусть ОНИ нас считают уличной мелюзгой, клоунами, подопытными мышами, в конце концов… Так ведь не считают. То есть — мало ли что говорят. Ты на них погляди — слетаются, как мухи на мёд. Им же завидно, чудо ты…

— А вы?

— А нам наплевать на этих, — кивок, невольно перенятый у Мираха, и Альхели понимает — сейчас-то он сказал самую глубинную правду. Потому что уважение того же Регора, не говоря о Мирахе, твари такой, куда важнее, чем все эти типы в костюмчиках, все эти горошины, вкусная пища и даже — чем собственная жизнь. Лучше лишиться ее, чем уважения тех, кто говорит со Сверчком на одном языке.

— Вот так, лопоухий, — грустно говорит Альхели, отвечая уже собственным мыслям. А новичок кивает, будто что понял.

   — Ну и подыхайте, если лень задницу поднять и выбраться отсюда! Большего не заслуживаете! — сквозь зубы бросил Шеат.

   — Да ты перед кем разоряешься? — поднялся Регор. — Перед нами, что ли? А то мы, бедные, новички, мать твою!

   Относительно размеренная жизнь дала трещину.

   — Они готовят побег. Меня подбивали, — сказал Эниф.

— Да пусть бегут. Жалко, что ли?

— А может их… ммм… если до того, как они соберутся, кто-то с ними в Чашу пойдет — опасно же, Мирах!

— Да не, все нормально. Они ж не идиоты. Хотят жить — будут паиньками. А потом… пусть хоть на луну сваливают.

Эниф походил кругами:

— Ты не веришь, что отсюда можно сбежать? То есть, совсем никому, никогда?

— Не верю.

   Эниф отшагал еще один круг. Спросил, опасаясь получить в зубы:

   — А хочешь?

   Смуглый подросток поглядел в землю, потом на небо, и сказал угрюмо:

   — Кто бы знал…

   Значит, побег готовят. Аж два клана заговорщиков в Чаше образовалась — троица, которая все детали предыдущей операции обговаривала, и все остальные, что ходили с довольными лицами вокруг них. И молчали, опасаясь спугнуть.

   Как же… не только им развлекать народ, надо, чтобы их самих кто-нибудь развлек.

   А побег…

   Это Сверчку повезло — мелкая букашка, пронырливая. А тут — даже если с правильного направления не собьешься, попробуй-ка, догадайся, где именно выход — да не наткнись на персонал местный или кого из гостей. Всякий же сообразит, увидев подростка в такой одежде, откуда он взялся.