Однажды вечером, когда снова нечего было делать и некуда деваться, он узнал, что в актовом зале большого дома показывают какой-то фильм. Он долго думал, идти или не идти, но все-таки пошел. Зал был почти полон, горел приглушенный свет. Было видно, что многие пришли сюда не ради фильма, а просто, чтобы поболтать друг с другом. Дверь все время открывалась и закрывалась, все время кто-то приходил и кто-то уходил. В очередной раз дверь снова со скрипом открылась, и в зал вошла высокая молодая девушка с длинными светлыми волосами, в красивом модном платье. В полумраке он с трудом узнал ее. Она увидела его, улыбнулась, подошла и села рядом.
— Я была у вас наверху. Дверь открыта — тебя нет, — шепнула она.
— Да вот, решил фильм посмотреть, — пробормотал он, еще не придя в себя от навалившегося на него счастья.
— А он интересный?
— Скучнее не бывает.
— Тогда пошли гулять.
— С удовольствием, — сказал он, вставая, — пошли.
Уже было темно, на улице лежал снег. Вечер был морозный. Дул слабый, но холодный зимний ветер, и тускло горели фонари большого города. Она что-то рассказывала, он кивал головой и понимал, что замерзает, но не хотел с ней расставаться.
Они шли по узким, как ниточка, запутанным дворам большого города, избегая широких и шумных улиц. Она сама выбирала маршрут. «Я хочу показать тебе мой город. Не смейся, у меня действительно свой город, ты его не знаешь. Здесь очень много милых, красивых людей, и они все очень добрые. И здесь живут сказки. Много-много хороших, добрых сказок. Ты любишь сказки? Я их обожаю… Вот видишь тот дворик, там, в глубине, есть арка, мы сейчас пойдем туда, — говорила она и смеялась, как маленькая девочка. — Там живут веселые гномы, я их хорошо знаю. А вот там, видишь? Это не дерево, а злая волшебница. Что ты смеешься?» Он шел с ней, замерзший до костей, и хотелось, чтобы вокруг все было именно так, как она говорит. Ему нравилась эта игра. Маленькие заснеженные дворики, небольшие, но красивые дома, окутанные высокими, замершими от долгой зимы деревьями, сменяли друг друга. Ветер пел свою холодную зимнюю песню, деревья подпевали ему, редкие фонари бросали свой тусклый свет на этот маленький ночной незнакомый мир, где ему было так холодно и так радостно. Он обнимал ее за талию, и они продолжали свой путь по темным заснеженным дворикам большого города. Она продолжала говорить, рассказывала про отца, которого очень любила и который давно ушел от них, про мать, которая все делает, чтобы они с отцом не встречались, рассказывала о своем маленьком городе, где она росла, где играла с куклами и так вдоволь и не наигралась.
Потом они дурачились, кричали и танцевали, бросались друг в друга снежками, и ему было уже наплевать, что он выглядит этаким странным мальчиком в тридцать лет, с красным от мороза лицом и горящими от счастья глазами. Он хотел смотреть и смотрел на окружающий мир ее глазами, он хотел хоть на секунду, хоть на мгновенье вернуть себе счастливое безмятежное детство, и, кажется, ему это удавалось. Он стал сильным, красивым. Он видел, он читал это в ее сияющих глазах. Он нравился ей. Таким он нравился и себе. Казалось, что время перестало существовать и большой город растворился в бесконечной последовательности узких и кривых, но тем не менее очаровательных улочек, заснеженных двориков, где свободно гулял ветер, а деревья все пели свою ночную песню. Он уже думал, что они будут так гулять всю ночь и всю жизнь, и ему суждено превратиться в большую и счастливую сосульку, когда они вошли в очередную темную арку и оказались перед очередным двориком. Здесь почему-то не было ветра, и ночь здесь казалась темнее и загадочнее. Он понял, что этот двор ему знаком. Она потянула его за руку и направилась к дому, который он с трудом, но все-таки узнал.
— Я здесь живу, — сказала она, а он сразу отрезвел. В этом доме жила та женщина, из пансионата. Внимательно изучив ее красное от мороза и от хорошего настроения лицо, он понял, что она не шутит. Она жила в этом доме, причем на том же этаже. Только подъезд был другой.
