Нефрит являет собой средоточие элемента ян и борьбы с распадом (с функцией элемента инь, чья динамика требует вечного превращения, вечного перегорания, норовя свести все в прах, подчинить Земле). Элемент инь – женский элемент – в миг смерти стремится всколыхнуть все, что есть жидкого в человеческом теле, все, что может служить орудием разложения. Этому разлагающему действию нефрит противопоставляет всю благодатную мощь як. Нефрит принимали внутрь еще во времена династии Чжоу. А в позднем даосизме проводится мысль, что нефрит – пища духов и что он обеспечивает бессмертие.
Все эти символы и эмблемы не стоят особняком в социальной и духовной жизни Китая, но переплетены с ней. Нефрит играет существенную роль в древнекитайском обществе, формулирует его символику, питает его психологию. Не одной лишь причастностью к элементу ян и к достижению «бессмертия» исчерпывается применение нефрита. Нефритовые запястья и другие украшения, носимые или надеваемые в определенных обстоятельствах, сами по себе – своим цветом, формой, звуком, который они издают при ударе друг о друга, – выражают социальное положение тех, на ком надеты. Одновременно нефритовое украшение было и эмблемой духовного пути человека – не только ярлыком социального класса, официальной роли, которую он исполнял. Бань Гу пишет в книге «Бай ху тун»:
Предметы, которые носят на поясе, указывают на помыслы человека и подтверждают его умения. Посему тот, кто культивирует нравственное поведение (дао, «путь» в понимании конфуцианства), носит кольцо. Тот, кто закладывает в основу своего поведения разум и добродетель (дао дэ в понимании Лао-цзы), носит украшения кун. Тот, кто мастер решать (цзюэ) неприятные или спорные вопросы.., носит половину кольца (цзюэ другим иероглифом). Так что по роду украшений, которые человек навешивает на свой пояс, можно заключить, в чем он искусен". Обо всех героях и императорах Древнего Китая есть легенды, где фигурирует нефрит. О великом Хуанди, первом императоре, говорится, что он принимал жидкий нефрит.
При всем том в тексте «Тао Хунцзин» жемчуг тоже упоминается как элемент, который "защищает тело от разложения ". В мифической истории Китая правители и герои часто являются, «убранные нефритами и жемчугами». Явственна связь жемчуга, этого драгоценного вещества, с драконом – фантастическим животным, спецификой Китая. Весь символизм жемчуга – женский – и выдает морскую традицию, противоположную материковой традиции нефрита. Жемчужина, воплощение женского принципа, символизирует жизнь и плодородие, будучи породнена с раковиной (вульва – раковина – жемчужина – второе рождение – бессмертие). Жемчужина и черепаха, по верованиям древних китайцев, растут и идут на убыль вслед за луной. Вполне вероятно, что символизм жемчужины в саном деле принадлежит морской традиции, разделяемой, впрочем, самыми разнообразными этническими группами, южноазиатскими и микронезийскими, с видимыми отзвуками в Индии, – и что этот символизм долгое время шел параллельно символизму нефрита. Так или иначе, в текстах, которыми мы располагаем, жемчужина, хотя и воплощает в себе женское начало, наделена теми же счастливыми магическими свойствами, что и нефрит. Алхимики реже употребляют жемчуг, чем золото и нефрит, но и жемчуг вписывается в пространный реестр их «рецептов бессмертия».
Китайцы, с их пристрастием устанавливать связи между всем и вся, открыли родство органов человеческого тела с теми: или иными минералами. «Огонь в сердце красен, как киноварь, а вода в почках черна, как свинец», – говорит один из биографов знаменитого алхимика Люй Дэ (VIII в.). Всеобъемлющая пятерка у-син (вода, огонь, дерево, золото и земля) с течением времени нашла применение во всех сферах бытия. Говорится о пяти видах отношений, о пяти добродетелях, пяти вкусах, пяти цветах, пяти тонах и т, д. Органы человеческого тела тоже соотносятся с пятеркой у-син: сердце имеет природу огня, печень – природу дерева, легкие – металла, почки – природу воды и желудок – земли.
