Примерно так же он разобрался и с остальными выступлениями — распределил ребят и приставленных к ним шоферов, и каждому напомнил, что ему нужно взять, и догнал шпагоглотателя, как всегда забывшего свой баул со шпагами, и велел девушке, специалистке по воздушным шарикам, завести какую-нибудь музычку, а то клиент любит, чтоб его между делом развлекали, и потрепал по плечу бледного юношу со скрипкой, сказав ему, чтобы тот постарался хоть разочек в час улыбнуться, ведь клиента воротит от похоронных харь. Коридор постепенно пустел, пока Тамар не осталась почти одна, она даже испугалась, что придется ей провести целый день в этом мрачном месте.
— Теперича ты, тебя мы пошлем в Хайфу. Мико, греби сюда. У тебя сегодня вип-пассажирка. Прежде всего забрось ее на Мерказ А-Кармель и найди ей там хорошенькое местечко, потому что она сегодня впервые выступает не в Иерусалиме. К тому же она у нас примадонна, — Пейсах подмигнул водиле, — так что ты с ней поделикатней, понял? А потом кати ее в Неве-Шаанан, в энтот, как его, «Центр Зив»…
Пейсах все говорил, но Тамар уже не слышала его. Она умела отключаться от внешнего мира, когда тот начинал ее раздражать. Ее маму это страшно бесило.
— Куда ты деваешься, когда ты вот так? — кричала она.
— Что «вот так»?
— Когда ты делаешь каменную физиономию, когда твои глаза делаются как я не знаю что, как под пленкой, как у попугая!..
— А если останется время, завернете в Зихрон, на обратном пути, тоже высадишь ее у мидрахов, — услышала Тамар далекий голос Пейсаха. — Сколько примерно занимает твое шоу, милая? Эй, ну-ка проснись! Куда ты провалилась?
Тамар ответила, что примерно полчаса.
— А как насчет четверти? Ну ладно. Сегодня наслаждайся полчаса, я хочу, чтобы ты чувствовала себя хорошо. А завтра будем поглядеть. Все. Четыре выступления. Для затравки хватит.
Мико был тем самым парнем, который доставил ее сюда вчера. Не говоря ни слова, он направился к «субару», и Тамар последовала за ним. Она не знала, где ей положено сидеть — рядом с водителем или сзади, но уселась на заднее сиденье, решив, что так он почувствует себя таксистом. Ей ведь не жалко. Динка высунула голову в окно и с наслаждением вдохнула прохладный воздух.
Тамар рада была вырваться из Иерусалима, оказаться в движении, в дороге. У нее даже появилось легкое ощущение собственной важности — так известную певицу личный шофер везет на концерт. Она мысленно махала рукой толпам почитателей, выстроившимся вдоль дороги, бросала им орхидеи из своего огромного букета.
Ехали они в полном молчании. Тамар недоумевала, когда же Мико наконец объяснит ей, что и как она должна делать. Но Мико не открывал рта, только без передыху терзал свой мобильник, и обрывки пронзительных мотивов сменяли друг друга. Без малого час перебирал он звуковые сигналы, у Тамар уже лопалась голова от этой какофонии. Пару раз она пыталась спросить о чем-то, но Мико не обращал на нее внимания. Когда Тамар было шесть лет, они жили рядом с железной дорогой, и мир для нее делился на две части: на тех, кто отвечает маленькой девочке, машущей вслед уносящимся вагонам, и на тех, кто не отвечает. Мико явно относился к последним. Иногда он поглядывал на Тамар в зеркальце. У него были темные, злые глаза, и он явно ненавидел Тамар, а почему — она не знала, а в какой-то момент это и волновать ее перестало.
— Слушай, — вдруг грубо сказал Мико. — Таким, значит, образом. Я паркуюсь возле центра. Ты вертишься минут десять и начинаешь. Если заметишь меня среди публики, то виду не подаешь, а если кто спросит, ты про меня ни сном ни духом. Приехала в Хайфу вчера вечером на автобусе. Ночевала на автобусной станции. Ни с кем не говорила. Ясно?
Тамар кивнула, не глядя на него.
— Кончила петь… ты ведь поешь?
— Кончила петь, берешь деньги и вертишься минут пять-десять, не больше, и только на маленьких улочках, на главные не суешься, врубилась?
— Да.
— Прошло десять минут, топаешь к машине. Врубаешься?
