И, наконец, фонтанирование словесной диареи неожиданно прекращается, и Быков раскрывает секрет святости: через Блока и Окуджаву "транс- лировались звуки небес". Уже с учётом атеизма обоих поэтов эта идея и сопутствующие ей мысли Быкова воспринимаются, вспомним слова А.Белого, как "кейфование за чашкой чая" или, говоря проще, мягче, без эпитетов – как словоблудие. Я, конечно, помню, что говорит о вере Окуджавы Дмитрий Быков в главе "Молитва", но меня эти интеллигентские экзерсисы-экскременты, подобные следующему, не убеждают: "Бог – не абсолютный командир всего сущего, но лишь один из участников бесконечной войны, в которой каждый из нас – солдат на добровольно избранной стороне; именно поэтому просить Бога о чём-либо – вещь почти безнадёжная: ты сам здесь для того, чтобы осуществить его планы. Просить стоит Природу, всю совокупность сущего…"
Попутно замечу, что Окуджава – идеальный ретранслятор небес из первой главы явно не стыкуется с Окуджавой, поэтом, лирика которого зависит от градуса политической атмосферы, из главы "Окуджава и Светлов".
Естественно, что в своей книге Быков обращается к близкой и далёкой истории, ею просвечивая судьбу своего главного героя. И в трактовке вопросов истории автор "Окуджавы" остаётся верен себе, демонстрируя минимум знаний и максимум произвола, сочетая убогие современные либеральные стереотипы с не менее убогими старыми.
Характерен комментарий Быкова к фильму "Нас венчали не в церкви" в главе "Свидание с Бонапартом". Фильм навеял автору книги следующие исторические параллели и оценки: "конец застоя заставлял вспомнить о народовольцах"; "всё напоминало о временах Победоносцева"; "победа народовольцев не в том, что они "против власти", а в том, что они человечнее этой власти".
Итак, следуя давней лево-большевистско-либеральной традиции, Быков возводит напраслину на Константина Победоносцева, одного из самых достойных государственных мужей России ХIХ века. Чем руководствовался либеральный летописец в данном случае?
Может быть, ему не нравится, что за время обер-прокурорства Победоносцева число церковных школ в России увеличилось с 73-х до 43 696-ти, а количество обучающихся в них выросло в 136 раз?
А может быть, господина Быкова возмутило то, как Победоносцев в своей гениальной статье определил сущность либеральной демократии? Да уж, припечатал её, так припечатал, не в бровь, как говорится, а в глаз. И сегодня многие оценки из этой статьи звучат сверхактуально. Судите сами: "Либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе, вместе с началами безверия и материализма, провозглашает свободу, равенство и братство – там, где нет уже места ни свободе, ни равенству" (Победоносцев К. Великая ложь нашего времени. – М., 1993).
Но, может быть, Дмитрий Быков обиделся на Победоносцева за грузин? Ведь аристократизм Окуджавы, о котором многократно говорится в книге, автор выводит из национального происхождения Булата Шалвовича, а Победоносцев в письме к Александру III "некорректно" высказался об "аристократическом" народе: "Грузины едва не молились на нас, когда грозила ещё опасность от персов. Когда гроза стала проходить ещё при Ермолове, уже появились признаки отчуждения. Потом, когда появился Шамиль, все опять притихли. Прошла и эта опасность – грузины снова стали безумствовать, по мере того, как мы с ними благодушествовали, баловали их и приучали к щедрым милостям за счёт казны и казённых имуществ".
Да и полноте, господин Быков, в своём ли уме вы были, когда писали о "о новых победоносцевых" в начале 80-х годов ХХ века? Где вы их увидели? Их не было, к сожалению, тогда, нет их и сейчас.