При совершенном функционировании этих органов – всего лишь – человек пребывает в согласии с Космосом. Человеческое тело заключает в себе всю Вселенную, его питают те же силы, что одухотворяют Вселенную, оно переживает ту же внутреннюю борьбу (между ян и инь, например), что сотрясает Вселенную. Китайская медицина – как и алхимия, как и другие техники достижения «бессмертия», – зиждется на подобных «соответствиях». Невозможно разобраться в китайской алхимии, если не принимать во внимание всю систему мышления китайцев, которая остается в координатах Космоса и эмблематичности даже применительно к реалиям осязаемого мира.
Из приведенных выше текстов можно заключить, что китайская алхимия относится к духовным, а не к научным техникам. Точные наблюдения и научные умозаключения, порой мелькающие в трудах алхимиков, слишком редки и случайны для того, чтобы сформироваться в начатки химии. Китайцы – народ крайне здравомыслящий, крайне прилежный. Не счесть сделанных ими открытий по всем физическим и биологическим феноменам – но алхимия не входит в число наук, образовавшихся на основе этих открытий. Алхимия была и осталась духовной техникой, посредством которой человек усваивал нормативные добродетели жизни и искал бессмертия. Что, как не само Бессмертие, есть «эликсир жизни», цель всех мистических техник всех времен и народов? Поиски «эликсира» сближали алхимика с мистиком, ищущим путь к бессмертию, скорее, чем с ученым. А золото, «философский камень», имело, как мы убедились, функцию чисто духовную (концентрировать в человеке нетленный элемент – ян). Иногда «эликсир жизни» и алхимическое золото изготовляли по одной и той же формуле – лишнее доказательство того, что золото, о котором идет речь в наших текстах, имело «мистическую» ценность: т, е, его усвоение даровало бессмертие. Ища философский камень, китайские алхимики думали, как стяжать бессмертие, а не богатство – золота в Китае было в изобилии. Впрочем, его не всегда считали драгоценным и обладающим свойствами талисмана, в отличие от киновари, которую в Китае ценили в таком качестве еще с доисторических времен.
Исторические начала китайской алхимии предположительно связаны с искусственной добычей киновари («органические» начала мы уже проследили: поиск бессмертия). Киновари в Китае всегда придавали свойства талисмана и высоко ценили ее как воплощение «бьющей через край» жизни. Красный цвет – эмблема крови, основы жизни – свидетельствовал о витальных свойствах этого вещества и, следовательно, играл решающую роль в обеспечении "бессмертия ". В Китае еще с доисторических времен киноварь клали в могилы богатой знати, чтобы перевести умерших в вечность. Не только красный цвет киновари делал ее проводником в бессмертие, но и тот факт, что при нагревании – "в огне, который превращает деревья и травы в золу ", – из киновари выделялась ртуть, т, е, металл, полагаемый «душой всех металлов». Поэтому киноварь считалась носителем як, а ртуть ассоциировалась с инь. Баопу-цзы утверждает, что если смешать три фунта киновари и фунт меда и высушить эту смесь на солнце, пока не получатся пилюли величиной с конопляное семечко, то стоит принять в течение года десять таких пилюль – и седые волосы потемнеют, на месте выпавших зубов вырастут новые и т, п. Если же принимать их и дальше, обретешь бессмертие.
Но не одни лишь попытки создать искусственную киноварь, по нашему мнению, способствовали развитию алхимии. Открытие металлургии тоже сыграло не последнюю роль – благодаря тем обрядам и мифам, которые она вызвала к жизни. Металлургия считалась деянием сакральным, и плавильные печи приравнивались к Принципам; Юй, легендарный герой и первый правитель Китая, увязывает пять плавких металлов с ян, а четыре – с инь. Металлургия для древних китайцев не была делом мирским, прагматическим – но священнодействием, к которому допускались лишь определенные лица, знающие обряды. Плавильные печи рассматривались как своего рода судебные инстанции – лишь из-за того, что внутри них совершалось таинство, акт творения, «рождения» металлов. Печи умели распознавать добродетель, и ордалии предписывали бросать в них подозреваемых в преступлении. Закладка плавильни считалась заповедным деянием, его возлагали только на праведника, владеющего «обрядами ремесла». И початие горы для рудной добычи также было священнодействием, которое мог свершить не иначе как чистый муж, хранитель обряда.
