— Впрочем, — предложил в заключение художник, — мы можем оставить дверь незапертой.

Другой мужчина его возраста, вероятно, улыбнулся бы при этих словах, но Вильмен остался невозмутимым, ни одна игривая мысль явно не промелькнула в его голове. Он обладал сознанием безупречного оккультиста.

Моя некомпетентность по части живописи не позволила мне оценить по достоинству мастерство соотечественника, однако мне понравились его картины своим трогательным очарованием. Я пыталась понять, являют ли некоторые детали то, что художник усмотрел за линиями и красками, и постепенно как будто действительно стала замечать, что в одних формах таятся другие. Из рисунка дерева или одной из его ветвей проступала сокрытая или, точнее, параллельная реальность. Дерево вдруг становилось человеком или животным; оно лукаво улыбалось или насмешливо ухмылялось. Это относилось ко всем элементам пейзажа: ручьям, цветам, скалам, горам — все они проявляли ужасающую жизненную двойственность[14].

Одна из картин в особенности завладела моим вниманием. На ней была изображена большая песчаная равнина, поросшая вереском, она простиралась до берега озера, исчезала и затем появлялась вновь, подернутая легкой дымкой, сквозь которую вдали виднелась сиреневая горная вершина, увенчанная снежной шапкой.

Мне показалось, что художник населил свою вересковую пустошь небольшими неясно очерченными формами, которые, будучи растениями, таили в себе и что-то другое. Я углубилась в созерцание, медленно приближаясь к изображенной равнине, чтобы рассмотреть, дотронуться...

Внезапно картина исчезла. Вильмен проворно подхватил ее и перевернул.

— Осторожно, — воскликнул он. — Вы едва не вошли туда.

— Куда не вошла?

— В пейзаж. Это опасно.

— Давайте продолжим наш разговор в следующий раз. А сейчас спустимся в галерею, скоро подадут чай, и мы выпьем по чашке с тостами.

Мне хотелось спросить художника, что он подразумевает под словами «войти в пейзаж», изображенный на холсте, но тот, по-видимому, не был расположен продолжать беседу на эту тему, да и я чувствовала себя невероятно усталой. Определенно, пристально разглядывать творения художников — членов «Высшей Мудрости» — вредно для здоровья, будь они даже лишь новичками в оккультизме.

В течение нескольких дней Вильмен не появлялся за столом. Может быть, он уехал? Я не решалась о нем справляться, ибо, как я уже говорила, члены клуба неукоснительно придерживались правила воздерживаться от проявления любопытства в отношении сотрапезников. И все же, разговаривая как-то раз с моей соседкой, престарелой мисс Холмвуд, я не удержалась:

— А что, мой соотечественник господин Вильмен, художник, нас покинул? Его нигде не видно.

— Он в затворе, — ответила мисс Холмвуд.

«В затворе». Это выражение воскрешало в памяти время, проведенное мной в монастыре в качестве воспитанницы. Монахини тоже уходили «в затвор», но что означали эти слова в «Высшей Мудрости»?

— Он — probationer, — прибавила моя собеседница в качестве пояснения.

Ясности этот ответ не прибавил. Английское слово probationer обозначает кандидата или послушника, которого подвергают различного рода испытаниям, чтобы оценить его способности, возможности, наклонности и так далее, перед назначением на должность или приемом в какое-либо сообщество, религиозное братство. Смысл этого слова применительно к Вильмену ускользал от меня, тем не менее я решила искусно скрыть свое неведение, дабы разузнать побольше.

— Гм! Гм! Понимаю, — только и сказала я.

— Его скоро примут в тайное общество, — тихо поведала мне мисс Холмвуд, напустив на себя таинственный вид.

— А! — воскликнула я.

— Он достаточно сведущ, чтобы быть посвященным в учение первого уровня. Ему предстоит работать под руководством ближайшего ученика одного из наших Учителей, — продолжала старая дева.

Я попыталась перевести разговор на картины, показанные мне Бильменом.

