— Что поделаешь, мы живём в жестоком мире, — Ластикус Патрицус сокрушённо развел руками.

Мы так и сидели, неспешно переговариваясь, до тех пор, пока со стороны лохани не послышался приглушенный стон и следом за ним звук поднимающегося над водой тела. Мы снова одновременно, как по команде, вскочили на ноги. С Тёрма потоками стекала пропитавшая его насквозь влага. Полковник глядел на нас слегка затуманенным взором, но был вполне живым. Его дыхание было слегка тяжелым, но ровным. Остатки жидкости в лохани казались кроваво-красными.

— Я жив? — он скорее констатировал, чем спрашивал.

— Жив, жив, — бросаясь к нему в объятия, подтвердил хозяин дома. Мне тоже хотелось прижаться к нему, мокрому и такому родному, но я не смела, и лишь когда Тёрм, притянул меня к себе, качнулась к его плечу и… рухнула в обморок…

Очнулась я в просторной, светлой комнате, чувствуя, что буквально всю меня стягивают бинты. Одетая поверх бинтов одежда выглядела абсолютно свежей. Значит, я была раздета, отмыта, перебинтована и одета. И судя по правильно завязанным ленточкам здесь не обошлось без умелой женской руки. Ещё бы! Попробовали бы они прикоснуться ко мне без разрешения! Но чувствовала я себя неважно, даже не надо было прислушиваться к своим ощущениям, чтобы понять это. Голова ужасно болела, а во всем теле чувствовалась противная слабость. И ещё безумно хотелось есть.

— Эй, кто-нибудь, — тихо позвала я, но на мой писклявый оклик никто не отозвался. Я попробовала приподняться, но почти сразу же снова откинулась на подушку. Голова пошла кругом, веки сами собой опустились вниз. Полежав некоторое время с закрытыми глазами, я повторила попытку, но результат оказался тем же.

Мучительно хотелось есть. Чтобы забыть о еде, я стала думать о том, как выбраться из города. Стало ещё хуже: голова заболела сильнее, а кушать не расхотелось. Странно, раньше, в былые времена, когда у меня болела голова я и думать не могла о приёме пищи, а теперь голод был прямо-таки нестерпимым. Что это? Может я умираю? Эта мысль была столь идиотской, что я невольно рассмеялась. Но тут же приняла серьезный вид и попробовала отрешиться от всего. В какой-то мере это удалось. Во всяком случае, когда я осмелилась открыть глаза, комната уже не расплывалась, и голова не шла кругом. Теперь прежде, чем вновь попробовать приподняться, я внимательно огляделась по сторонам. Большое окно, расположенное от меня по правую руку, было задёрнуто тонкими, почти прозрачными занавесями; прямо подле него в огромной деревянной кадке росло цитрусовое дерево, сплошь увешанное крупными желтыми плодами; по левую руку у стены стоял огромный трёхстворчатый шкаф; в дальнем углу расположилось огромное трюмо; прямо около кровати стояла тумбочка, на ней изящный бронзовый колокольчик; а посреди комнаты разместились маленький столик и пара стульев. На одном из стульев сидел Тёрм. Его голова, склонённая набок, опиралась на подставленную ладонь. Он спал. Выглядел Тёрм как прежде, даже, наверное, чуть моложе, только похудел, да и вид его был очень измученным.

Моя рука потянулась к стоявшему на тумбочке колокольчику, но, ещё раз взглянув на спящего Тёрма, передумала. Пусть поспит, я потерплю…

— Авель, ты не спишь? — он словно почувствовал мои мысли.

— Сплю, — я заставила себя улыбнуться.

Термарель, со скрипом отставив стул, вскочил на ноги.

— Авель, я уже начал опасаться, что мои дежурства у твоей постели никогда не закончатся, — он, глядя на меня, ехидно улыбался, и от этой его улыбки мне стало как-то совсем тепло и спокойно.

— У меня такое чувство будто я не ела по крайней мере неделю.

— Всего три дня, — без всякого сочувствия констатировал он и, вынув из кармана маленький сухарик, захрустел им прямо на моих глазах.

— Эй, ты, — всё во мне взбунтовалось от злости, — прекрати жевать, изверг.

— Счас.

Этот у-у-у… негодяй открыто надо мной издевался, я уже подумывала не запустить ли в него колокольчиком, когда в дверь осторожно постучали.

