— Уеду в Америку. Начну новую жизнь. Поэтому и не могу взять ребенка с собой. Почтовый дилижанс прибудет через несколько часов, и я хочу успеть на него. Следующее судно до Нью-Йорка отплывает из Ливерпуля через два дня, и я купила билет. — Она снова шмыгнула носом. — Ужасно эгоистично с моей стороны.

— Вовсе нет. Такое решение вполне оправданно. — Джон глубоко вздохнул и снова заговорил, тщательно выбирая слова: — Если ты не можешь взять с собой младенца, я согласен принять его в дом и вырастить.

— Что? — Эмма исподлобья взглянула на него. — Хочешь растить его в своем доме? Незаконного сына?

— Да.

Глаза Эммы вновь наполнились слезами. Она отвернулась и прижала свернутый платок к носу. И хотя не сказала ни слова, Джон понял: она жалеет, что он женат. Они могли бы растить малыша… их сына… вместе.

Наконец Эмма заговорила:

— Что… что нам делать? Подписать какие-то бумаги? У меня мало времени.

— Мой поверенный живет рядом, на Хай-стрит. Пойдем к нему и все сделаем прямо сейчас. Ты еще успеешь на судно и отправишься в Америку, где начнешь новую жизнь.

— Да-да, — с готовностью согласилась она, облегченно улыбаясь. — Пойдем.

Уже через час бумага, дающие права на сына, лежали у него в кармане. Эмма с радостью сделала все, что от нее потребовалось, и в обмен согласилась на кругленькую сумму. Когда она садилась в дилижанс, он окликнул ее.

Эмма остановилась и обернулась.

— Если тебе когда-нибудь понадобится что-то, деньги или кредит, все, что угодно, напиши мне. — Он попытался улыбнуться, но не смог. — Клянусь, я прочитаю письмо.

Она снова разрыдалась и, поднявшись в дилижанс, прильнула к окну.

— Не говори ему обо мне, Джон. Никогда!

— Прощай, Эм.

Джон долго смотрел вслед экипажу, сознавая, что вопреки желаниям Эммы когда-нибудь расскажет Джеймсу о его матери. Мальчик обязательно начнет расспрашивать. Пусть знает, что его мать была славной, но запутавшейся женщиной, чьей единственной ошибкой оказалась безответная любовь.

Джон повернулся и пошел назад к «Черному лебедю», за своей лошадью. Добравшись до гостиницы, он зашагал к конюшням, но внезапно застыл, словно прикованный к месту.

Перед дверями «Дикого кабана», конкурента «Черного лебедя», еще одной гостиницы, расположенной на другой стороне улицы, стояла нагруженная сундуками и чемоданами роскошная карета с гербами герцога Тремора.

Виола покидает его. Брат ее увозит.

У Джона разом вылетели из головы все мысли. Зато сердце заболело так, что он немедленно бросился к «Дикому кабану».

Перед отъездом они обедали в гостинице. Виола была с ними, решив немного прогуляться. Дилан и Энтони пошли к стойке выпить по кружке эля и обсудить состояние дорог, а женщины уселись за столик в столовой, где было полно народа.

— С чего начинать поиски кормилицы? — спросила Виола. — Я понятия не имею.

— Поезжай к местному доктору, — посоветовала Дафна. — Он должен знать.

— Превосходная мысль! После обеда немедленно навещу доктора Моррисона.

— Уверена, что хочешь взять это на себя, Виола? — спросила Грейс. — Начнутся разговоры. Злые языки тебя не пощадят! Принять в дом чужого ребенка, незаконное дитя? Тебе придется нелегко.

— Но ты сумела, — возразила Виола, вспомнив об Изабел, восьмилетней дочери Дилана, чья мать была куртизанкой.

— Знаю, но Изабел была старше, а Дилан в то время не был женат на мне. Кроме того, Дилан не аристократ. У тебя ситуация иная. Ни одна жена аристократа не позволила бы незаконному ребенку мужа жить в ее доме. А если Джон не захочет его оставить?

— Захочет, — уверенно ответила Виола.

Она сама не знала, почему так считает. Возможно, потому что помнила, какое лицо было у мужа, когда он держал на руках маленького Николаса.

Подошли Дилан и Энтони, поставили кружки на стол и сели.

— Я согласен с Виолой, — объявил Дилан. — Хэммонд оставит ребенка. Сейчас он просто помешан на детях.

Энтони скептически хмыкнул:

— Хотелось бы знать, какой отец из него выйдет.

