Розенберг твердо убежден, что еврейские финансисты во Франции – союзники большевиков, Гитлер быстро усваивает эти истины. В том же номере «Фелькишер беобахтер» он высказывает убеждение, что евреи замышляют только революцию и нарушение чистоты чужих рас и что «каждый еврей – какие дьяволы! – в своей сфере действует прежде всего для этой последней великой цели, действует именно политически».

Внешняя политика национал-социалистов была в то время антисемитской и вместе с тем антибританской – во всяком случае, в гораздо большей мере, чем антифранцузской. Утверждение, что французское правительство состоит из «приказчиков англосаксонской мировой фирмы», звучит скорее состраданием к французам, чем ненавистью к ним. «Фелькишер беобахтер» возвещает весну народов в Европе, «…когда французский народ, в котором мы без зависти признаем и ценим его благородное ядро, поймет… что… уже теперь можно заметить ростки, из которых во Франции, как и в других странах, вырастет национальный социализм будущего. Франция должна снова запереть в гетто евреев. Грядет национал-социалистическая мировая революция, ее лозунг: “Антисемиты всех стран, соединяйтесь!”

Тогда же – это было в феврале 1921 г. на первом грандиозном митинге Гитлера в цирке Кроне – Гитлер мечет громы и молнии против «этой Англии, которая с дьявольским умыслом травит до смерти ирландский народ, доводя его до вечных революций против Англии, которая жульническим способом захватила старое культурное государство – Индию. Кто поверит теперь, что Англия когда-либо добивалась свободы малых наций, если она лишила последних следов свободы один из величайших культурных народов мира, Германию?»

В то время материальные блага нации еще были для Гитлера важнее, чем честь ее оружия. Он согласен на полное разоружение Германии, если будут аннулированы репарации.

«Покончите, – обращается он 15 февраля 1921 г. в “Фелькишер беобахтер” к министру иностранных дел Симонсу, – с вопросом о репарациях (тогда это еще не называлось “данью” для Франции), уничтожьте двенадцатипроцентный сбор с нашего экспорта, прекратите всякую дальнейшую возможность этой унижающей нас опеки разбойничьего союза (Антанты), создайте для нас таким образом возможность существования и освободите нас от вечной угрозы гражданской войны в Германии. Тогда мы готовы будем освободить остальной мир от нависшей угрозы со стороны наших баварских дружин обороны страны. Тогда мы разоружимся». Такого рода внешнюю политику тот же Гитлер в позднейшие годы назвал бы политикой филистеров; ведь за аннулирование репараций она готова продать право на вооружение и самооборону.

Это были дни лондонского ультиматума, установившего сумму репарационных платежей Германии в 132 млрд. Гитлер и Розенберг проповедуют и тогда сопротивление. Но делают это неспроста… нет, у этих реальных политиков уже есть «могучий» союзник на востоке. «Только не подписывайте капитуляции, как в 1919 г., на пять минут раньше времени. Вся Россия как раз восстает против еврейского террора» (Розенберг).

Эта внешняя политика 1921 г., инспирируемая Людендорфом, генералом Гофманом³⁴ и Рехбергом, переписанная начисто Розенбергом и по частям излагаемая Гитлером народу, направлена на создание антисемитской, антибольшевистской и антибританской континентальной Европы. Хребтом ее должен быть союз между пробудившейся Германией и проснувшейся Францией.

Была ли эта внешняя политика опасна или, наоборот, не имела никакого значения, она, во всяком случае, расширила круг деятельности Гитлера. Он познакомился с Людендорфом. Их объединял также один из вопросов внутренней политики – борьба против баварского федерализма. Впоследствии пути их на долгое время расходятся; они снова сблизились лишь летом 1923 г.

