– Саша, я говорила, что он не твой!.. – закричала и женщина. Питер видел, как глубоко и сочно блеснули ее глаза в свете фонарей. – И ты знал это! Я не могла, понимаешь, не могла допустить… Ты… Я не знаю, как бы ты относился к нему… Почему ты так жесток ко мне?..

– Уходи, – коротко бросил мужчина и направился к машине.

– Саша!..

– Уходи!..

Питер видел, как мужчина сел за руль и повернул ключ в замке зажигания. Почмокав каким-то сосущим звуком, двигатель замолчал. Мужчина попробовал завести его во второй раз. Двигатель ответил ему, не балуя разнообразием звуков.

Опираясь рукой о капот и подвернув ногу, женщина обежала машину и взялась за ручку с другой стороны машины. Мужчина что-то нажал, и теперь двери не открывались. И женщине приходилось рвать дверь на себя, потому что она очень хотела попасть в машину. Она делала это самозабвенно, изо всех сил, так что волосы ее цвета уставшей цвести ржи взлетали над головой и сверкали в свете фонаря, как золотой огонь.

Питер видел, как мужчина сидит, положив голову на руки. А потом дотянулся снова до чего-то, и Питер услышал щелчок. И женщина чуть не упала назад. Лишь в последний момент она успела переступить, чтобы сохранить равновесие.

Она бросилась на шею мужчине, и тот ее принял. Она плакала, а он молча смотрел перед собой сквозь стекло. Через две минуты двигатель все-таки завелся. Они уехали. Улица поворчала газетным листом, гонимым появившимся откуда ни возьмись порывом ветра, и снова забылась.

«И ни слова о ребенке и убийстве, – заметил Питер, забираясь под одеяло. – Я всегда угадываю события, но часто все происходит не так…»

Он попытался заснуть. Глупое занятие… Питер знал, что не заснет. Свесив ноги с кровати, он взял с тумбочки стакан и, вздохнув, стал засовывать в рот салатный лист. Он жевал его самозабвенно, как ест чувствующий нешуточный аппетит ребенок. Но вдруг перестал, поставил стакан на тумбочку и быстро пошел к окну, бормоча на ходу:

– Неужели ее котята настолько окрепли, что она решила прогуляться?

Питер снова откинул штору, хотя даже сквозь нее было видно, как за углом, воровато торопясь, скрылась тощая трехцветная кошка.

Питер вернулся к кровати и принялся за тост.

От стены с той стороны двери оторвался отец. Спустившись вниз, на первый этаж дома, он сел в кресло и стал смотреть на мерцающий в темноте огонь электрического камина.

– Сегодня мы не пойдем в школу, – сказал он утром.

После смерти мамы отец сильно изменился. Он оставил службу на флоте и даже говорить стал не так, как раньше. Из его неисчерпаемого багажа слов пропали «я» и «ты». И чаще чем положено зазвучало то, что Питер очень редко слышал при жизни матери – «мы». Теперь они мыли машину, убирали в квартире, ездили по делам и ходили в школу. Питер принял это не сразу, хотя еще год назад, когда мать была жива, он сиял от радости, слыша: «Мы идем сегодня на футбол». А сейчас Питеру казалось, что с нетерпением ожидаемое после появления из похода отца «мы» натянуто, фальшиво и неестественно. Но отец любил Питера, и последний, как и всегда, обязался привыкнуть и к этому.

Он не стал расспрашивать отца почему. Видимо, есть особые причины, чтобы не идти в школу. Своей фразой отец разжег любопытство Питера, но тот знал, что просто так в этом доме ничего не говорится.

– Сегодня контрольная по русскому, папа, – лишь напомнил мальчик.

– Русская словесность не много потеряет из-за того, что ты сдашь контрольную не сегодня, а завтра. Нам нужно съездить к одному человеку.

– К седому мужчине в сером костюме с золотой ручкой в кармане и горбинкой на носу?

Отец допил кофе и поставил чашку на блюдце. Почесал висок, как всегда делал в минуты раздумий.

– Я не знаю, в каком он будет костюме и как он выглядит. Достаточно того, что у меня есть надежда услышать от него совет. А во что он будет одет, это, Питер, неважно.

