– У вас дар убеждения, Всевидящая.

– Я работаю в зоопарке, – пожала плечами старуха. – Если могу убедить неразумных животных, то уж с разумными проблем быть не должно. Разве нет?

– Иногда мне кажется, что с дикими зверями проще, чем с людьми, – отозвался бизнесмен. – Ладно, с чего начать… У меня есть дело, которое стабильно приносит доход. Но в наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому сейчас, когда скопилась некоторая сумма, я хочу вложиться в какое-либо совершенно новое направление, и…

Голос мужчины постепенно потерял четкость, расплылся, сливаясь, превращаясь из потока слов в ровный гул, вибрирующую волну. Она расслабилась, отдаваясь этой волне, и поплыла куда-то, теряя связь с реальностью. В этом гудящем нечетком еще «где-то» был и тот, что сидел напротив. Она видела его вполне четко, видела других людей.

Внутри что-то дрогнуло, засвербило неясной тревогой. Что? Ощущение было сродни тому, которое возникает, когда видишь лицо в толпе, по инерции пробегаешь взглядом дальше, а потом долго ищешь то, что мелькнуло только-только и снова потерялось из-за поспешности.

Интуиция не подвела. Вот оно! Среди живых людей она вдруг отчетливо увидела мертвеца. Затем еще одного и еще. А потоки лиц двигались куда-то, и вскоре вокруг были одни мертвецы. В голове дернулось болью, лица смыло темной волной. Теперь она видела до черноты красную, словно венозная кровь, реку. Вокруг было так же черно, лишь выделялся каким-то тусклым пятном горбатый мост. Мост был далеко от нее, и сейчас невозможно было понять, что на нем происходит, но что-то там происходило. Дальний край моста налился чернотой и…

– Эй, бабуля! Ты уснула, что ли?

Картинка рухнула. Возвращение к реальности было тяжелым. Она чувствовала себя не лучше, чем выброшенная на берег рыба. Сердце колотилось так, как не билось уже лет сто. Дыхание стало хриплым и порывистым.

– У тебя все нормально будет, только когда будешь свой бизнес строить, делай это подальше от центра города.

– Но я планировал парк за ЦДХ попользовать.

– Пользуй, – согласилась старуха. – Только учти, что тогда от твоего бизнеса через двадцать лет ничего не останется.

– И все?

– И все.

– А там ритуал какой? Или жертва?

Старуха покачала головой. Клиент кивнул и достал бумажник.

– Сколько с меня?

– Сколько не жалко, – небрежно отозвалась старуха. – Ты ж сам грозился, что за ценой не постоишь.

Сергей Грачикович долго возился в бумажнике, перебирая пальцами стодолларовые купюры, наконец решился и выволок какое-то количество зеленых бумажек на стол. Старуха кинула на деньги небрежный взгляд.

– До свидания, Сергей Грачикович.

– До свидания, – поднялся с табурета бизнесмен. – Но если что не так…

Он многообещающе показал зубы в странной, похожей на оскал улыбке и вышел вон. Хлопнула дверь. Старческая рука сграбастала стопку американских денег. Палец провел по ребру стопки, прошелестев купюрами.

– Жлоб, – констатировала старуха и поспешно метнулась следом.

Клиент не успел еще далеко уйти.

– Сергей Грачикович, – окликнула старуха.

Бизнесмен остановился и повернулся на голос. Старуха приблизилась, пристально, словно рентгеновский аппарат, заглянула в глаза клиенту.

– Вот еще что, – сказала ровным и бесстрастным голосом. – Насчет жертвы. Жертва должна быть детской.

– Что? – вздрогнул мужчина. – Это ребенка, что ли, убить?

– Не в том смысле. Вы сейчас сходите в ближайший роддом или школу какую-нибудь, узнайте их реквизиты и анонимно переведите на их счет вот эту сумму.

Старуха протянула бумажку с накорябанным числом. Брови бизнесмена взлетели вверх.

– А без этого нельзя?

– А без этого ничего хорошего вам не видать.

Сергей Грачикович кхмыкнул, сунул бумажку в карман и быстро-быстро пошел к выходу. Старуха довольно потерла руки. Подошел сторож:

– Что за жертва такая странная? – поинтересовался у старухи.

– Да не жертва это, – отмахнулась та. – Так просто… пусть что-то доброе в своей жизни сделает. Хоть и не по собственной воле.

Черные, поблескивающие в неясном свете волны катились и перекатывались. Река казалась гладкой и скользкой. Звуков тут не было. Точнее сказать, она их не слышала, только видела черные волны и маленький горбатый мостик, соединяющий этот берег с тем, не менее черным, чем вода в реке. И чернота эта, затаившаяся до поры, готова была сейчас перехлестнуть через мост, обрушиться на этот берег, похоронить под собой все, что можно.

На мостике происходило какое-то шевеление, но разобрать с такого расстояния, что там творится, было невозможно. Опоры моста почернели, дальний его край провалился в непроницаемую тьму, не то растворился, не то обрушился.

Тьма, словно живая, пожирала мост, приближалась…

Голос прорвался сквозь видение, разрушив его, как камень, упавший в воду, разбивает отражение. Старуха вздрогнула и перевела дыхание. Она снова сидела у клетки и смотрела в блестящие черным глаза громадной пантеры. Песня оборвалась.

Ночной зоопарк жил своей жизнью, и звуки здесь были свои, совсем не московские. Что-то стрекотало, кто-то всхрапывал, откуда-то издалека доносились еще какие-то отголоски животного существования.

Лязгнуло металлом решетки. Послышались невнятные чертыхания. Потом совсем рядом зашелестели шаркающие шаги, и нетрезвый голос сторожа затянул прерванную песню.

Из клетки утробно рыкнуло. Старуха глянула на своего любимца. Дикий кот сидел, уткнувшись лбом в металл решетки. Глаза огромной пантеры наполнились смертельной тоской. Со стороны могло показаться, что зверь понимает смысл песни.

На дорожке между вольерами появился Егор Тимофеич с ополовиненной квадратной бутылкой в руке. Замер, вгляделся в ночь и направился к старухе.

Сторож остановился и приложился к горлышку.

– Ой, кому-то нынче плачется, а кому смеётся, – повторил он обычным голосом. – Старая, а тебе смеётся?

– Мне улыбается, – отозвалась старуха. – Опять напился, Егорушко?

– А чё еще делать? – Сторож приложился к бутылке, крякнул и глянул на этикетку. – О! Знаешь что это? Абсент. Знаешь, сколько стоит? У-у-у. Можно было бы за те же деньги пол-ящика водки купить. А то и ящик…