— Наш друг утверждает, что под зримой оболочкой привычных предметов он различает на своих пейзажах контуры других форм, неуловимых для большинства людей.

— Да, именно так, — подтвердила мисс Холмвуд. — Как только наши духовные глаза начинают открываться, перед нами предстает данная сторона сущего.

Я дерзнула продолжить беседу.

— Мисс Холмвуд, рассматривая полотна Вильмена, я обнаружила неясные человеческие или звериные силуэты в изображениях деревьев и утесов. Вы полагаете, что он видит их на самом деле? Однако если он верит в ангелов, фей, духов

деревьев, скал и родников, то почему он представляет их в антропоморфном виде? У духа дерева не обязательно облик зверя или человека, у него может быть другая, невообразимая для нас природа: почему бы ему, например, не походить на дерево?

— То, что вы говорите, верно, если вы имеете в виду мифологических богов, которых язычники некогда отождествляли с природой. В самом деле, почему дриады или наяды походили на женщин? По речь не об этом. У всякого живого существа, будь то человек, зверь, растение или даже минерал, есть астральный двойник, видимый лишь посвященным. Этого двойника, созданного по образу и  подобию  материального предмета, с которым он связан, и состоящего из тончайшей материи, вполне возможно воссоздать посредством направленных на него мыслей. Возникшая в результате субстанция реально существует, однако ее внешний облик либо вообще произволен, либо искажен силой мышления наблюдателя. Господина Вильмена научат в нашем обществе многим вещам, — с уверенностью прибавила пожилая дама.

После этого она ушла от меня с едва заметной снисходительной улыбкой.

Я так и не узнала, что означает для членов «Высшей Мудрости» процесс вхождения в картину.

Прошло несколько месяцев. Бремя от времени я встречалась с миссис Морган, положившей начало моим отношениям с членами «Высшей Мудрости». Она жила довольно далеко в пригороде и лишь изредка приезжала в клуб. К тому же эта дама состояла во многих других обществах, ассоциациях и группах, и, послушайся я ее или уступи своему любопытству, мне пришлось бы без конца ходить по часовням, в которых свершались странные ритуалы, и по спиритическим кружкам и ложам, где вещали о сокровенной сущности Каббалы[15]*, эзотерических доктринах Иисуса, Моисея и Будды, египетских и тибетских инициатических учениях, а также о многих других удивительных и замысловатых премудростях. Но я приехала в Лондон вовсе не за тем, чтобы заниматься утомительными изысканиями о тех, чей путь лежит вне проторенных дорог науки и философии, об этих странниках, плывущих к «благословенным островам», Я жаждала совершенствоваться в разговорной практике английского языка, на котором стремилась бегло говорить и писать. Кроме того, я усердно посещала библиотеку Британского музея, где продолжала изучать индийские философские учения. Тем не менее миссис Морган познакомила меня с различными людьми, принадлежавшими к той или иной из этих многочисленных организаций, и, в частности, с членами Теософского общества, филиал которого находился в Лондоне, а штаб-квартира — в Индии. Я разделяла далеко не все их взгляды, но подружилась со многими сторонниками этой организации и впоследствии неоднократно посещала как ее офис, так и филиал. Всякий раз, когда позволяли обстоятельства, я охотно возобновляла эти дружеские связи, к сожалению, надолго прерывавшиеся из-за моих странствий в глубь Тибета или поездок по отдаленным уголкам Китая.

Основатели Теософского общества пропагандировали учение, которое они якобы восприняли от таинственных личностей, обитающих в Гималаях или Тибете. Устав не требовал от членов общества участия в его работе; зато ставилась цель объединить в единое братство мужчин и женщин, в той или иной степени интересующихся восточной философией. Я бы не решилась утверждать, что эта превосходная задача всегда в точности воплощалась в жизнь. Восточные учения вечно привлекают массу невежд, жаждущих диковинных чудес, не случайно немалое количество неуравновешенных людей или чудаков наполнили историю этого общества множеством красочных эпизодов.