– Ваня… – Зайцев помолчал, подбирая слова, которые не обидели бы бдительного бомжару. – Мы каждый день находим… Головы… Руки-ноги… Младенцев в целлофановых пакетах… А ты со своим пальцем… Хочешь, чтобы я всю эту свалку просеял в поисках оставшихся пальцев?

– А американцы два своих взорванных небоскреба… Просеяли.

– И что нашли? – с интересом спросил Зайцев. – Ни фига не нашли.

– А зачем просевали?

– Надо было что-то делать… – Зайцев поднялся.. – Помнишь, была школьная дразнилка… Один американец засунул в попу палец и думает, что он заводит патефон, помнишь?

– Помню.

– Тогда на этой веселой ноте мы с тобой и расстанемся. Рад был тебя повидать. В случае чего … Звони. Заметано?

Вернувшись к своему лежбищу, Ваня опрокинулся на спину, заложив руки под голову. Ноги его в коробке не помещались, они лежали на пожухлой траве, но это его не смущало. Разговор с капитаном Зайцевым нисколько его не затронул, другого результата он и не ожидал. А если и пригласил следователя, то только для очистки совести. Чтобы потом, когда кто-то, живущий в нем, спросит: "Ваня, а ты все сделал, что мог?", он имел бы право спокойно ответить: "Все".

Пока лежал он и смотрел в картонное свое небо, мимо несколько раз промелькнула неслышная тень, хотя, какой звук может издавать тень? Но эта тень была именно неслышной. Краем глаза Ваня отмечал ее появление, ее какую-то, уже нечеловеческую настойчивость. Он знал – это хозяйка окровавленного пальца. Когда долго живешь наедине с самим собой, такие вещи начинаешь замечать. Это в толпе, в разговорах пустых и тщеславных, видишь только самого себя и не замечаешь странной жизни, невидимо струящейся мимо.

– Ладно, – сказал Ваня. – Успокойся. Помню про тебя, помню.

И тень исчезла.

Ваня приподнялся и сел – размер коробки позволял сесть. Вынув из кармана сверток, он развернул его, осторожно отложил палец в сторонку и расправил на колене клочок газеты. Это был верхний левый угол газеты "Коммерсант". Номер страницы был залит уже подсохшей кровью, а вот дата просматривалась – газета вышла три дня назад.

– Очень хорошо, – пробормотал Ваня, и все свое внимание теперь уже оборотил на палец. Отсечен он был кривовато, но гладко, одним ударом. Ваня хорошо себе представил, как можно это сделать. Например, кухонным топориком, если положить палец на разделочную доску. А можно приставить к пальцу острый нож и ударить по тыльной его стороне…

Почему-то эти картины замелькали перед его глазами, более того, у него появилась уверенность, что все именно так и происходило. Маникюр на пальце был излишне красным, почти как на пожарной машине, а кроме того, лак был несвеж. На нем можно было различить царапинки, кое-где уже отвалились чешуйки. Увидел Ваня еще одну подробность – и под маникюром было что почистить, там была не только запекшаяся кровь, но и, простите, грязь.

– Виноват, – пробормотал Ваня смущенно, извиняясь перед хозяйкой за свою наблюдательность.

Снова завернув палец в газету, Ваня втянул ноги внутрь коробки, закрыл вход картонными створками и улегся до утра. Размазанное по небу солнце уже село и свалка погрузилась в темноту. Кое-где еще мелькали искорки тлеющих отбросов, но света они не давали. Только фары проносящихся по трассе машин позволяли ориентироваться в этой кромешной темноте.

Проснулся Ваня в хорошем расположении духа, прошелся между березок, чтобы размять затекшие ноги, разжег небольшой костерок. Насадив на прутик найденные накануне сосиски, он обжарил их и с удовольствием позавтракал.

Машина, которая вчера привезла мусор с пальцем, появилась уже после обеда.

– Привет, – сказал Ваня, подходя к водителю. – Помнишь меня?

– Старик, ты чего? Вчера же встречались! Я еще пожелал тебе счастливых поисков и находок… Нашел чего счастливого?

– Нашел, – кивнул Ваня. – Ты это… Помнишь, откуда вчера привез свое добро?

– А я всегда привожу с улицы Пржевальского… А что?

– И номер дома помнишь?

– Номер? Подожди, дай подумать… Значит, так… Вчера я заправился, потом мент пристал, потом я зацепил машину какого-то придурка… Вспомнил! Это был двадцать четвертый дом… Точно! Двадцать четвертый. Но, знаешь, там большой двор, потому что три дома под одним номером… Корпус один, корпус два, корпус три… Врубился?

– Да, вроде…

– Неужто нашел чего?

– Письмо забавное, – слукавил Ваня. – Хочу найти, кто писал.

– Тогда надо с почты начинать, – посоветовал водитель.

– Ты это… Может, подбросишь?

– Что, прямо сейчас?

– Мои сборы недолги, – Ваня махнул в сторону своей коробки.

– Заплатишь?

– Бутылка водки … Непочатая.

– Хорошая водка? – с настороженностью спросил водитель.

– Гжелка… Кристальская… Поллитровка.

– Годится. Поехали.

Двадцать четвертых домов действительно оказалось три. Расположенные буквой "П" они замыкали большой двор с детским садом, школой и заброшенной хоккейной площадкой. Дома были девятиэтажные, блочные и какие-то непривлекательные – с ржавыми потеками, которые тянулись от железных прутьев балконов, кое-где застекленных, с развешанным для просушки бельем и сваленным на них хламом…

Почту Ваня нашел быстро – она располагалась в одном из этих домов. Возле входа висел телефонный автомат – ныне большая редкость в Москве. Сняв с крючка трубку, Ваня убедился, что автомат работает – редкость еще большая.

Посидев с полчаса на отсыревшей скамейке и освоившись с новой обстановкой, Ваня постонал, покряхтел, что-то преодолевая в себе и, наконец, как-то подневольно подошел к автомату.

– Капитан Зайцев? – спросил он, услышав знакомый голос.

– Ну?

– Ваня беспокоит.

– Какой Ваня?

– Бомжара, блин! – освоившись, Ваня решил, что немного фамильярности не помешает.

– А! – разочарованно протянул Зайцев. – Давно не виделись… Как поживаешь, Ваня?

– Спасибо, плохо. Слушай, капитан… Тебе задание… Записывай… Улица Пржевальского, дом двадцать четыре… Там три корпуса – охватить надо все три. Позвони на почту…