Антонио, "слащавый мытарь", ненавистен Шейлоку потому, что дает взаймы без процентов и ругает евреев (а надо сказать, что чувство национального достоинства тоже необычайно сильно в Шейлоке и потому тоже извращено). Дающий без процентов, по-приятельски — опасный конкурент ростовщика, он — прямая угроза его величию и могуществу, он, чего доброго, усомнится, что человека вообще можно продать за тридцать серебренников.

Дополнительный штрих в образу Шейлока — сцена с тремя ларцами и женихами Порции, хотя прямо она никак его не касается.

Здесь опять, снова, настойчиво подчеркивается шекспировская мысль о нетленности человеческих чувств. Выбор трех ларцев: золотого, серебряного и свинцового, — общеизвестный сказочный мотив. И опять: те, кто ставят на золото, на серебро, эгоисты и корыстолюбцы, принцы Марроканский и Арагонский, — проигрывают; им не дано знать ни любви, ни дружеского участия. Басанио же не пугается надписи: "Со мной ты всё отдашь, рискнув всем что имеешь", — и открывает свинцовый ларец. И потому находит в нем благоприятное для себя решение:

Да, ты личина правды, под которой

Наш хитрый век и самых мудрых ловит, —

Ты, золото блестящее! Мидаса

Ты жесткий корм! Я не хочу тебя!

И не тебя, посредник тусклый, пошлый

Между людьми! — Но ты, простой свинец,

Скорей грозящий, чем сулящий блага, —

Ты бледностью своей красноречив:

Беру тебя — будь выбор мой счастлив!

Хорошо этим относительно молодым бизнесменам, охотникам за богатыми невестами! А каково Шейлоку? Ведь он уже немолод, у него дочь на выданье. И всё же он еще поборется…

Стяжательство — удел хитрецов и честолюбцев, тех, кто воспринимает мир как арену борьбы. Воспринимать его иначе — дело немыслимо трудное, потому, вообще говоря, что всякое преуспеяние, выделение из среды равных иначе и невозможно, как через выбор цели. Однако Шейлок в целях предусмотрителен сверх всякой меры: даже в Библии, в заповедях своих предков он ищет оправдания стяжательству. И находит в ловкости Иакова:

… заметьте,

Что сделал он: условился с Лаваном,

Что всех ягняток пёстрых он получит.

Когда же овцы, полные желанья,

Осеннею порой пошли к баранам

И дело зарожденья началось

Меж этой пышношерстною породой, —

Хитрец узоров ветки обдирал

И в самый миг зачатия их ставил

Он перед зачинающею маткой;

Зачавши так, приплод они несли

Сплошь пестрый; всё Иакову досталось.

Вот путь к наживе — он благословен…

Ели бы всё было так просто! Если бы это было так, этот пройдоха, взявший в заложники, вроде той овцы, даже собственную дочь Джессику, не знал бы столь сокрушительных поражений и зрители не сочувствовали бы его горю, позору и страданиям!

Шейлок отвержен не только по роду занятий — он ростовщик. К слову сказать, в шекспировское время евреи и не могли рассчитывать на иные занятия, кроме торговли: участие в гражданской жизни было для них ограничено. Он отвержен еще и по свойствам характера, как заметил еще Пушкин, в нём намешано много чего: "Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен". Ну и конечно, страстей у него хватает. Он прообраз тех коварных грязных таинственных восточных скряг, которые затем появятся и у Бальзака в романах, и у Пушкина, и у Гоголя в "Портрете". Даже этот возвышенный Антонио, такой предупредительный со всеми, называет его собакой и плюет на жидовский кафтан. Полная отверженность, чем, впрочем, не удивишь многих изгнанников. Казалось бы, перед нами законченный злодей, как Яго, как Ричард III. Но гений Шекспира в том и состоял, что он, в отличие от классицистов, у которых скупой только скуп, умел придать черты человечности даже злодею, возбуждая тем самым доверие читателя и зрителя к объемному выпуклому изображению. Шиллер или, скажем, Шелли в своей трагедии "Ченчи" ограничиваются в подобном случае собранием уродств: их злодей — злодей до конца. Шейлок не возбуждает в нас страха, отвращения, ужаса. Нет, напротив, подчас — жалость. Он — человек с подавленными, извращенными чувствами, он несчастен, он заслуживает сострадания, а ведь и наказан! И Джессика, "самый крупный бриллиант" Шейлока, убегает с Лоренцо. Нет сомнения, Шейлок любит свою дочь и привязан к ней, но — опять-таки — сквозь призму золота, в надежде на пёстрых ягняток, извращенно, бесчеловечно. Не позавидуешь родственникам денежных воротил в смысле личного их счастья. Для Шейлока очевидно, что виновник всех его проблем — Антонио. Но не может быть, чтобы он, Шейлок, с его чудовищным богатством, не смог сломить врага! И Шейлок использует неосторожное поручительство Антонио — его благородный жест в пику низкому еврею; он, человек сильных, неудержимых страстей, загорелся, когда появилась реальная возможность потребовать с должника фунт мяса. Он, "угнетённый, угнетает сам", а угнетён он в нашем случае благородством, силой великодушия Антонио и симпатиями венецианцев к нему.

Претензии Шейлока доказательны, по крайней мере красноречивы. Он апеллирует к венецианским законам: с какой стати дож владеет рабами, а ему, бедному еврею, нельзя потребовать неустойку, — кто из них более прав? Он говорит, имея в виду рабов дожа:

Вопрос, надо признать, основательный. Богач, конечно, тянет на себя одеяло чужих людских возможностей, но властитель в силу своего положения впрямую обрекает подданных на страдания и смерть. Кто же более жесток: добряки ли, которые лицемерно прикрывают свое неукоснительное следование жестоким законам жизни, или он, Шейлок, которому ни к чему этот глупый маскарад? Ведь и Антонио, и Шейлоком правят деньги — то есть экономические отношения. Шейлок цинично обнажает суть нелюбовных отношений (тридцать серебренников за человека; он, как говорится, обнажает прием, сознательно принимает философию жестокости и подавления). Антонио, дож, Грациано, женихи и даже очаровательная богачка Порция об этом не задумываются и принимают бессознательно. Скажи дожу, что он мерзостнее, чем еврей Шейлок, раз владеет людьми, — дож оскорбится… Но это так. И несчастье Шейлока в том, что он слишком уж уперт в болевой нерв отношений собственности, слишком прямолинеен. Жизнь диалектичнее, нормы изменчивее; рассеянное зло люди принимают, собранное в одном человеке — отвергают. Сам себе могилу роешь, если ничем не пытаешься прикрыть власть чистогана. Эта-то казуистика, ложь и лицемерие проявляются и в доводах Порции-судьи, способность чёрное делать белым, подтасовывать категории. Шейлок посрамлен, его богатство разорено, его дочь украдена, сам он опять унижен, его всячески поносят: ах ты, мерзавец такой-сякой, как же ты смеешь играть в открытую, когда мы все в масках?!