Е.Н. Мне кажется, в нашей русской национальной культуре более сильны чувство народности, почва и традиция. Это объяснимо русской историей. Нам никогда не было легко. Нам Бог дал и территорию, на которой жить трудно, условия не райские. Климат не райский. Всегда приходилось для выживания держаться артельно, держаться друг друга. Вот и наша литература, по-моему, сильна даже не всегда нами ощущаемой внутренне общностью дела. Не можем мы быть крутыми индивидуалистами на западный манер, и литература наша не индивидуалистична, хоть и пробуют ныне иные постмодернисты привить ей такой частнособственнический характер. Не получается. Потому что у нас менталитет иной, и читатель иной. Следование традициям неотвратимо. Простейший пример: русская поэзия вся силлаботонична, вся песенна, вся держится на удачной рифме. И найти-то её, родимую, тоже большой труд. Любая найденная рифма дает поэту чувство радости, открытия. А верлибр может быть и интересен, талантливо написан, но никогда он не будет в нашем поэтическом, как теперь говорят, мейнстриме. Никогда не будет главенствовать в нашей поэзии. Хотя каждый поэт может себя попробовать в том или ином жанре. А весь европейский мир давно уже забыл, что такое рифма. С языком ли это связано, с традициями, с древностью тех или иных культур, пусть разбираются учёные.

В.Б. Есть у тебя любимые литературные персонажи, любимые герои в литературе?

Е.Н. Конечно, есть. На этой неделе в "Советском писателе" вышла к юбилею моя книга избранных произведений, где есть и стихи, и переводы, и пародии, и несколько эссе, среди которых – одна вещица о моих любимых героях. Я её назвал "И Тёркин, и Швейк, и Евгений о неких". Как ты знаешь, "Евгений о неких" – это мною созданный персонаж на страницах "Дня" и "Завтра". А Тёркин и Швейк – это мои герои, которые всегда во мне живут. Я их люблю с детства. Помню, батька принёс домой очередную книгу, называлась она "Василий Тёркин", родители вслух нам её читали. Телевизора тогда, слава Богу, ещё не было, люди дружили с книгой. Боец, нарисованный на обложке, похож был и на отца, и на многих живших по соседству фронтовиков. Тёркин – мой герой, я знаю его наизусть, я играл его во "Фронтовых землянках" "Комсомольской правды" каждое 9 мая, как изображал на капустниках и другого своего любимого героя – Швейка. Даже в Праге однажды слукавил, когда пришли с Расулом Гамзатовым по его просьбе в пивную "У чаши", а там не оказалось свободных мест, чем я был очень смущён. Вот и сказал хозяевам, что очень, мол, жаль, поскольку я советский артист, играющий в театре роль Швейка… Понятно, нас провели в отдельный зальчик для почётных гостей, где мы душевно попили пивка, съели свои шпикачки и кнедлики, а при расчёте я всё-таки повинился в своём розыгрыше. Они отвечают: "Можешь не переживать, мы тебе все поверили – значит и впрямь сумеешь сыграть Швейка. Приходи, всегда найдем место". Когда я Татьяне Васильевне Дорониной в Москве об этом рассказывал, она предложила: "Давайте поставим Швейка у нас, и ты сам напиши театральную версию и сам сыграешь". Я не решился – может быть, и зря… Ну, а третий мой любимый герой, как ни странно, – гоголевский Ноздрёв. Вроде как и отрицательный герой, но мне он импонирует своей неуёмной энергией и плутовской фантазией.

В.Б. А знаешь, у всей этой троицы, несомненно, есть и общие черты. Любой из них – балагур, весельчак, рубаха-парень, не ханжа, не унывающий никогда человек.

Е.Н. Да, такие поддерживают дух оптимизма в любой компании. Ноздрев, конечно, прохвост, не будем отрицать. В этом я на него походить не желаю. Но в своей неунывающей сути он весьма притягателен. Никакой Чичиков, никакой Манилов и рядом с ним не стоит. Кусок от встречи Чичикова с Ноздревым в трактире и до бегства Чичикова после шашечной баталии я просто наизусть помню, какая там бездна иронии, юмора, гениального гоголевского гротеска!.. Кроме этих, конечно же, есть у меня и герои серьёзные – персонажи Шолохова, фадеевские молодогвардейцы. Краснодон – неподалёку от моих родных мест, и когда еще мама Олега Кошевого была жива, я встречался с ней, писал статьи и стихи. Сейчас вокруг "Молодой гвардии", как и вокруг "Тихого Дона" шолоховского, понаверчено всякой шелухи, но для меня это была и есть великая книга о славных героях.