Питер не верил, что его можно вылечить. Вчера отец читал газету и, уходя из дома, оставил ее в кресле. Красным маркером, лежащим на полу рядом, было обведено объявление о том, что в город приехал известный психиатр. Питер даже запомнил его имя – Вацлав Чески. Поляки – частые гости в Кенигсберге. А отдыху в Испании многие калининградцы предпочитают Польшу. Что может сказать отцу поляк? То же, верно, что и прошлогодний москвич. Питье по его совету седативных горячих напитков привело к тому, что Питер три недели ходил словно в состоянии солнечного удара. Он забывался – да, но видел такие кошмары, что лучше бы он, как и прежде, бодрствовал.

– Как скажешь, отец.

Их новенький серебристый «Лексус-400h» стоял на парковке, дыша мощью. Когда они остались вдвоем, отец продал то, что осталось от маминой машины, и свой «Мерседес». Сложенные вместе, суммы от продаж позволили купить эту машину, но Питер понимал, что в «Лексусе» все-таки больше «Мерседеса», чем «Ауди», поскольку пачка денег от реализации маминой машины была тонка, как спичка.

– Мы пристегнемся, – напомнил отец.

Питер вытянул из-за плеча ненавистный ремень и защелкнул замок.

Он был обычным двенадцатилетним ребенком, чуть выше сверстников, чуть плотнее, с уставшими от жизни серыми глазами и припухлыми, как у мамы, губами. Когда Питер откликался, он сначала поворачивался корпусом и только потом пронзал взглядом. Время от времени он поднимал руку к лицу и короткими, с обгрызенными ногтями – предмет постоянных придирок отца, – пальцами растирал веки. Иногда забирался в нос, но тотчас убирал руку, когда вспоминал, что отец рядом. Морской офицер Северного флота, Макаров был капитаном второго ранга. Он служил бы, верно, и дальше, если бы не приключившаяся в семье беда. Переслужив всего год после выслуги, сразу после похорон матери он оставил службу и полностью предался заботе о Питере. В доме они оба больше молчали. И когда тишина становилась невыносимой, когда превращалась в такую тугую пелену, что ее впору было резать ножом, тогда кто-то из них пытался обозначить свое присутствие, а второй тут же поддерживал разговор согласными замечаниями. У обоих ничего не получалось. И снова повисала тишина, только теперь, не в пример первой, – стыдливая.

Они оба не знали, что делать с этим смущением, поселившимся в их доме после ухода женщины. Питер и отец оказались не готовы к таким переменам, и ничего с этим нельзя было поделать.

«Лексус» скользил по улицам Кенигсберга, уходя от центра города. Питер помнил, что было написано в том объявлении. Профессор Варшавского университета, известный в Европе психиатр приглашает для консультаций в отель «Анна». Где находится этот отель, Питер, конечно, не знал. Он плохо знал город. Сначала он был окружен заботой матери, теперь – отца. И неизвестно еще, чья опека строже. Конечно, они ходили на футбол, ездили за город, и к Питеру в гости приходили друзья. Но друзья никогда не имели возможности принять Питера у себя. Потому что он никогда не выходил из дома без отца.

– Мистер Чески ждет нас в гостинице «Анна», Питер. Это в четырех километрах от нашего дома, рядом с питьевыми озерами.

Питер почувствовал приход неприятного ощущения. Так случалось всякий раз, когда приближалось Это.

– Папа, мы не должны туда ехать.

Отец ничего не ответил. Казалось, на сегодня он исчерпал все темы разговоров, и было бы с его стороны расточительством выслушивать еще и чужие замечания.

– Ты слышишь меня, папа?

– Питер, я знаю, что ты не любишь удаляться от дома. Но мы должны встретиться с мистером Чески, понимаешь?

Отец не отступит. Все-таки ему видней, подумал мальчик и обмяк на сиденье, устраиваясь поудобнее. Но уже через пять или семь минут «Лексус» замедлил ход, и отец стал выворачивать руль, въезжая на парковку перед невысоким зданием. Архитектор постарался, чтобы здание походило на старинное. Невыразительный, но готически подчеркнутый вход, белые стены, строгие окна.

– Нам лучше вернуться домой, папа, – робко сказал Питер.

Не отвечая, отец захлопнул дверь и положил руку ему на плечо.