— Я хочу пригласить тебя в гости, — сказала она и снова потянула его за руку. — Пошли, ты ведь мне не откажешь, не правда ли…
Эта часть дома была совершенно не похожа на ту, где он уже был. Они вошли в большой коридор, куда выходило много дверей. Она открыла ключом одну из них, и они вошли. Первое, что он увидел, это до боли знакомый дом с мертвыми черными окнами напротив.
— Я понимаю, здесь тебе не нравится, — сразу помрачнев, сказала она.
— Нет-нет, — страстно возразил он, — мне здесь очень и очень нравится, потому что здесь живешь ты, такая необычная, такая замечательная, такая желанная…
В ответ она обвила руками его шею. Он попытался покрутить ее вокруг себя, но понял, что это опасно. Комната была крохотных размеров. Узкая длинная кровать, маленький стол, заваленный всевозможными рисунками и эскизами, и непонятно откуда взявшееся пианино — вот и все.
— Я бы чем-нибудь тебя угостила, но у меня, к сожалению, ничего нет. Всю стипендию я отдала за новое платье.
— Оно тебе очень идет, — сказал он искренне, — ты правильно поступила. К тому же я давно уже привык вечером ничего не есть.
— Может быть, так и должно быть, — говорил он ей, когда они сидели на кровати и пили чай без сахара. — Может быть, если бы мы жили в другом, более справедливом мире, где не надо столько бороться за место под солнцем, не было бы и той потрясающей ночи…
— У нас сейчас будет такая же ночь, а может быть, еще лучше. — Она поставила чашки на стол. Он притянул ее к себе…
— Нет-нет, — сказала она своим низким грудным голосом, — давай положим матрац на пол, мы вдвоем не поместимся на этой кровати…
Утром он проснулся первым. Она спала, положив голову ему на плечо, и ее золотистые кудри рассыпались по подушке. В молодости спящие люди всегда выглядят красивее. «Боже, какая она красивая», — думал он и боялся пошевелиться, чтобы ее не разбудить. Так они лежали, пока не услышали шум подъезжающего грузовика. Машина остановилась где-то недалеко, и сразу дом заполнился грохотом сгружаемых ящиков и криком рабочих.
— Это открылся овощной магазин, — сказала она, не открывая глаз.
— Они так каждый день?
— Да, но это не все. У них здесь рядом с моей комнатой раздевалка. Они как-то узнали, что здесь живет девушка, и нарочно громко ругаются.
Скоро, будто в подтверждение ее слов, послышалось, как открылась соседняя дверь. Туда вошли какие-то люди, и через тонкую перегородку к ним хлынула отборная брань. Рабочие как будто соревновались, кто громче и сильнее выругается.
Она откинула одеяло, встала и подошла к какому-то ящику у окна. Ящик оказался старым проигрывателем.
— Грубостям мы противопоставим Бетховена, — сказала она и улыбнулась. Комната наполнилась звуками симфонического оркестра. С той стороны перегородки прилетела новая волна отборных выражений. Она поставила громкость на максимум. Дуэль двух мировоззрений продолжалась минут пять. Но электроника свое взяла. Щелчок закрывающейся двери означал полную капитуляцию неприятеля. Она уменьшила громкость и повернулась к нему.
— Ну как?
— Восхитительно, — сказал он, имея в виду не столько Бетховена и одержанную победу, сколько ее молодое обнаженное тело, от которого он все это время не мог оторвать глаз. Она засмеялась и игривой походкой подошла к раскинутой на полу постели.
— Давай отметим это утро, — сказала она, легла рядом с ним и скинула с него одеяло.
Прошла пара месяцев. В воздухе запахло весной. То сияло солнце, то шел мокрый снег. Большой город, казалось, всеми силами противился приходу весны. Люди и машины по-прежнему спешили большими потоками неизвестно куда. Дома по-прежнему выглядели невзрачными и угрюмыми. Но все-таки запах, обаяние весны уже кружили головы молодых и старых, наполняя сердца таинственным трепетом ожидания и тоски, тревоги и восторга. У старых открывались раны и язвы, сердце то замолкало, то начинало колотиться со страшной силой. Молодые дурачились и вытворяли всякие глупости.