— Пока что меня занимает только один важный вопрос! — отмахнулась Дафна. — Виола, Хэммонд тебя любит?

— Ох уж эти женщины! — простонал Энтони. — Никогда ничего на уме, кроме любви!

— Любит? — повторила Дафна, проигнорировав реплику мужа.

Виола нерешительно улыбнулась:

— Честно говоря, не знаю.

В этот момент дверь «Дикого кабана» распахнулась и на пороге возник Джон. Оглянулся, сорвал шляпу, зашагал к их столу и остановился около стула жены, проигнорировав окружающих. Глубоко вздохнул, взглянул ей в глаза и произнес одно слово:

— Нет.

— Что? — Виола в полном недоумении хлопнула глазами и уставилась на мужа. — Что «нет»? Ты имеешь в виду ребенка?

— Ты не бросишь меня. Я тебя не отпущу.

От потрясения Виола потеряла дар речи. Губы ее изумленно раскрылись. Он решил, что она покидает его?!

— Джон… — забормотала она, наконец.

— И я не потерплю никаких возражений. — Он обвел шляпой стол. — Все остальные могут ехать домой. Но ты никуда не поедешь.

Виола попыталась снова:

— Я…

— И Джеймс будет жить с нами.

— Кто?!

— Малыш. Мы оставим его и вырастим. Вдвоем. Понимаешь, я все обдумал и решил, что делать. Иного выхода просто нет. Я знаю, что не имею права просить у тебя чего-то подобного, и нам придется трудно, но мы обязаны позаботиться о ребенке. Ты и сама это понимаешь. Так будет правильно.

— Да, конечно, но…

— Эмма едет в Америку. Ей ребенок не нужен. А мне нужен. И ты должна помочь мне воспитывать его. Он нуждается в матери, так что ты не можешь меня покинуть. Не можешь! — Он скрипнул зубами. — На этот раз никаких попыток сбежать. Ни тебе, ни мне. С самого начала это было нашей проблемой. Мы оба убегали от сложностей. Признаюсь, в основном сбегал я, но больше это не повторится. Я уже говорил тебе, помнишь? Я обещал, что не уйду от тебя. И сдержу слово. Никогда больше. И не позволю тебе уйти.

Она снова открыла рот.

— Джон, я…

— Черт возьми, я пытаюсь поговорить с тобой! Женщина, именно ты всегда желаешь потолковать по душам. Может, прекратишь перебивать меня, чтобы я мог выговориться?

Виола сдалась.

— Господи, Виола, иногда ты доводишь меня до безумия. Хочешь поговорить, а когда я стараюсь… — Он раздраженно тряхнул головой. — Никто, кроме тебя, не способен так глубоко проникнуть в душу. Никто не способен так сильно затронуть сердце. Сам не знаю почему.

Виола с трудом сдерживала улыбку. Улыбка все испортит, а ведь дело только пошло на лад!

— Не знаю, что это такое, но никто другой не в силах одним взглядом исполосовать меня в клочья. Никто другой не в силах открыть мне двери рая своей улыбкой. Никто, кроме тебя, Виола. Бог видит, в моей жизни было много женщин, но только одна способна заставить меня вспомнить, что в моей груди сердце, а не холодная пустота. И эта женщина — ты!

Теперь ей было не до улыбок. Он совершенно серьезен! Какое уж тут веселье! Она в жизни не слышала ничего прекраснее!

Джон перевел дыхание.

— Мне нравится, что твои глаза — цвета озерного ила, а волосы — как солнечные лучи, и я каждый день благодарю Бога за ежевичный джем. Обожаю твою родинку в уголке рта и твой смех. Обожаю скандалить с тобой, потому что еще больше люблю мириться. И когда в тот день, в лодке, я сочинил эти стихи, поверь, каждое слово было правдой. Каждое слово, Виола! На свете нет лица прелестнее и милее. И мне не нужен никто другой. Все самые драгоценные моменты моей жизни связаны с тобой.

Джон свирепо нахмурился. Боже, как он красив. И как зол!

— Больше никто не услышит моих стихов. Никто, кроме тебя. И пусть я самый большой глупец на свете…

— Верно, верно, — пробормотал Энтони.

Джон не обратил на него внимания.

— И пусть у меня ушло девять лет на то, чтобы понять, как обстоят дела, теперь я знаю, что такое любовь. Знаю, потому что ты научила меня. Я люблю тебя. Хотя и недостоин такой женщины. Никогда не был достоин. Но я люблю тебя. Люблю больше жизни.