— Врубаюсь.
— Еще: если засечешь легавого или чего подозрительное, то к машине ни-ни. А если меня увидишь — топаешь мимо, как не родная. Только если все чисто на все сто, тогда залезаешь. Вот так.
Они свернули на тихую узкую улицу, спускавшуюся к морю. Невысокие домики прятались в тени кипарисов и сосен. Мико припарковал машину и даже не забыл пробить парковочный талон — дабы с полицией не связываться по таким пустякам.
— Значит, так, запоминай: это Кипарисовая улица. На углу — супермаркет и спортзал. Не перепутай. А теперь вали!
И под это доброе напутствие Тамар вылезла из машины.
Взяв первые несколько нот, Тамар поняла, что охрипла. Пришлось прерваться. Тамар перепугалась: похоже, она собирается все испортить. Когда голос вернулся, она подумала, что очень нехорошо так насиловать голос — начинать петь, не разогрев его. Со временем это скажется. Но какое отношение это «со временем» имеет к ней, к Тамар? Ведь она существует только здесь и сейчас. Тамар спела «Увенчай свое чело» и «Храни свою душу», и пение ей совсем не понравилось. Песня существовала отдельно, а ее голос отдельно. Тамар снова забеспокоилась. Вдруг Мико настучит Пейсаху и тот вышвырнет ее вон? Ее бесила мысль о том, она может зависеть от оценки какого-то Мико! К тому же Тамар прекрасно знала, в чем причина неудачи: в Иерусалиме она погружалась в уличную жизнь и потому пела свободно, радостно, хотя и на мгновение не забывала о своей цели, а здесь, когда за спиной ворочалась империя Пейсаха, она чувствовала себя канарейкой в клетке.
Под конец Тамар спела «Лос бильбиликос», безыскусная теплая мелодия чуть подняла ей настроение, и тут же люди вокруг заулыбались. Знакомый восторг заструился в ней, и Тамар спела сверх программы еще и «Марионеток» Леи Гольдберг. Голос ее взмывал и кружил над улицей:
В одеянье чуть банальном,
На балконе карнавальном,
Где фонарь забыл случайно
Яркий свет пролить на это,
Повстречались (кто узнает?),
Он поет, она внимает,
Он Пьеро, она Пьеретта.
Тамар улыбнулась глазами босому пареньку, который стоял напротив, всем существом впитывая ее голос. А тот прямо вздрогнул от ее улыбки и потянулся к ней всем телом. Тамар чуть округлила глаза:
Может, это не Пьеретта,
Просто в розах-маргаритках
Куколка-марионетка,
И ведут ее на нитках?
Публика восторженно аплодировала, потребовала еще, но петь на бис не хотелось. Тамар рвалась двинуться в путь — дабы понять, во что угодила, в каком спектакле она участвует и какая именно роль отведена ей.
Когда она закончила петь, босой парнишка, почти мальчик, с горящими глазами, тонкий и томный, в галабие,[31] с бусинами в волосах, сказал, что она просто обязана немедленно поехать с ним в Галилею. Там есть одна пещера с божественной акустикой, будто специально созданная для ее голоса, и он просто обязан услышать ее там. Когда мальчишка произнес «пещера», Тамар на миг увидела свою пещеру — с матрасом, складным стулом и гитарой у стены. Кто знает, удастся ли ей когда-нибудь туда добраться. Кто знает, удастся ли привести туда Шая. Тамар вежливо улыбнулась пареньку и отрицательно покачала головой, но тот не унимался:
— Да ты только взгляни!
Внезапно он ухватил ее за руку выше локтя и начал гладить:
— Бог создал ее нарочно для твоего голоса. Ну же, зайка, спой мне там только одну песенку…
Тамар с силой отпихнула его руку:
— Отвали, кому говорю!
Ее серо-голубые глаза сделались стальными. Мальчишка взглянул на нее и, что-то разглядев, отпрянул и исчез.
Тамар какое-то время побродила по боковым улочкам, чувствуя себя арестантом, бредущим по этапу из одного острога в другой. Люди торопились по своим делам, разговаривали, проезжали машины — обычная, повседневная жизнь. Казалось, достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться до нее. Но Тамар видела все как будто сквозь стекло.
Мико даже не взглянул на нее. Она протянула ему пакет с деньгами, он взвесил его в ладони.