Влияние Гитлера растет. Правда, он еще не владеет массами. Незадолго перед лондонским ультиматумом конкуренты из «патриотической» партии устроили грандиозный митинг на площади Одеон, на котором присутствовало более 20 тыс. человек. Гитлер тоже хотел выступить там с речью, но, когда он пытался сделать это, оркестр заиграл туш и самый пламенный оратор Мюнхена так и не был услышан. Так или иначе, он убедился, какие массы народа можно поднять на ноги с помощью лондонского ультиматума. На 132 млрд может сыграть всякий, кто сумеет инсценировать манифестацию протеста. 3 февраля 1921 г. Гитлер впервые отважился выступить в самом большом зале Мюнхена – в цирке Кроне. Этот зал вмещает больше 8 тыс. человек; пришли 4 тыс. Благодаря умелой «расстановке» зал с грехом пополам наполнен. Но хотя этот митинг был наполовину провалом, Гитлер показал другим пример того, как надо вести борьбу. Его соперники, гордые своим успехом, своими 20 тыс. слушателей, почили на лаврах. Гитлер же на следующей неделе снова бьет в набат, снова созывает свою публику в цирке Кроне; он неутомим, потому что знает, что в это горячее время масса тоже неутомима. Таким образом он постепенно добился цифры в 8 тыс.; со временем число его слушателей превысит 20 тыс., цифра, на которой успокоились его соперники.

Диапазон растет. Прежний небольшой кружок серых ремесленников постепенно сошел на нет. Гитлера окружают теперь новые люди различного социального положения; среди них мало мелких мещан. Это – буйные, авантюристские, – есть и темные, – но, во всяком случае, интересные натуры, как и сам Гитлер. Большинство из них более самоуверенны, чем он, но ни один из них не достигает в решительный момент его нервного неистовства. К Дитриху Эккарту, единственному «кавалеру» в старом кружке, присоединяются теперь Розенберг и молодой студент, заграничный немец Рудольф Гесс³⁵, лучший друг Гитлера, ставший впоследствии его личным секретарем и неизменным спутником. Таковы люди, которые бескорыстно или с расчетом верят в него.

Снова подтвердилось старое положение, что если три человека с твердой решимостью стремятся к одному и тому же, они достигнут цели, хотя бы они поставили себе задачей завоевать весь мир. Герман Эссер первый приветствует Гитлера как «вождя» после сомнительного успеха в цирке Кроне. Возникает некий круг руководителей национал-социализма; его несокрушимой догмой является неограниченная власть Гитлера над рядовыми членами партии как над толпой профанов.

Со стороны в партию приходят уже «важные господа» и обладатели громких имен. В партию вступил капитан-лейтенант Гельмут фон Мюкке³⁶, командир «Айши» и национальный герой; что еще важнее, он добывает для партии финансовые средства. Однако в то же время начинаются также раздоры между вождями. Эссера обуяла бешеная ненависть к Розенбергу. Забываясь, он иногда переносит эту ненависть даже на Гитлера. В эти моменты он пытается натравить «идиота» Дрекслера против более сильного «товарища». Гитлер начинает верить в самого себя. Ему еще долго придется играть скромную роль «барабанщика» перед другими лицами, превосходящими его своими влиянием, образованием, остроумием. Когда он находится наедине с Людендорфом или Пенером, он в эти моменты, пожалуй, и сам верит в свою скромную роль. Но потом, оставшись без такого визави, когда он сидит один за столом и речь снова льется потоком из-под его пера, – ибо писания его – та же речь, – он уже мечтает о том, как «в один прекрасный день явится железный человек, быть может, в грязных сапогах, но зато с чистой совестью, положит конец разглагольствованиям этих вылощенных джентльменов и преподнесет нации действия».

Железный человек! Можно побиться об заклад, что это не кто иной, как богом одаренный человек, выступивший перед четырьмя тысячами и в своем волнении, вероятно, принявший их за восемь тысяч. На нем как раз «грязные сапоги»… некогда он прогулял свой экзамен и теперь хвастает перед своими товарищами, капитанами и лейтенантами, что он был только «простым» ефрейтором. Несмотря на грязные сапоги, он превосходит всех других своим подвижным умом, способностью быстро схватывать новые ситуации. Он не только понял сущность фашизма, появляющегося теперь на сцене в Италии, но схватил также стиль коллеги – Муссолини, тоже пришедшего из окопов в грязных сапогах. Гитлер решил «преподнести нации действие».