В.Б. Есть ли у тебя время следить за сверстниками по литературному цеху? Кого ты ценишь из своего поколения и из тех, кто чуть старше, чуть моложе?

Е.Н. Я не очень ориентируюсь в возрасте писателей, окружающих меня, если это не почтенные ветераны, как любимые мною фронтовики Егор Исаев, Михаил Алексеев, Юрий Бондарев, Семен Шуртаков, Сергей Викулов, которого недавно не стало... А из других, с кем работал, сотрудничал, печатал в "Дне" и "Завтра", прежде всего с любовью назову Татьяну Глушкову. У меня есть главка в книжке, как ей попала на внутреннюю рецензию моя рукопись стихов, и она её раздолбала в пух и прах. Я, совсем ещё юный, сидел, читал и ревел: никакой я, оказывается, не поэт, обычная бездарь, – настолько безжалостно комментировала она на полях все мои недочёты. Я уже решил: всё, больше ни строчки не стану писать после стольких страниц разноса, но машинально взглянул на последнюю, а там вывод: "Рукопись рекомендую издать. Татьяна Глушкова". Потом уже, через годы, встретились в нашей редакции и подружились. Она прекрасный поэт, литературовед, полемист, человек с тонким вкусом. Вспоминаю её всегда самыми добрыми словами. Перечитываю порой её стихи и статьи… Тут же назову сразу и Станислава Куняева. Ладно, были у них и перепалки, но поэт он великолепный. Я еще в молодости обратил внимание на него и Игоря Шкляревского, они тогда дружным тандемом выступали. И по сей день это для меня крупные поэты. Ушедший Игорь Ляпин – земляк с Украины, близкий друг, чистая душа, чистый, чудный поэт… Егор Александрович Исаев всегда говорил мне: ты и Игорь Ляпин для меня как сыновья в поэзии. Дальше, Володя, конечно же, Юрий Кузнецов. Конечно же, Николай Рубцов. Еще – Валентин Сорокин. Их надо читать и всегда думать: каким же непостижимым путём этот образ пришел к поэту? Значит, это и есть поэт истинный, за которым тянешься – не можешь дотянуться. Из молодых мне интересны Марина Струкова, Оля Сапожникова...

В.Б. Что тебе еще хочется успеть сделать в жизни? Написать в поэзии? Хоть нам уже и по 60, но, думаю, десяток-другой лет ещё есть для исполнения желаний, если даст Бог.

Е.Н. Рискованно заглядывать на годы вперёд, но необходимо. Уже потихоньку пишу, знаешь, мемуары не мемуары, а те же "Странички из блокнота", но дальше, шире, ведь уже есть что вспомнить. А самые ближайшие планы – как раз в юбилейные дни побывать на родине, в Красном Лимане. Меня приглашают именно 7 сентября, в день рождения, быть в родном городе, провести творческую встречу. На днях там присвоили мне звание почётного гражданина Красного Лимана. Очень этим горжусь – как и присуждением нынешним летом дорогой для меня российской литературной премии имени Александра Твардовского… Это снова напомнило "Тёркина", родителей, родные края. Я поддерживаю связь с литературным объединением Красного Лимана, помог нескольким своим землякам вступить в Союз писателей. Гимн города написан на мои слова. Вот и решили земляки отметить у себя мой праздник. Мы с женой не были в родном городе очень много лет. Хотим посмотреть на улицы детства и юности, встретить старых друзей, положить цветы на могилы родных и близких… В Москве юбилей отмечу чуть позже – большим творческим вечером-отчётом.

О чём мечтается ещё? Конечно, что-то написать, с пользой поработать. Вырастить внуков, увидеть их вступление в жизнь – трудовую, добрую, справедливую. Очень хочется дождаться вразумительной, нормальной жизни в нашей намучившейся России. В том, что мы здесь имеем сегодня, какие-то здравые проблески вроде бы редко и видятся, но – минимальные, пока ещё не дающие оснований верить тем, кто сейчас у руля… Но я ведь все-таки оптимист и потому не перестану надеяться на лучшее, прилагая и сам к этому свои силы и своё дело.Пора, пора выбираться из мрака к свету.