— Войдите, — царственно разрешил Тёрм, и в тут же распахнувшуюся дверь протиснулась довольно улыбающаяся физиономия Ластика. В правой руке он держал здоровенный деревянный поднос, уставленный разномастными горшочками. От них изумительно пахло.

— А, так рад Вас видеть, госпожа Авель, так рад, так рад, — щебетал хозяин дома, расставляя на поспешно придвинутый к кровати стол принесённую с собой снедь.

— Я тоже рада, Ластик, но всё это потом. Если я сейчас чего-нибудь не съем, то просто умру с голоду.

— Так за чем же дело стало? Садись и ешь, — нет, судя по тому, как ко мне относятся, на умирающую я не похожа.

— Не могу, голова кругом идёт… — пожаловалась я на своё состояние.

— Да? — Ластик задумчиво почесал нос, и только теперь я поняла, что карлик на самом деле гном. Обыкновенный гном-поверхностник, коих во множестве приютила наша столица, — наверное, это побочное действие супостатки. Ну это дело поправимое, сейчас отварчику из чарбёрыша попьешь, и через пару минут всю боль и головокружение как рукой снимет.

— Супостатки? — переспросила я, переводя взгляд с Тёрма на Ластика и обратно. Траву супостатку применяли только когда других способов спасти раненого уже не было. Стоила она неимоверно дорого, к тому же от неё всегда можно было ждать неожиданного побочного эффекта. — Так что же со мной было, раз я обошлась вам столь дорого?

— Ты потеряла слишком много крови.

— И что из этого?

— К тому же один из мечей, оставивших на твоём теле раны оказался смазан ядом мазамбуки.

— Мазамбука, — одними губами повторила я, и спину покрыла холодная россыпь разбегающихся во все стороны мурашек. Только мазамбуки-падальщицы мне для полного счастья и не хватало…

— Не переживай, — Тёрм как всегда был полон оптимизма, — супостатка выжигает яд мазамбуки начисто.

— Ага, представляю какую дозу этой травки вы в меня вбухали.

— И на какую сумму, — с удовольствием добавил добренький Тёрм.

— Кто платил? — я не могла не выяснить столь принципиального вопроса.

— Он, — они ткнули пальцами в сторону друг друга одновременно.

— Замечательно, но если вы рассчитываете, что стану вам их отдавать, — оба синхронно кивнули, — то вы ошибаетесь. Всё моё имущество теперь уже поди конфисковано, так что извините…

— Ну, в принципе мою долю можешь отработать. Сейчас очень в цене хорошие служанки, если будешь усердно работать и не есть, то лет так через полтораста от твоего долга почти ничего не останется, так, сущие пустяки — лет на тридцать.

— Постой, Тёрм, — я мило улыбнулась, — кажется, у меня есть ещё один вариант отдачи долга. До меня дошли слухи, что некое лицо — лицо весьма богатое и в определённых кругах влиятельное — недавно написало завещание… — Тёрм притворно прикусил губу. — Так вот я и думаю, может лучше вместо полуторасотлетней отработки помочь этому завещанию вступить в законную силу, и отдать все деньги сразу?

— Так ты что же всё своё имущество по завещанию отдаешь ей? — лицо гнома сморщилось в притворной обиде, — а мне лучшему другу и благодетелю не оставил ни осьмушки?

— Оставил, оставил, — Тёрм так же притворно начал его успокаивать, — и осьмушку оставил, и четвертушку, и ещё кучу чёрствого хлеба в подсобке специально для тебя отложил. На пенсион выйдешь, приезжай, пользуйся.

Кажется, они увлеклись…

— Господа, господа, — голова моя по-прежнему продолжала болеть, — вы так и будете издеваться над бедной девушкой или всё же станете её лечить?

— Ах, да, — Ластик потянулся рукой к высокой, стоявшей посредине стола бутыли и в мгновение ока набулькал в бокал добрую порцию напитка, — отварчику из чарбёрыша хлобыстнёшь и враз ноженьками затопаешь.

— Ага, ага, так и будет, — Терм так и светился от оптимизма, — гномья медицина самая лучшая, мы так и лечим: мазамбуку — травкой супостаткой; от побочных эффектов супостаки — отваричиком чарбёрыша; от прыщей, что обязательно повылазят после этого лечения, какой-нибудь колючей медуницей или болотной ядрицей, от сыпи…