— Нижний, доктор, — подтвердила она.

Тогда они закрыли ей лицо резиновой маской, у которой был металлический привкус, и врач два или три раза произнес: «Знаете ли», пока она еще могла его видеть поверх маски.

— Расслабьте ваши пальцы, милочка, — сказала сестра, и впервые за долгое время ее руки расслабились.

В первую очередь, забраться в такую даль, подумала она, не забывай об этом. И не забудь металлические звуки и привкус всего этого. И возмутительное унижение…

А потом музыкальный водоворот, звонкая, оглушающее громкая музыка без конца и края, карусель звуков, крутится-вертится, и она бежала, что есть сил, по длинному, отталкивающе-чистому коридору с дверями с обеих сторон, а в конце коридора стоял Джим, он со смехом протягивает руки и что-то выкрикивает, что-то, чего ей никак не расслышать из-за громкой музыки. А она все бежала и бежала, а потом сказала «я не боюсь», и кто-то из-за двери схватил ее за руку и вытащил, и мир тревожно распухал, пока не замер на той грани, где на нее смотрела сверху вниз голова дантиста, и окно опустилось на прежнее место, и сестра по-прежнему держала ее за руку.

— Зачем вы вытащили меня обратно? — произнесла она, и во рту у нее оказалось полно крови. — Я хотела идти дальше.

— Я вас не тащила, — возразила сестра, но доктор сказал:

— Она еще не очнулась.

Она сидела неподвижно, и чувствовала, что по лицу текут слезы, а сестра вытирает их салфеткой. Крови, кроме той, что у нее во рту, больше нигде не было; все было таким же чистым, как и до операции. Неожиданно врач вышел, и сестра протянула руку, помогла ей подняться из кресла.

— Я разговаривала? — спросила она вдруг с тревогой. — Я что-нибудь сказала?

— Вы сказали: «Мне не страшно», — успокоила ее сестра. — Уже когда действие наркоза заканчивалось.

— Нет, — сказала она, отпуская руку, державшую ее за плечо. — Я что-нибудь сказала? Разве я не сказала, где он?

— Вы не сказали ничего, — ответила сестра. — Доктор просто вас дразнил.

— А где мой зуб? — спохватилась она так внезапно, что сестра рассмеялась и сказала:

— Нет его. Больше он вас не побеспокоит.

Потом она еще раз оказалась за той перегородкой, там она смогла прилечь и расплакалась, а сестра принесла ей виски в бумажном стаканчике, и поставила его на край полоскательницы.

— Кровь дана мне богом, чтобы пить, — сказала она сестре.

— Не полощите ваш рот, иначе рана не затянется, — сказала та в ответ.

Сестры долго не было, потом она вернулась и улыбнулась ей с порога:

— Я вижу, вы снова проснулись?

— А что? — спросила она.

— Вы спали, — сказала сестра, — и я не хотела вас будить.

Она выпрямилась, у нее кружилась голова, и ей казалось, что она провела за этой перегородкой чуть ли не всю жизнь.

— Не хотите ли пройтись? — спросила сестра, сама доброта.

Она протянула ей ту же самую руку, достаточно сильную, чтобы поддержать и направить любые заплетающиеся ноги; на сей раз они вернулись долгим коридором, туда, где сестра сидела за окошком кассы.

— Ну как, все сделали? — бодро поинтересовалась она. — Присядьте пока на минутку!

Она указала пальцем на стул у окошка, и тут же принялась что-то записывать.

— Два часа не полощите рот, — сказала она, не поворачиваясь. — Вечером примите успокоительное, будет болеть — две таблетки аспирина. Если боль не пройдет, и пойдет кровь, сразу же позвоните нам. Хорошо?

Ей вручили новую бумажку. В ней стояло «Удаление» и чуть ниже «Рот не полоскать. Принять легкое успокоительное. При боли — две таблетки аспирина. При сильной боли и кровотечении обратиться к врачу».

— До свидания, — приветливо попрощалась сестра.

— До свидания.

Сжимая в руке бумажку, она вышла за стеклянную дверь, и по-прежнему сонная, свернула за угол, и шагнула в коридор. Приоткрыв глаза, она заметила ряды дверей по обе стороны этого долго коридора, она остановилась и увидела дверь с надписью «Ж», и вошла туда. За дверью оказалась просторная комната с окнами и плетеными стульями, ослепительным кафелем и серебристыми кранами; над раковинами толпились четверо-пятеро женщин, четверо-пятеро — причесывались, красили губы. Она подошла к ближайшей из трех раковин, взяла бумажную салфетку, уронив на пол и сумочку, и бумажку, и стала возиться с кранами, смочив салфетку так, что из нее сочилась вода.