Что же касается быковской оценки народовольцев, которые якобы были "человечней власти", то это, хоть убейте, я понять не в силах. И сие говорится о террористах, устроивших охоту на Александра II, организовавших 9 покушений на него, в результате которых погибли безвинные люди и сам "царь-освободитель"? И такой же набор хорошо узнаваемых, примитивных, мерзких клише, отдающих людоедским душком, содержится в рассуждениях Быкова обо всей русской истории ХIХ века.
На столь же "высоком" уровне, профессиональном и человеческом, говорится в книге и о веке ХХ. Покажу это на примере двух глав, в которых затрагивается тема сопротивления Советской власти. В главе "Окуджава и диссиденты" политическая оппозиция представлена лишь детьми советской элиты, "чьи убеждения вполне укладывались в большевистскую парадигму" с небольшими отклонениями, и теми, "кого репрессии тридцатых-сороковых не затронули", кто ориентировался на западные идеалы, конвергенцию и т.д. То есть инакомыслящие, по Быкову, это только две волны диссидентов леволиберального толка.
Системным же противникам режима, ставившим цель свержения существующего строя, в книге нет места. И потому, что Быков утверждает: "Максимум отваги – "Хроника текущих событий"". И потому, что наличие таких борцов, в первую очередь, русских патри- отов, не вписывается в либеральную историческую концепцию автора, о которой скажу позже.
Итак, Дмитрий Быков, пишущий об инакомыслящих, обладающий, по словам В.Босенко, "феноменальной эрудицией" ("Литературная газета", 2009, № 24), должен был сказать хотя бы о следующих партиях и движениях 50-60-х годов: "Народно-демократической партии", "Российской национально-социалистической партии", группе "Фетисова", ВСХСОНе.
Вполне очевидно, что автор "Окуджавы" последователен в своём замалчивании "правых" борцов с режимом. Так, в другой главе, "В опале", он, характеризуя 1970 год, пишет: "Сидят Синявский, Даниэль, Гинзбург, Григоренко, Богораз, Литвинов, Горбаневская, через год в четвёртый раз возьмут Буковского". В таком подборе имен видна преднамеренная, мировоззренчески мотивированная односторонность, тенденциозность.
Как известно, одновременно и вместе с частью из названных сидельцев в тюрьмах и лагерях в 1970 году находились "правые", "русисты": Игорь Огурцов, Евгений Вагин, Леонид Бородин, Николай Иванов, Владимир Платонов и другие ВСХСОНовцы. И сроки у них были не меньшие (с Огурцовым, отсидевшим 20 лет, не сравнится ни один из леволиберальных диссидентов), и досрочно их (как, например, А.Синявского и А.Гинзбурга) не выпускали, и Окуджава с шестидесятниками, и мировая общественность в их защиту не выступали. Вот, и Быков, следуя за своими старшими товарищами, не хочет их замечать.
Думаю, автору книги не следовало смешивать лагерь, тюрьму со ссылкой, в которой находились Павел Литвинов и Лариса Богораз. Подобная вольность допускается и в главе, где говорится об отсидевшем Иосифе Бродском.
Историческая и литературно-культурологическая линии "Окуджавы" подчинены утверждению главной идеи книги, в первой главе не заявленной. Думаю, отношение Быкова к своему герою, в первую очередь, обусловлено тем, что Окуджава, как говорится в главе "В опале", "воевал не только с современниками, а со всем русским имперским архетипом". В другой же главе – "Окуджава и диссиденты" – утверждается, что Россия неизменна "в сущностных своих чертах". И эта мысль повторяется неоднократно на протяжении всей книги.
То есть, понятно, какой смысл вкладывает Быков в понятие "имперский архетип" – тысячелетняя историческая Россия. Её черты – рабство, холопство, неумение уважать личность, бессмысленное и беспощадное подавление живого человека и тому подобное – "подсказаны" Быкову прозой, поэзией, публицистикой Окуджавы, и об этом идёт речь в главах "Путешествие дилетантов", "Свидание с Бонапартом", "Звезда пленительного счастья", "Упразднённый театр" и других.
