Федя Абрамов советовал — сходи к первому, попроси себе, допустим, машину, они любят, когда их просят, потом благоволят к тем, кому оказали услугу, он вот попросил себе квартиру — и получил. Мне не хотелось, я был “не их”. Понятие неопределимое — “свой”, “не свой”. Я был всем им чужой. Феде тоже не совсем свой, но и не совсем чужой. А вот Лихачев, Товстоногов, Кушнер, Горбовский, или Твардовский, Панова, Берггольц — для них “не наши”. Граница не анкетная, но четкая. Не оппозиционность, тут другое — чужой, интеллигент, внутреннее неприятие, оно уходит в родословную — он из раскулаченных, из репрессированных, из “врагов народа”. Власти наши, слава богу, наготовили себе и обиженных, и ненавистников. Интеллигентность вызывала у них всегда аллергию, оба эти сословия нюхом, безошибочно ощущают друг друга.
* * *
“Вот вы восторгаетесь гением Пуанкаре, а между прочим, когда он умер, он оставил человечеству больше нерешенных проблем, чем когда он появился”.
“Вы, ученые, умеете быть нужными всякой власти. Знамена меняют, а вы остаетесь в первых рядах”.
(Из читательских писем)
* * *
Нильс Бор был невысокого мнения о себе, никогда не требовал почитания, шуточки в его адрес его не обижали, его не занимала проблема самолюбия.
Чехов относился к себе и к своему творчеству иронично, никогда не считал себя классиком, свои рассказы — явлением, имеющим долгий успех. “Меня будут читать еще лет восемь от силы”, — писал Чехов Суворину.
Самоирония свойственна многим гениям, хотя другим в такой же мере свойственно понимание, причем твердое, своего величия — “я памятник себе воздвиг…” Тут и Пушкин, и Маяковский.
Самоирония — одно из самых симпатичных качеств художника.
* * *
Основные психотипы нашей жизни:
1. А что, мне больше всех надо?
2. А что я могу один?
3. Все равно ничего не изменишь.
4. Чем хуже, тем лучше
5. Лучше я, чем какой-нибудь подонок.
* * *
“Ненавижу Сталина за то, что стал трусливым, за то, что столько лгал, задушил свою совесть, предал себя, перестал думать, за все мои подлости, от которых корчусь до конца своих дней. За то, что должен помалкивать, когда говорят о том времени”.
* * *
Бунин писал в 1918 (?) году:
“Какое невероятное количество теперь в литературе самоуверенных наглецов, мнящих себя страшными знатоками слова! Сколько поклонников старинного (ядреного и сочного) народного языка, словечка в простоте не говорящих, изнуряющих своей архирусскостью!
Последнее начинает входить в большую моду. Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, „словеса золотые“ и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно”.
То же самое творится и спустя девяносто лет, надо только добавить к литературе — радио, телевидение и интернет.
* * *
Покрышкин сбил около 50 немецких самолетов, немецкий ас сбил 300 наших. У немцев были свои герои, в том числе и героические летчики. В Виттенберге в 2007 году я встретил бывшего немецкого летчика Рудольфа Томаза, живет в Гамбурге. Он рассказал мне, как в войну воевал на штурмовиках. Чтобы выполнять задания, приходилось снижаться на бреющий полет, порой метров до пятидесяти. Так что он видел, как под огнем его пулеметов падают солдаты, как стреляют в него из своих винтовок, бесшумный этот огонь.