Тогда она хлестнула себя салфеткой по лицу. В глазах прояснилось, ей стало как-то свежее, и она повторила процедуру с салфеткой, еще раз ее намочив. Она искала еще одну на ощупь, и одна из женщин подала ей салфетку, со смехом, который она могла только слышать, ибо глаза ее были залиты водой. Еще она слышала, как кто-то из них спросил: «А куда мы пойдем завтракать?» и кто-то еще ответил: «Да прямо здесь, на первом этаже. Наш старый идиот отпустил меня всего на полчаса».

Вдруг до нее дошло, что эти женщины спешат, а она их задерживает, и тогда она быстро вытерла лицо. Немного отступив в сторону, чтобы к раковине смогла подойти другая, она бросила взгляд в зеркало, и с тихим, но острым ужасом поняла, что совсем не может определить, которое из этих лиц ее.

Она смотрела на отражение, как на группу незнакомок, которые все глазеют на нее и толпятся вокруг нее: и никто в этой группе не был ей знаком, никто не улыбался ей, и никто не подавал вида, что узнает ее; а ты думала, что лицо знает своего хозяина, подумала она с необычной оскоминой в горле.

В зеркале виднелись — кремовое лицо без подбородка в обрамлении ярко-белых волос, бойкая физиономия под красной шляпкой с вуалью, и бледное тревожное лицо с каштановыми волосами, зачесанными назад, и квадратное розовое под квадратной прической, плюс еще два или три лица проталкивались к зеркалу, гримасничая, разглядывая себя. А вдруг это вовсе не зеркало, подумала она, а простое окно, и я смотрю прямо на женщин, что умываются с другой стороны? Но и рядом с ней причесывались, изучали свои лица. Все-таки, кучка женщин находилась по эту сторону, и она подумала, надеюсь, я не та блондинка, и, подняв руку, приложила ее к щеке.

Оказалось, что она — та, бледная, с волосами, стянутыми на затылке, это открытие ее огорчило, она поспешно отступила прочь сквозь толку женщин, рассуждая: это неправильно, что же я такая бесцветная? Там же были хорошенькие мордашки, почему я не взяла одну из них себе? У меня просто не было времени, убеждала она себя с горечью, они не дали мне времени сообразить, а так, я могла бы получить одно из красивых лиц, даже лицо блондинки мне было бы лучше.

Она отступила, и уселась в одно из плетеных кресел. Это подло, все думала она. Она вознесла руку и ощупала свою прическу. Она полурассыпалась во время сна, но это определенно была ее прическа — волосы собраны на затылке и скреплены широкой тугой заколкой. Как у школьницы, подумала она, только я… тут она вспомнила бледное лицо в зеркале, я теперь старше, чем тогда. Она не без труда расстегнула заколку, и взяла ее так, чтобы ее можно было рассмотреть.

Волосы тихо упали вокруг ее лица, они были теплые, до плеч. А заколка была из серебра, на ней было выгравировано имя «Клара».

— Клара… — произнесла она вслух. — Клара?!

Две женщины, выходя из туалета, улыбнулись ей через плечо, теперь уходили почти все, правильно причесанные, с накрашенными губами, они торопились прочь, болтая между собой. Они пропали в один миг, словно птицы, взлетевшие с дерева, и она осталась одна во всем помещении.

Она уронила заколку в урну для окурков рядом с креслом. Металлическая урна была глубока, и она с удовлетворением отметила гулкость звука, когда заколка упала на дно. Распустив волосы по плечам, она раскрыла сумочку, и принялась доставать оттуда разные вещи, раскладывая их на коленях. Платочек, простой, белый, без инициалов. Пудреница — квадратная, коричневый пластик под черепаху, два отделения — одно для пудры, другое — для румян, румянами явно ни разу не пользовались, за то от пудры осталась половина лепешки.

«Вот почему я такая бледная», — сообразила она, и закрыла пудреницу. Помада, розовый оттенок, почти кончилась. Расческа, открытая пачка сигарет, коробка спичек, кошелек с мелочью, бумажник. Кошелек был красный, из кожзаменителя, сверху на молнии, она расстегнула ее и высыпала монетки в ладонь. Гривенники, пятаки, четвертаки, пятнашки, 97 центов. «На это далеко не уедешь», — подумала она, и раскрыла кожаный бумажник; там лежали деньги, но прежде всего, она искала документы, а их там не было. В бумажнике были только деньги. Она пересчитала: 19 долларов. «За эту сумму можно уехать чуть подальше», — подумала она.